|
Настоящая статья опубликована в №44(944) газеты «Новый Петербургъ»
(18.11.2010) -
«Последний Герой Русской литературы», с рядом внесенных
в текст при корректуре стилистических ошибок.
Авторским является
настоящий текст.
Лет
десять назад я случайно разговорился в троллейбусе, стоя в
транспортной пробке, с некой дамой, имевшей отношение к «Ленфильму»,
удивившейся тому что я не снимался и не испытываю желания сниматься в
кино, и заявив, что у меня великолепный для этого тип, предложившей
участвовать в массовке совместного фильма, экранизировавшего «Анну
Каренину». Занятый тогда на службе, я не пришел по приглашению, так и
не став киношной личностью. Как оказывается ныне, ничего не потеряв. «Выяснилось,
что у Кремля нет намерений, отметить столетие со дня смерти Толстого.
Кроме того, фильм «Анна Каренина» так и не нашел дистрибьютеров…»,
- пишет корреспондент «Дейли Телеграф». «Дэйм Хелен Мирен и
Кристофер Палмер были номинированы на Оскар за их главную роль в
англоязычном фильме «Последняя станция», в котором рассказывается о
двух последних годах жизни Толстого. В прошлом месяце фильм вышел на
экраны Британии», - говорит он в репортаже из Москвы. Даже такие
страны как Куба и Мексика провели фестивали, посвященные писателю, в
Германии и США публикуются его труды в новых переводах. И «на
Западе обратили внимание на то, что русский писатель Лев Толстой стал
сейчас в России «неличностью» ( nonperson) по Оруэллу. Упоминание где-либо его имени в настоящее
время является признаком политнекорректности» [1, с.6].
Не сложно понять неприязнь к графу
обратившихся из атеистической в православную религию властей РФ -
проникнутых убеждением что земля должна быть приватизирована и
находиться в частной собственности, что «музеи – кладбища культуры»,
что «нет русского языка без мата» и т.д.. Заслуга графа, прежде
прочего, в этом и состоит – в создании текстов, по которым мы учимся
классическому великорусскому языку, обеспечив преемственность
поколений. А описания охот, балов и баталий, созданные им, Гомером
реалистического века, – с детства (когда это только и возможно)
создают интерес и симпатию к родине, к Ушедшей России. Видящий Её -
так, в образах, а не как абстрактное понятие, - не может не
проникнуться сомнениями в законности существования компании тех,
нарезанных некогда большевиками, «соединенных штатов Европы [и Азии]»,
ныне известных как «суверенные государства», что размещаются на Теле
убитого в 1917 Русского государства. Из «Севастопольских рассказов» -
трудно не проникнуться убеждением в принадлежности России Севастополя.
Этого достаточно - чтоб встретить неприятие швЫдких чиновников.
Личная и литературная биография писателя –
добровольца Кавказской армии, запечатлевшего ее в «Казаках» и
кавказских рассказах, столь же коробит «интернационалистов» из Кремля,
которых крышуют горские «президенты». Неприглядный образ Наполеона –
первого создателя «Объединенной Европы», выведенный русским классиком
с мировым именем, автором «Войны и мира», создает стеснение перед этой
«…опой». Опасный писатель граф Толстой!
***
Симптомом в русской литературе позапрошлого века стало исчезновение
образа героя, как в обиходном, так и в историческом – античном
значении понятия, сохранившись лишь в качестве условного
«должностного» термина. Народ входил в этногенетическую фазу надлома
(характеризуемую, при общем разбросе типов, оскудением именно высоко-пассионарной, т.е. героической части популяции). И писатели
улавливали веяния эпохи, а местами – сами диктовали ей моду.
>
Традиционны для канона ХVIII века, требовавшего запечатления фигур -
выделяющихся над современниками, были произведения А.С.Пушкина. Не
только в романе, в драме (классической трагедии - «Борис Годунов»),
криминальной драме («Пиковая дама») и нравоучительной повести
(«Капитанская дочка»), но и в лирических поэмах, таких как «Полтава»,
взгляды автора на характер действующих лиц оставались традиционными. И
Кочубей, Мазепа, король Карл, царь Петр, независимо от этических и
политических интерпретаций, суть герои, возвышающиеся над
современниками, во всем классическом смысле сего понятия. Попытка
поэта в «Медном всаднике» поставить в центр повествования «простых
людей» привела к тому, что необходимую роль, за неимением
человеческого персонажа, взложил на себя бронзовый истукан.
Эта
традиция соблюдается литераторами 1810-х – 1820-х годов, «ветеранами
1812 года»: Глинкой, Лажечниковым, Надеждой Дуровой, и ей следуют их
младшие современники Рылеев, Бестужев (Марлинский), Кукольник. Оттого,
по-видимому, мы и не знаем, по существу, этой литературы - ввиду
чуждости ее художественным вкусам буржуазной эпохи, эпохи ХIХ (в
целом) – ХХ веков.
Иными оказываются их продолжатели. Александр Грибоедов, Иван Тургенев,
Иван Гончаров – по своей биографии, «анкете», так сказать, сами могут
быть причислены к героям в полной мере. Не только погибший на боевом
посту дипломат Грибоедов, но и Гончаров, секретарем адмирала Путятина
совершивший небывалое для литераторов того века путешествие, и тем
более, секретный дипломат Его Императорского Величества и политический
разведчик И.С.Тургенев! По иному дело обстоит на страницах их
произведений, где персонажи обладающие потенциями классического героя,
намеренно отодвигаются на периферию повествования. Ленивому барину –
ленивые мужики, запечатленные «Записками охотника», оказывались
симпатичнее деловитого Хоря, энергичного и честного Бирюка, вопреки
даже личной выгоде. Культуролог Владимир Махнач в статье «Диагноз:
размышления историка культуры» отмечает, как возвращаясь в Петербург,
Гончаров «…с восхищением описывает встpеченных им русских людей
(офицеров, чиновников, купцов, землепроходцев). Все они сплошь —
герои. Однако по возвpащении он пишет не о них, а о диванном лежебоке
Обломове, человеке в высшей степени лишнем. Понятно, что кpитики,
немного утрируя, видят в его Обломове осуждение Штольца,
добродетельного делового человека, который пытается спасти погрязших
в нищете и безделии жителей Обломовки, да и самого Обломова. Но не Штольц
герой Гончарова, а ведь по пути с Дальнего Востока в европейскую
Россию он восхищался штольцами» [2,
глава «Нас
лишают героя»].
Далее наступила пора Достоевского, Чехова, Горького – ставшая
провозвестницей литературы нашего времени. Ее герой – субпассионарий,
взобравшийся на пьедестал обыватель (праздный дворянин Достоевского,
люмпен-интеллигент Чехова, босяк Горького), элементарно не владеющий
собственными инстинктами (иногда возвышенно именуемыми «любовью» или
«классовой ненавистью»), стал предметом изображения и воспевания. Не
случайно видимо Н.В.Гоголь, верный романтической традиции (у него
герой присутствует даже в сатирических «Петербургских повестях» -
капитан Копейкин; и проводимый через трилогию «Мертвых душ» Чичиков
противопоставлен в ней душепродавцам именно как герой античного
уклада, что в наше время тонко подметил коммунистический социолог
М.Ф.Антонов), под пером Достоевского стал предметом осмеяния (Фома
Опискин в «Селе Степанчикове»).
Последним большим литератором традиционного типа – был в нашей
литературе Л.Н.Толстой.
В
жизни – граф декларировал свои гностические убеждения [см. 3,
с.468-470]. Но на этом примере – то, как в огне пассионарности автора
выгорало его антисистемное мировоззрение, можно лишь увидеть наглядно
– объяснив себе это наукообразно сформулированное положение Гумилева
[3, глава 38-я], художественно воспитанного на византинизме в
изложении акад.Ф.И.Успенского и «православном дионисийстве»
Ф.М.Достоевского.
Не
зря Константин Леонтьев, высказавшись, что он рад жить в России -
стране князя Болконского и графа Вронского, но не хотел бы жить в
стране, в которой заправляют Кони и Плевако, в качестве примеров
использовал лиц вымышленных, героев романов «Гомера реалистического
века».
***
Канон эпического жанра в финале требует гибели ведущего действующего
лица – как разрешения противоречий между непреодолимыми
обстоятельствами и долгом. И писатель – последовал ему и в жизни,
ускорив свою смерть, когда она могла настигнуть его «на постели,
при нотариусе и враче» (по выражению Н.Гумилева).
Судьба хранила Толстого от пуль горцев в Кавказской армии, от
английских ядер на 4-м бастионе в Севастополе, от крымской холеры и
тифа (унесших жизни полумиллиона русских и четверти миллиона
союзнических солдат). Она удержала от искуса примкнуть к
революционному движению в 1860-х, отвела гибель на поединках,
бесчисленные вызовы на которые раздавал Толстой в молодости (в
частности, И.С.Тургеневу, барственно раскритиковавшему повесть
молодого писателя за, мол, недостаточный прогрессизм), защитила от
ярости религиозных фанатиков после «объяснений» с Православной
церковью, сохранила Ясную Поляну от аграрных беспорядков в кон. ХIХ –
нач. ХХ века. Даже молитвы Иоанна Кронштадтского – взывавшего к своему
Богу о сокрушении еретика, были парированы ею – и праведный старец
умер прежде своего идейного врага.
Но
Судьба не могла изменить натуру героя. И на 9-м десятке, сознавая
непреодолимое противоречие между умственной гностической проповедью
опрощения, раскрываемого методами формальной логики [см. 3, с.470], и
бытием русского интеллигента, «помещика, юродствующего во Христе»
(характеристика В.И.Ленина), старик покидает Ясную Поляну, пускаясь в
странствие по России. Видимо, намереваясь так встретить смерть –
встретить ее в пути, с посохом в руке (как держал когда-то орудийный
банник, при отражении атак на 4-й бастион Севастополя), не на постели
родового имения.
Дети графа пытались после 1917 убедить богемно-православное
эмигрантское общество – шел их отец в Оптину Пустынь, публично
покаяться за грех богоборчества, не допущенный к намеченному акту лишь
не в меру ретивыми учениками-толстовцами. Позволим усомниться.
М.В.Ломоносов выразился как-то, что в холопах не бывал не только у
земных владетелей, но и у Господа Бога. Тем более - русский аристократ
до мозга костей, воин и ересиарх, писатель Толстой - не стал бы
капитулировать пред Самим Богом публично, под фотовспышки
верноподданных корреспондентов, посыпая главу пеплом. Будь у него
намерение до кончины примириться с Церковью, оно, вероятно, осталось
бы тайной его и старца Амвросия, в миру такого же дворянина, - никак
не рассчитанное на публичное оглашение.
Может быть, таковое было в его планах. Но – волею судьбы, и перед
смертью продолжавшей защищать искушаемого воина от «юродства во
Христе», и волею стечения обстоятельств, оно не состоялось.
Смерть встретила графа в тех же краях, где 630-ю [4] годами прежде
умирали русские ратники, включая инока Александра (Пересвета), –
легенда о благословлении которого Сергием Радонежским, сложенная
спустя век в нецерковной среде (ибо автор ее не знает монастыря, где
подвизались Ослябя и Пересвет, не знает иноческого имени Осляби,
переименовав Родиона в Андрея), безусловно противоречит тому уставу,
что насаждался в Церкви старцем Сергием [см. 5], - в битве с татарами
Мамая.
Р.Жданович
1. Э.Осборн «Лев Толстой стал в России трижды экстремистом», «Новый Петербургъ», 08.04.2010;
2.
http://mahnach.ru/articles/index.html#articles;
3. Л.Н.Гумилев «Этногенез и биосфера Земли», Л., 1990;
4. Авторская опечатка. Надо: 530;
5. А.С.Хорошев "Политическая история русской канонизации", М., 1986.
|