|
Серия «Studiorum
Slavicorum
Orbis»
основана в 2011 году и ранее выпустила лишь одно издание – толстую,
обстоятельную и «по академически» скучную для неспециалистов книгу
А.В.Майорова (публикатора Татищевского списка Новгородской I
летописи) «Русь, Византия и Зап.Европа» - тиражом 1 тыс.экз..
Издательство «Дмитрий Буланин» (созданное одним из сотрудников
Пушкинского Дома с «технической» целью - переносить на бумагу
рукописи, издание которых субсидируется государством, здесь –
Федеральным агентством печати) не обременило себя работой над той
рукописью - при должной подготовке способной стать коммерчески
привлекательной книгой, ибо в ней исследовались историко-детективные
темы: происхождения «проекта Романа Галицкого», его биографии (в
частности, эпизод битвы новгородцев с суздальцами), обстоятельств
обретения его В.Н.Татищевым и т.д..
2-м выпуском издается труд выдающегося русского историка и этнографа
Сергея Николаевича Азбелева «Куликовская победа в народной памяти»
(подзаголовок «Литературные памятники Куликовского цикла и
фольклорная традиция»). Сообразно политически некорректной теме,
312-страничная книга, в твердом, хорошо иллюстрированном переплете,
издается лишь в 500 экземплярах. Так что ознакомиться с нею, скорее
всего, м.б. лишь в главных городских и университетских библиотеках.
Издательство предупреждает: «Все права запрещены, никакая часть
книги не м.б. воспроизведена в какой-бы то ни было форме <и т.п.>
…Цитирование без ссылки на источник запрещено. Нарушение прав будет
преследоваться в судебном порядке согласно зак-ву РФ».
Законодательство у нас своеобразное: покупая книгу, я тем самым
плачу деньги, в т.ч. и издательству, - и перевод ее на иные
носители, при указании авторства, - этим самым - теперь должен бы
оказываться в моей воле! - это ведь не денежный знак, используемый
при взаиморасчетах, производство коих является монополией Монетного
Двора?..
Значок авторских прав помечает таковые права - автора, издательства
и иллюстратора обложки О.Г.Попова, 2011 годом. Однако в оформлении
обложки использованы «эскизы главного художника Монетного двора
(СПб.) А.В.Бакланова» - эскизы медалей «625-летие Куликовской
битвы» (к дате 2005 года)… Это позволяет понять, сколь долгий путь
прошла до 2011 года рукопись, прежде чем быть напечатанной в 500
экземплярах – тиражом, исключающим ознакомление с трудом не только
обычных граждан – не специалистов, но и, напр., большинства
студентов-историков и педагогов. С тем же успехом - присвоив
издателю права собственности - можно было бы издать ее тиражом 4
экземпляра, для комплектования фондов Книжной палаты…
А книга – должна быть рекомендована русскому читателю! Невзирая на
намеренную аполитичность, как и на спорность ряда выводов. Из
таковых, не может быть принято положение автора, что Повесть о
Мамаевом побоище – «рыцарский роман»
XVI
века, в протографе бытовал уже в
XIV
–
XV
веках. Хотя появление такого положения понятно. Без него -
разрушается «Свято-Сергиянская легенда» отечественной истории,
легенда о том, что выступая под черными (мятежническими!) знаменами
к Куликову полю, Дмитрий Иванович был водительствуем Православной
церковью.
«Созданная на устной основе «Летописная повесть о Куликовской
битве» дошла до нас полностью только в составе Новгородской летописи
Дубровского. Она передает текст летописного свода, созданного в
1540-х г.г. по инициативе митр.Макария, бывшего до того новгородским
архиепископом. Работа над этим сводом велась в Новгороде при участии
служивших у архиепископа потомков одного из московских воевод,
которые возглавляли русские полки в 1380 г.. В распоряжении
составителей свода были материалы Московского государственного
архива где еще сохранялся ветхий экземпляр составленной по свежим
следам знаменательного события подробной Повести о Куликовской битве»
[Азбелев, 2011, с.12]. Такого не могло быть. То что после битвы
князя Дмитрия находят в стороне от поля боя, без ран, но без
доспехов, в сорочке, это – не документальная подробность
великокняжеского летописца, а беллетристическая отсылка читателя к
повести о битве на Липице, в редакции Новгородской Карамзинской (или
Новгородской
IV)
летописи – летописи ХV
века,
где со смаком рассказывалось о бегстве Ярослава (предка Дмитрия
Донского) и Юрия Всеволодовичей, бросивших щиты, доспехи и даже
верхнюю одежду, с поля боя. Использование создателями Повести о
Мамаевом побоище записей Разрядов [там же, с.10] – тоже явственно
указывает на ХVI
век: записи эти стали вести после 1492 года [Д.Н.Альшиц «От легенд к
фактам», СПб., 2009].
…В
1375 г. в Константинополе на Русскую митрополию был поставлен
Киприан - в Киев, еще при жизни Алексия Московского. С этим не
согласились во Владимирской Руси, справедливо расценив, как санкцию
на аннексию русских земель союзными Византии литовскими
князьями-язычниками. «Есть у нас митрополит Алексий, а ты почто
ставишася на живого митрополита?» (Никоновская летопись) [ПСРЛ,
т. 11-й, с.25], – заявили Киприану, не признав его поставления, а в
1378 выдворив льстивого грека из Великороссии. Московское
летописание ХIV века (Симеоновская летопись) благожелательно к
общерусскому преподобному Сергию. За 1378 – 1380 годы оно пестрит
рассказами о его деяниях. Там он служит поручником Дионисию
Суздальскому - избежавшему так ареста, нарушив на следующий день
свое слово, отправившись в Царьград, рукополагаться в митрополиты [ПСРЛ,
т. 18-й, с.128]. Там ставит церкви [там же, с.129]; там рукополагает
игумена (так!) [там же]; там крестит княжича [там же, с.131]. Но НИ
СЛОВА ею не говорится, будто русские воины, выйдя встречь безбожному
Мамаю, получали церковное благословление. Здесь ее подтверждают
Троицкая летопись 1412 года (сгоревшая в 1812 г.) и Владимирский
Летописец (сведенный в 1-й\2 ХVI века по рукописям века ХIV) –
ранние источники, так же не знающие об этом.
Это еще было известно в
XV
веке, это сохранила Симеоновская летопись, сводившаяся при Рязанской
кафедре – кафедре княжества, принимавшего первые татарские удары,
где к московско-византийским подвижникам относились с иронией
(именно такой смысл, на мой взгляд, вложен в старшую редакцию
«Повести о Митяе», сохраненную летописью, далее публицистически
развитый в Никоновской летописи).
Рассказав о битве на Воже, летопись многозначительно добавляет как
после нее пленили «на тои войне некоего попа, отъ Орды пришедша,
Иванова Васильевичя, и обретоша у него злыхъ зелея лютыхъ мешокъ, и
взвъпрошавше его, и многа истязаша, послаша его на заточение на Лаче
озеро, идеже бе <сидел> Данило Заточникъ» [там же, с.с.
128-129]. Подтверждая летопись,
опровергает «Сергиянскую легенду» и послание ньюсмейкера –
митр.Киприана с- в.прп.Сергию, датированное июнем 1378 г., где
цареградский назначенец сообщает своему подчиненному, что Вел.князь
Дмитрий им проклят [Г.М.Прохоров
«Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы», СПб., 2000, Приложение
1-е, с.409].
Московская Русь - была под интердиктом!
Реальные
Пересвет-Александр и Ослябя-Родион - были в тот год брянскими
боярами (церковное имя последнего - повести о Мамаевом побоище
неизвестно, она откуда-то считает его Андреем…), их называет и
Софоний Рязанец в «Сказании о Задонщине», и цитирующая его Тверская
летопись. Сражались они - в великокняжеском, а не в удельном полку,
не имея отношения к удельному Троицкому монастырю. Ослябя -
останется жив, приняв постриг лишь к 1390-м, упокоившись же в
столичном Симоновом монастыре…
Выскажем от себя наблюдение, подкрепляющее прежний вывод
С.Н.Азбелева, о связи пространной «Повести о Куликовской битве» с
фигурами Литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей [«Об устных
источниках летописных текстов»\ «Летописи и хроники», 1972 - 1980],
с гибелью которых в битве на Ворскле в 1399 г., обращение повести
надолго прерывается. Сказаниям Литовских летописей о деяниях
братьев-Ольгердовичей, напр. рассказу об обороне Полоцка [см. ПСРЛ,
т. 35-й], присуща одна своеобразная фонетическая черта –
употребление архаической приставки роз-, вместо современного раз-
или рас-. Ее же мы увидим в произведениях рязанской литературы,
оказавшихся столь же «герметичными», как и «Повесть о Куликовской
битве»: «Повести о разорении Рязани» и повести о Батыевой рати
Симеоновской летописи. «Повесть о Куликовской битве» клеветнически
враждебна Олегу Рязанскому – перешедшему на сторону татар (вслед за
Суздальскими князьями и самим митрополитом!) лишь в 1382 году, до
этого - непрерывно с ними воевавшему, зачастую, подвергаясь ударам
москвичей с тыла. Какой-то список повести мог оказаться захвачен
рязанцами во время войн Святослава и Юрия Смоленских и Олега
Рязанского - против Литвы, увезен в Рязань и скопирован там – не
оказав влияния на сложенные ранее повести, но повлияв на писцов
фонетически (равно, возможна и обратная ситуация, с копированием
трофейных рязанских повестей в Литве), а после аннексии княжества в
1520 г. москвичами, вместе с прочими документами Рязанского архива,
быть доставленным в Суздальскую землю.
Книга «Куликовская победа…» - является продолжением исследования,
ведшегося Азбелевым в книге 1982 года, изданной небольшим тиражом и
ставшей библиографической редкостью. В теперешнем издании автор
указывает - на бытование в прошлом целого жанра древнерусской
фольклорной литературы, исчезнувшего с исчезновением дружинной
среды, недошедшего доныне, сходного с ирландскими и скандинавскими
сагами: жанра сказаний - следовавшего поэтике устного (не книжного)
повествования, чередовавшего прозаический рассказ со стихотворными
отрывками очень сложной строфики и рифмовки. «Отличие записей
героических сказаний от тематически близких произведений
средневековой литературы состоит, между прочим, в относительной
бедности фактическим содержанием. Сказание не столько повествует о
реальном ходе событий, сколько выражает эмоциональное отношение к
ним. Используя общие приемы описания, которые м.б.применены не
только к данному историческому факту, но и к многим аналогичным,
героическое сказание самыми этими приемами заметно отличается от
повествовательных клише, свойственных литературным воинским
повестям.
Одно из
таких отличий состоит в присущей сказаниям энергичной манере
описания битвы. Иногда оно оказывается весьма сжатым, но бывает и
развернуто в достаточно эффектную картину, выполненную с несомненным
элементом восхищения ожесточенностью боя»
[Азбелев, 2011, с.254]. Так возвращается истинный образ
древ.-рус.культуры – якобы, «культуры молчания», – реабилитируется
ее полноценность - отрицаемая «дилетантскими или
неквалифицированными суждениями» [«Эолова арфа. Антология
баллады», М., 1989, с.622 (указ.примеры)] (напр.: «на Руси в то
время баллад не знали, вместо них были песни о святых и вере,
кот.распевались бродячими нищими певцами, такие певцы назывались
калеками, в юж.-рус. в-те каликами») [С.В.Шешунова «Св.Георгий
Победоносец в Русской поэзии»\ Библиотека-фонд «Русское зарубежье»,
09.12.2004], по идеологическим или вероисповедным соображениям,
высказываемыми даже мужами обремененными ученым званием [напр.акад.
А.М.Панченко]. Тот уродливый фарисейский образ русской средневековой
культуры, что создан советскими и православными россиянскими
публицистами, закономерно, вызывает отторжение нормальных людей –
склоняющихся к отрицанию отечественного прошлого, замещения его
легендами иноземной стороны.
«Лучшие образцы таких сказаний представляли собой произведения
большой поэтической изощренности. Этот жанр требовал высокой
профессиональной культуры. Произведения его д.б.создаваться и
исполняться мастерами, находившимися, если так можно выразиться, на
самых верхних ступенях квалификации носителей устной художественной
традиции» [Азбелев, 2011, с.260].
Некоторые «сказания» были в эпоху бытования записаны книжниками:
«Слово о полку Игореве», «Повесть о разорении Рязани», «Задонщина»
(Кирилло-Белозерская редакция), «Повесть о взятии Царьграда» (до ее
обработки), в этом жанре писана «Казанская история». В них легко
вычленяемы стихотворные фрагменты, с рифмовкой, аллитерациями и
стихотворными размерами - гораздо более изощренными, нежели в
тональном былинном стихе, - всем тем, что характеризует и
скальдический стих, - понимание коих приемов утрачено после
изменения характера ударения в языке, насаждения в средневековой
Руси чужой – византийской поэтики, чуждых византийских приемов
рифмовки. Напр., в Плаче Ингваря Рязанского [И.А.Лобакова "Проблема
соотношения редакций "Повести о разорении Рязани""\ ТОДРЛ, т. 46-й,
c.44]:
«…язЫкъ мОj съвязАетъся,\ устА
загъраждАютъся,\ зърАкъ опусъмевАетъ,\ крЕпость изънемогАетъ».
Местоимение «мой» добавляет 1-й строке 7-й слог – силлабически
выравнивая ее с 2-й и 4-й [там же, с.45]. В цитируемой строфе строки
образуют простые предложения, «где на первом месте – подлежащее,
на втором – сказуемое, выражаемое глаголом в форме настоящего
времени» [там же]. Если, добавим, учесть полугласные - беглые
гласные после конечных согласных открытого русского слога, то мы
получим не только параллелизм синтаксический – древнелатинскую
рифму, но и симметричный «античный» куплет с ударными и безударными
аллитерациями: «--(.)-(.)---(.)-\ ---(.)---(.)-\
(.)-(.)—-(.)---(.)\ --(.)-(.)----(.)», - 3-я строка выровнена с
2-й благодаря двум лишним полугласным. Второе ударение 1-й строки,
по нашим меркам, лишнее, но до ХV века русское ударение было не
силовым, как теперь, а тональным, и подъема тона на односложном
мой- (еще М.В.Ломоносов отстаивал такое правило!), в отличье от
1-го и 3-го ударений этой строки, не было.
«Давно обнаружился тупик в попытках текстологически
доказать, какой оз памятников первичен – «Слово…» или «Задонщина».
Этот тупик – результат ошибочной исходной посылки. И сенсационная
книга А.А.Зимина, и развернутые недавние возражения на нее
А.Г.Боброва исходят из представления, что оба памятника принадлежат
почти исключительно письменной традиции.
…На самом
деле текстуальная близость «Слова…» и «Задонщины» принципиально того
же рода, что и текстуальная близость записей былин»
[Азбелев, 2011, с.с. 66-67].
В отличье от былинного жанра (и его аналога – песен Эдды), сага -
жанр авторский. И, подобно им, традиция русского сказания –
стремиться к сохранению имени автора, хотя, допустим, искать имя
автора былины, даже отражающей бесспорный исторический факт
(Алеша-Александр Попович и Ярюк-Юрята), напротив, оказывается -
нелепо. Но рукописи называют имена авторов «Задонщины», «Повести о
разорении Рязани», «Повести о взятии Царьграда». Об авторе
«Казанской истории», умолчавшем об этом из-за специфики службы [см.
«20 мгновений
ХVI
века»\ «Минуты Века», №3(199), 2012, с.с. 6-7], но сказавшем об
эпизодах своей биографии, - по особенностям не мотивируемого
искажения летописной исторической канвы, допущенного им, - можно
выстраивать предположения (он был, видимо, из рода Протасьевых).
Анонимность «Слова о полку Игореве» обусловлена единичностью и
поздним возрастом (XVI
век) скопированной в 1790-х рукописи, утратившей пролог (Сказание о
емшане, сохраненное Ипатьевской летописью).
«Сказание о Задонщине появилось на основе устной художественной
традиции. Образцы, которым следовал Софоний Рязанец, сложивший
Сказание, - это предшествовавшие героические сказания аналогичной
тематики, близкие по системе поэтических средств и по способу
устного бытования. У нас нет прямых свидетельств о том, как
исполнялись подобного рода героические сказания в
ХIV – ХV столетиях и ранее. Судя по тому, что в рукописях Задонщины
говорится о восхвалении «песнеми и гусленными буйными словесы», есть
основания полагать, что одни части сказания могли напеваться, другие
– произноситься речитативом под аккомпанемент кобзы, лиры или
бандуры. Судя по степени поэтической изощренности сохранившихся
текстов и по тому, что в них упоминаются даже имена слагателей таких
сказаний, исполнение их было, очевидно, достоянием профессионалов,
проходивших специальное обучение – подобно южнославянским гуслярам,
украинским кобзарям, лирникам и бандуристам»
[Азбелев, 2011, с.93].
Из книги можно узнать интересные подробности трудов «наших» ученых.
«Список Дубровского недавно опубликован в составе рукописи,
содержащей весь текст 2-й редакции НЛД. Он передавался изданием
скрупулезно: выделены курсивом выносные буквы, скобками обозначены
буквы, опущенные под титлами. Но само прочтение рукописи
издательницей оказывалось порой слишком субъективным, влияя даже на
понимание смысла. В тексте «Повести о Куликовской битве» встретились
два таких случая достаточно серьезных: «\С\и замолчас (и), знамян
болших неподсекоша» - в рукописи: «И за мал час знамен болших не
подсекоша»; в издании «и побежени агаряне» - в рукописи: «и
побежение агарян» (л.255 и 256-256 об.). Есть и немало других
примеров спорного прочтения…» [там же, с.71] (2-й список повести
– Архивская летопись не издана дотеперь). «…Здравая (.) зрения
А.А.Шахматова была оставлена учеными, которые именно себя объявили
его последователями. Сделано это было без необходимого разбора
аргументации А.А.Шахматова и даже удивительным образом
сопровождалось обращенными в чужой адрес укорами по поводу того, что
«при характеристике летописных повестей о борьбе с татарами в кон.
ХIV в.» наблюдения А.А.Шахматова учитываются «совершенно
недостаточно» (Я.С.Лурье «К изучению летописного жанра», с.80. -
Аргументы А.А.Шахматова, подкрепляющие его датировку подробной
летописной Повести о Куликовской битве 80-ми г.г. ХIV в. не были
разобраны ни самим Я.С.Лурье, ни М.А.Салминой, вывод которой он
повторил здесь на с.с. 81 и 91)»
[там же, с.с. 69-70].
Из «Куликовской победы в народной поэзии» мы можем увидеть, что
славянское национальное единство, еще в
XIV
веке, было не внешнеполитическим (политиканским) лозунгом, а живым
этногенетическим фактом. С.Н. отмечает, что «в довольно
значительной части в-тов трех былин, о которых выше шла речь <«Илья
Муромец и Калин царь», «Илья и Идолище», «Мамаево побоище»> …русский
богатырь убивает царя, предводительствующего вражеским войском. Этот
эпизод не может быть поставлен в соответствие с историческими
фактами русско-татарских отношений. Ближе других к былинам реалия
1380 г.: Мамай после своего бегства с Куликова поля стал собирать
новую армию, но потерпел поражение от Тохтамыша, бежал, бросив
войско, в Крым и был убит (по одной версии – генуэзцами, по другой –
воинами Тохтамыша). Однако обстоятельства этого факта слишком далеки
от былинных мотивов. В русском эпосе татарского царя всегда убивает
богатырь, являющийся главным персонажем данной былины. Он обычно
один (или с несколькими товарищами) оказывается в центре вражеского
лагеря, проникает даже в шатер царя, а убив его, начинает сокрушать
татарское войско. В русской истории вообще нет подобного эпизода:
поединок Мстислава с Редедей в 1022 г., насколько он известен по
рассказу в ПВЛ, представлял собой нечто иное: единоборство (без
оружия) двух князей – вместо столкновения двух войск. Чего-либо
более близкого к былинному мотиву в письменных источниках не
засвидетельствовано. Вместе с тем громкий факт подобного рода вряд
ли мог бы остаться не упомянутым летописью» [там же, с.233]. Он
находит источник привнесения мотива в былинные рассказы. «…Источником
послужила традиция южнославянская: убиение вражеского царя является
кульминационным пунктом Косовского цикла юнацких песен у сербов,
хорват и болгар. Именно здесь данный мотив является исконным и
основан на уникальном историческом факте: 15 июня 1389 года, в день
знаменитой битвы сербов с турками на Косовом поле, сербский витязь
Милош Кобилич, пробравшись в центр турецкого войска, нанес
смертельную рану султану МурадуI»
[там же, с.с. 233-234].
Происходило это в те же годы. «По-видимому, на былину «Мамаево
побоище» повлияла не сформировавшаяся уже песня о Косовской битве, а
занесенные переселенцами с Балкан рассказы о самом подвиге Милоша. В
былине отразился только один комплекс мотивов Косовской традиции,
наиболее тесно связанный с историческим фактом убиения МурадаI.
Остальное содержание косовских песен, в т.ч. такие важные
компоненты, как несправедливое публичное обвинение Милоша князем
Лазарем в измене накануне боя, как измена Вука Бранковича, не
оставили в былине никаких следов. Между тем компоненты эти
присутствовали в довольно развитом виде уже на той стадии эволюции
Косовской традиции, которую зафиксировали письменные тексты
XV
–
XVI
века»
[там же, с.244].
В эти же самые годы осуществлялось и обратное фольклорное влияние,
когда южнославянский эпос воспринял и перенес на Балканскую почву
сюжет сказания о Захарии Тютчеве, возникшего как часть повествований
русского Куликовского цикла [там же, гл. 4-я] (см.также: С.Н.Азбелев
"Историзм былин и специфика фольклора", Л., 1982).
Единонаправленного «потока беженцев», уходивших на Русь в поисках
свободы от бусурманского прозелитизма, фактически - не было [ср.:
А.А.Турилов «Болгарские литературные памятники эпохи Первого царства
в книжности Московской Руси», «Славяноведение», №3, 1995], был -
культурообмен, основанный на взгляде о славянской этнической
общности. Общности, живой даже в
XIV
веке – тогда еще не разрушенной эллинизаторством и проповедью
уранополитизма потуречившимся греческим духовенством!
Названные открытия, не говоря об огромном фактическом материале,
делают «Куликовскую победу…» - трудом, заслужившим массового
распространения, необходимым приложением к тем пресным и сухим,
«адаптированным» изданиям и пересказам русских былин и героических
сказаний, что доныне издаются «для школьного возраста», по инерции
включаясь даже в школьную программу. Но, как мы видели, тема труда –
ныне, в госпатриотической стране Россиянии, избравшей безродный
уранополитизм своим пропагандистским знаменем, сделала его не
подлежащим ознакомлению для массового читателя, что и было учтено
при его издании.
Р.Жданович
|