|
Под конец
жизни Вел.князь Андрей Юрьевич находился в глубокой политической
изоляции. Из пяти кампаний, предпринятых воеводами его – некогда
непобедимого рыцаря, три кончились неудачами. В монографии,
готовившейся к печати в 1948 году, но изданной лишь спустя 60 лет,
Н.Н.Воронин пишет: «В 1174 одновременно умерли два брата Андрея –
Святослав, прошедший бледной тенью в жизни Руси и погребенный в
Суздальском соборе, и Глеб, сидевший в Киеве и, как подозревал
Андрей, изведенный коварством Ростиславичей [Смоленских]. На юге
оставались младшие братья Михалко и Всеволод, но Андрей помнил
нанесенную им десять лет назад обиду – изгнание их из Руси. К тому
же во время недавних событий на юге сидевший в Торческе Михалко
прямо показал шаткость своих намерений, пойдя на мир с
Ростиславичами» [Воронин, 2007, с.167]. Третий из младших – лишь
единокровных братьев Андрея, Мстислав Юрьевич, депортированный
некогда с мачехой Андрея на ее родину, в Византию, осел в
Иерусалимском королевстве, став владетельным князем Аскалонским (до
разгрома крестоносцев в 1187 г. Саладином) [Назаренко, 2009]. Через
него - соперники Андрея из клана Юрьевичей обрели возможность
стремительно связываться с европейскими монархами, соперниками
западных – «франкофонных» друзей Андрея [см. в И-нет статьи А.Зенина].
«Незадолго до гибели самого Андрея, очевидно, предчувствуя
надвигавшуюся катастрофу, многие его ближайшие соратники покинули
его и ушли за пределы Владимирского княжества. Особенно странно, что
храбрый воевода Борис Жидиславич оказался в Рязани» [Воронин,
2007, с.167]!
Рассказ «О убьенье Андрееве», стоящий в летописях, как заключил
Н.Н.Воронин в статье, оставшейся неопубликованной [см. Кривошеев,
2010, с.502], писан был по документам официального следственного
дела об убийстве государя. В старшей и младшей редакциях - его
приводят Лаврентьевская [ПСРЛ, т. 1-й, с.366 и дал.] и Ипатьевская
[там же, т. 2-й, с.580 и дал.] летописи. Хотя в Ипатьевскую рассказ
попал по копии снимавшейся с суздальской летописи младшей редакции,
подобной Радзивилловской [Шахматов, 1938, с.с. 52-54] (нам важной
иллюстрациями, в первоисточнике ее - писавшимися протокольно), в ней
рассказ избежал сокращений. И в его тексте мы видим указание на
более исправный протограф, нежели те, что использовались в прочих
суздальских редакциях: «боимся мьсти их…» - конкретно говорят
здесь о муромо-рязанских князьях владимирцы [Кузьмин, 1965, с.110].
Повествование прочих летописей расплывчато: «…льсти [т.е. лжи] их».
Подданные Андрея Юрьевича страшились по делу: изгнанные и бежавшие в
Рязань его племянники, Мстислав и Ярополк Ростиславичи, были шурьями
Глеба Рязанского.
Окончив свою велеречивую похвалу Андрею указанием на начало делового
источника: "мы же на преднее възвратимся", - летописец так
открывает рассказ об убийстве: "Се же бысть в пятницю, на обеднии
светъ лукавыи погубоубиистьвеныи, и бе у него Якимъ, слуга,
вьзлюблены имъ, и слыша от некого, аже брата его князь велелъ
казнить. И устремися, дьяволимъ научениемъ, и тече, вопия, къ братьи
своеи, къ злымъ светникомъ, якоже Июда къ Жидомъ, тьсняся угодити
отцю своему сотоне, и почаша молвити: Днесь того казнилъ, а насъ
завутра, а промыслимы о князе семъ!" [ПСРЛ, т. 2-й, с.с.
585-586]. На основе этого рассказа в ХVII веке было написано житие
прославляемого князя.
Тем не менее, Суздальская версия заботилась скорей о сокрытии
обстоятельств, нежели излагала их, с самого своего начала. Это
понимали уже новгородские летописцы т.в., понимали и создатели
Воскресенской летописи - общегосударственной московской летописи нач.
ХVI в.. Невероятна, считая число заговорщиков, и тишина во дворце, и
отсутствие их потерь до схватки с князем. Стража без доклада
отпирала массивные двери, отворяемые вовнутрь (это показало изучение
остовов дверных косяков в остатках Боголюбовского дворца) - запертые
на ночь и охраняемые; приказать это мог доверенный человек – мечник
(глава наружной охраны). Про него не говорится ни слова! Когда 1606
г. заговорщики собрались в Кремле, свергать Гришку Самозванца, тот
не нашел в покоях своего меча, изъятого Дмитрием Пожарским - царским
мечником. Ключник – должность гражданская (хранитель имущества), ему
охрана не подчинялась, и вряд ли он имел доступ к мечу князя…
Андрей Боголюбский копировал европейские порядки, и если судить по
Повести о Тристане и Изольде, королевский спальник дежурит ночью
непосредственно в покоях. Исчезновение меча - должно было
обнаружиться! «Милостники» (дворяне), которым приписано
убийство летописью, не могли снять караулы, охранявшие переходы
Боголюбовского дворца, не могли приступить к делу, имея их позади
себя. И независимые от канцелярии Владимирского князя летописные
повести говорят то, как ОНИ ПОНЯЛИ рассказ Суздальской летописи: «…пришед
ко двору княжю, избиша сторожи дворные» [ПСРЛ, т. 7-й, с.89], «…избивъше
стороже двьрьныя, придоша къ сенньмъ, князю же очютивъше попадъ меч,
и ста у двьрии, боряся с ними. Оныхъ же бяше много, а князь один, -
яко налегоша силою и выломиша двьри - и вълезоша на нь, и ту и,
насунуша рогатинами, и ту сконьця животъ свои»
[там же, т. 3-й, с.35].
В 1-й части Тверского сборника 1534 года (обрывавшейся на 1248 г.,
механически надстраиваемой 2-м источником с 1245 г.), соединявшей
тексты летописи, близкой Новгородской I (НПЛ), с летописью
ростовской, стоит краткая повесть об убиении Андрея Юрьевича,
назвавшая многое, сокрытое официозом: «В лето 6883. Седящу
великому князю Ярославу Изяславичу въ Киеве, и еха на нь Святославъ
Черниговский Всеволодичь, изъгономъ, и въеха въ Киевъ, дружину
Ярославлю изонмаша, а самъ Ярославъ утече, а княгиню яша съ сыномъ
ея меншимъ. И седе въ Киеве двенадесяте дней - възвратися опять къ
Чернигову, поимавъ имение его без числа. Ярославъ же, слышавъ яко
стоитъ Киевъ безъ князя, повабленъ Ростиславичи, и приеха опять къ
Киеву на гневъ, и замысли тяготу велику на Кияны, и перепрода весь
Киевъ, отъ мала и до велика, рекучи: Вы подмолвилы есте и подвели на
мене Святослава, то промышляйте, чемъ выкупити княиню и сына. Онемъ
же, не имеющимъ что отвещати, а попрода [казну] игумени, и чръньцы,
и попы, и черница, и Латину затвори и гости, и много зла сътвори
Киеву. Въ то же время прислаша къ великому князю Андрею Юриевичу
Ростиславичи, Романъ з братею своею, просячи Роману Ростиславичу
Киеву княжити. Андрей же рече: Переждите ми мало, послалъ есми къ
братии своей въ Русь, какова весть будетъ отъ [них], а тогда ны
весть дамъ.
Въ томъ же
лете, месяца июня въ 29, въ субботу на ночь, въ праздникъ святыхъ
апостолъ Петра и Павла, убиенъ бысть благоверный великий князь
Андрей Юриевичь Боголюбский отъ своиъ бояръ, отъ Кучковичевъ, по
научению своеа ему княгини. Ее бо Болгарка родомъ, а дрьжаше къ нему
злую мысль, не про едино зло, но и просто, иже князь великий много
воева съ нимъ Болгарскую землю, и сына посыла, и много зла учини
Болгаромъ; и жаловашеся на нь втайне Петру, Кучкову зятю. Предъ симъ
же днемъ поима князь великий Андрей и казни его. Въ праздникъ же съй,
пиющемъ Кучковичемъ у Петра, у зятя ихъ, рече Якимъ Кушковичь: Что
сътворимъ съ великимъ княземъ? - вчера брата моего ятъ и убитъ, а
ныне насъ хощетъ няти; да промышлиемъ о своемъ животе! И съвещашася
томъ дни убити его. Начальникъ же съвету убийцамъ Петръ, Кучковъ
зять, Анбалъ Ясинъ – ключникъ, Якимъ Кучковичъ, Ефремъ Моизичь,
всехъ оканныхъ убийцъ двадесять, иже ся бяху сняли на окаанный той
съветъ у Петра, у Кучкова зятя, на пиру, бе бо имянины его.
Постигши нощи субботней, вземше оружие, яко зверие диви рыкаху на
своего государя, поидоша пианы въ манастырь Боголюбьский; бе бо
любяше манастырь той паче меры, и мнози негодоваху о томъ, яко
остави градъ и часто въ селе Боголюбове и въ манастыри тъ пребываше.
Такоже и къ святому Спасу на Купалище по вся дни прихождаше, ловы бо
всегда творяше въ той стране и на Купалищи приходя прохлаждаашеся, и
много времи ту безгодно пребываще, и о семъ боляромъ его многа
скорбь бысть; онъ же не повеле имъ ездити съ собою, но особно повеле
имъ утеху творити, вдеже имъ годно, самъ же съ маломъ [числом]
отрокъ своихъ прихождаше ту. Въ то же время ту сущу ему, приидоша
они – злии убиица къ постелной его храмине, идеже спаше, и выломаще
сени, пришедшее къ ложници, и проглаголаще Якимъ тихо: Господине,
господине князь великий! Он же отвеща: Кто есть? И рече ему:
Прокопий! Князь же пришедъ къ дверемъ и рече: Не Прокопий! – и
о<ты>де, - бе бо съ нимъ единь кощей малъ. И начаша ломати двери –
блаженный же въскочи и хоте взяти мечь, и не бе меча, бе бо выналъ
Анбалъ томъ дни, - той бо бяше мечь святаго Бориса… Окаянныи же
выломлеше двери, въсовашася въ полстницу вси, и начаша сещи его
мечи. Онъ же похвати единого отъ нихъ – връже подъ ся, и боряшется
съ ними крепко, бе бо князь силенъ велми, и удари единь рогатиною -
и пронзи свой другъ, князь же отскочи, раненъ велми, и подтече подъ
сени, иссеченъ велми. Они же вземше свой другъ, вынесоша вонъ,
мневша великого князя, и узревшее, яко не князь великий, и начаша
искати его по крови.
Онъ же начатъ отъ сердца рыкати въ болезни; имъ, прочь пошедшимъ,
они же, гласъ его услышавшее – воротишася, и налезшее его ту, и
скончаша. Петръ же оття ему руку правую, и тако убиенъ бысть. Заутра
же въ неделю - о свете - мертва, на память двоюнадесять апостолу,
налезоша подъ симъ сени, лежаша. И вземше на ковре клирошане
Боголюбьские, несшее въ божницу, певшее надъ нимъ, и вложиша въ
гробъ камень. Горожане Боголюбьские и дворяне - разграбиша дворъ
княжь, делатели [делателей – иноземных мастеров], иже бяху пришли къ
делу, злато и сребро, порты и паволокы, и имение, емуже не бе числа.
Много зла сътворися во волости его, посадниковъ его и тиуновъ его
домы пограбиша, а самихъ избиша; и децкии и мечники избыша, а домы
ихъ пограбиша, не ведущее реченнаго: Идеже законъ, ту и обида многа.
Павелъ бо апостолъ рече: Всяка душа властелемъ повинуется, противляй
же ся власти, Божию повелению противится, власти бо отъ Бога учинены
суть; естьствомъ бо земнымъ подобенъ есть всякому человеку царь,
властию же сана яко Богъ»
[там же, т. 15-й, с.с. 250-252].
Эта повесть сослужила службу создателю художественного произведения
- повести об убиении Данилы Суздальского (нигилистический взгляд
русскоязычных литературоведов, о создании беллетристических повестей
о начале Москвы лишь в ХVII веке, несостоятелен) [Кривошеев, 2010,
с.с. 475-479]. Служит она и нам. Мы узнали, что убийцами были не
послужильцы («милостники»), а бояре, что приступили они к
делу - вопреки утверждению Ипатьевской летописи и кагала историков
[там же с.466, ссылки] - не в ночь на субботу, а в ночь на
воскресение (когда, по представлениям ближневосточных народов,
отсчитываемый от предыдущего заката шаббат уже окончился). Это
подтверждает и краткий текст старшей редакции, сохраненный
Лаврентьевской летописью [ПСРЛ, т. 1-й, с.369].
Киевский священник Кузьма, выпрашивая чем прикрыть тело князя,
взывает к Анбалу Ясину: «…помнишь ли, жидовине, въ которыхъ
порътехъ пришелъ бяшетъ? Ты ныне в оксамите стоиши, а князь нагъ
лежить!» [там же, т. 2-й, с.590], - что, вкупе с именем
сообщника Ефрем Моисеевич и с поведением заговорщиков [см.:
Кривошеев, 2010, с.468, прим.110], - вполне самоговорящий факт. Ясин
– здесь не столько имя, сколько прозвище, указание на страну, откуда
«пришел» Анбал. Повествователь также указал, что Прокопий это
«мал кощей» (невольник-тюрк), а вовсе не спальник.
Современный историк, преподаватель Академии Госслужбы, цитируя
пространный рассказ, вполне откровенен: «в вышеприведенном
фрагменте чувствуется не совсем явное, но противопоставление
религиозных стихий: христианства (православия) и другой, не
оговариваемой специально. Так, автор «Повести об убиении…» подходит
к другой теме – еврейской. Она (или ее отголоски) ненавязчиво, но
довольно настойчиво (и устойчиво) звучит в Ипатьевской летописи на
что исследователи мало обращали внимания [как мы показывали -
обращали, хотя всячески стремились его скрыть! – Р.Ж.], а если
обращали, то указывали лишь на довольно прозрачный факт участия в
убийстве князя некоторых лиц из его еврейского окружения» [там
же, с.с. 464-465].
Новгородская летопись, использованная в Тверском сборнике, была
близка НПЛ, она лишь несколько подробнее, назвав ряд деталей,
опущенных в известной нам ее редакции. В.Н.Татищев, не видав
Ипатьевской летописи, излагает по источнику, близкому оной, но тоже
чуть шире. Напр., сообщив что «неким», предупредившим
заговорщиков, был княжий слуга Иоаким [Татищев, т. 3-й, с.105]. О
княгине здесь упоминается, она названа ездившей на тот день во
Владимир, создавая себе алиби (если, разумеется, она к ночи не
вернулась тайно, и если монархист Татищев не добавил этого, устраняя
намеки на противоестественный вкус Андрея). И мы читаем здесь - то,
что скрывали те манускрипты, что избежали уничтожения, как сами
убийцы князя, «думая его мертва, снесли на низ, а сами, бояся, с
трепетом пошли из хором. Он же, очнувся, встал и пошел за ними,
стоня, хотя рабов своих, во дворце бывших созвать. Что злодеи
услышав, поворотились к нему, а он, видя их, побежал под сени»
[там же], - Андрей Юрьевич звал свою охрану!
Когда в 1920-х мощи князя были изъяты и переданы во Владимирский
музей, ученый-историк добился судебно-медицинского исследования их.
Врачу-рентгенологу Д.Г.Рохлину останки были переданы, без указания,
кому они принадлежат. В научно-популярной статье, от имени
Рентгенолога, популяризатор науки Александр Поповский так изложил
открывшуюся картину убийства: «Его предательски убили. Только
один удар был нанесен противником спереди, остальные наносились
сбоку и сзади по лежачему телу различным оружием: рубящим – саблей
или мечом, колющим – вероятно, копьем. Роковой удар последовал
сзади. Рубила опытная рука: она срезала часть лопатки, головку и
большой бугор левой плечевой кости. Обильное кровотечение лишило
жертву сил сопротивляться, но нападавшим этого, видимо, было
недостаточно: целью нападения было не ранить, а во что бы то ни
стало убить. …На правом предплечье и на кистях рук видны следы
старых, давно заживших рубцов. …Левая рука: вот они, следы рубки – и
в костях плечевого пояса, и в среднем отделе плечевой кости, и в
области пястовых костей» [Поповский, 1964]. Рохлин указал на эту
неточность летописи: отсечена была не десная, а шуйная рука.
Исследование открыло еще один источник, немой, но, как оказалось,
запечатлевший убийство точней, нежели хроники: миниатюры
Радзивилловской летописи. Это копия 1490-х годов, снятая с рукописи
ХIV века, восходившей к первоисточнику, великокняжеской летописи
1206 года [Шахматов, 1938; Прохоров, 1989; Милютенко, 1993 (№48)].
Сопровождающий текст, близкий тексту Лаврентьевской летописи,
противоречит иллюстрациям - близко совпавшим с данными экспертизы и
объясняя ряд наших недоумений. На первой миниатюре князь мирно спит
на своем ложе, лежа на спине, нагой, завернувшись в одеяло, положив
под голову десницу (на запястье и предплечье прорисованы старые
шрамы). Вкруг него собрались заговорщики, спереди вонзая (колющий
удар) в грудь меч и нанося рубящий удар 2-м мечом по темени, сзади
направляя на жертву копье и большой – поясной изогнутый нож. Часть
убийц в долгой гражданской одежде, а часть – в доспехах, с копьями и
щитами. На нижней миниатюре, уже на лужайке перед дворцом, полулежит
князь, в сорочке и княжеской шапке. Один из убийц занес копье,
второй только что саблей отсек шуйцу – ее, истекающую кровью (удар
наносился живому), держит женщина, стоящая здесь же. Миниатюрист не
был очевидцем: рука отсечена в плече, а не по лопатке. Но труп он
видел - по плечу сильный удар (как он акцентирован миниатюристом)
наносился, и мы приходим к выводу, что в нач. ХIII в. имелось точное
описание убийства, иное, нежели в кодексах, сохраненных российскими,
польскими и немецкими архивами.
По показанию немого свидетеля - мы видим, что среди убийц были
стражники, что они были допущены в опочивальню, к спящему государю,
без шума. Андрей получил удары, смертельные для большинства людей, и
вероятно, был оставлен на ложе. Благодаря фантастической своей
крепости, он смог встать, набросить одежду (затянуть ею раны) и
выйти из дворца, вновь настигнутый здесь, в белую ночь макушки лета.
Кто стоял за убийцами?
Нельзя сказать, что Вел.князь был «кровососом», как это пытался
внушить публике известный троцкист-ленинист М.Н.Покровский.
Византийские строительные технологии – требовали квалифицированного
труда, и он хорошо оплачивался. Владимир был воздвигнут, как
княжеская вотчина – лишенная родо-племенного боярства, служа
прибежищем всем многочисленным изгоям, выпадавшим из рода и
родственной общины (что только и давало достаток и защиту в
кровно-родовом славянском обществе; «многонациональная»
территориальная «общИна», восславленная крепостниками-славянофилами
и историками-интернационалистами, - это институт лишь ХVI – ХVIII
веков, наследие крепостничества). Многочисленные походы на недругов,
в которых князь долго оставался удачлив, приносили в Суздальскую
землю богатую добычу. При Андрее суздальцы ведут колонизацию земель
Севера (поводом к походу на Новгород стал бой андреевых данщиков с
новгородцами). Наконец, «унижение» боярского Ростова – старшего
стола Суздальской земли, выразившееся, в частности, в отказе от
строительства в нем великокняжеского Успенского собора (в проекте
бывшего крупней построенного во Владимире), по сути, избавило из
податной душегубки ростовских смердов, на которых переложили бы свои
расходы «олигархи».
Ситуация, однако, была уникальная: на защиту князя, покинутого
буквально всеми своими послужильцами (и убитого частью их), не встал
никто. Как за СССР в 1991 году!
Общенародное возмущение, свидетельством коего было разорение посадом
дворов андреевых тиунов и дворян, вызвано было, как ни странно,
субъективным обстоятельством – «византийским» политическим
строительством, ведшимся Вел.князем.
Андрей - на Руси, по сути, впервые, заявил себя, как абсолютный
монарх – собрат константинопольского кесаря, у которого даже
сородичи, владетельные князья русских политий, являются не братией,
но подручниками – холопами (в подлинном значении термина). Он не был
византийским вассалом – таковыми были его младшие братья, греки по
крови, такие как Всеволод, и, в конечном счете, с их участием он и
был ликвидирован – как соперник кесаря Константинопольского, как
покровитель соперника Константинопольского патриарха. Но отношение -
к самой политической системе Византии, служившей Андрею образцом (в
отличье от Оттоманской Порты и Французского королевства, обративших
внимание Ивана Грозного), на Руси было таково, что взявший ее в
пример владетель - лишился поддержки ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕХ мирских
сословий. Насколько же более моральными людьми были древнерусские «двоеверы»,
обитавшие в провинциальной, лишь недавно покоренной Рюриковичами
Суздальской земле – стране вятичей, лехитского по происхождению
племени, если сравнивать их с нами!?
Исключением оказались лишь немногие, не связанные прямыми связями с
Константинополем (как отказавшиеся отпевать убитого игумены
Владимирских монастырей), представители клира, такие как киевский
поп Кузщьмище, чьи показания цитируются в Ипатьевской летописи! Не
правда ли, удивительно современная картина?
В те дни единокровные братья Андрея - греки Михалко и Всеволод, а с
ними и их племянники – Суздальские Ростиславичи, как на командный
пункт, собрались в Чернигове, у Святослава Всеволодовича [ПСРЛ, т.
2-й,
c.596]
- давнего врага Смоленских князей [см. там же, с.507 и дал.],
традиционных послужильцев Андрея Боголюбского. Едва выслушав
посольства владимирцев, ростовцев и переяславцев - они выступили к
Владимиру, положив между собой, что старшинство принадлежит Михалку,
что засвидетельствовал Черниговский епископ [там же, с.596].
Впрочем, согласие претендентов длилось недолго. Еще раньше
суздальские посольства сносились с Глебом Рязанским: "Послемъ къ
Глебу, рекуще: Князя нашего Богъ поялъ, а хочемъ Ростиславичю -
Мьстислава <и> Ярополка, твоею шюрину, - а крестнаго целования
забывше, целовавши къ Юрью-князю на меньшихъ князехъ, на детехъ - на
Михалце и на брате его, преступивьше крестное целование - посадиша
Андрея, меньшая выгнаша, не последе по Андреи помянушася, но слуша
Дедилця и Бориса, Рязаньскую послу. И утвердивьшеся святою
Богородицею, послаша къ Глебови тобе своя шюрина, а наша князя.
…Глебъ же
слышав, радъ бы, аже на него честь воскладывають"
[там же, с.595]. И теперь ростовцы, как гласит летопись, убедили
Михалка подождать в пограничной Москве, будущей столице нашей
родины, а тем временем - скорейшим путем провели в Суздальскую землю
Ростиславичей. Хватившийся Михалко прискакал во Владимир когда
дружины в столице не было, а к городу подходили отряды, верные
соперникам. И после неск.недель осады, истощившей силы горожан,
Михалку была предоставлена дорога - для дальнейшей эмиграции в
Чернигов, а Андреев город (как оказалось позже, ненадолго) попал во
власть быстро сговорившихся с суздальским боярством, вернув ему
древние патрицианские полномочия, вернувших столицу в Ростов
Мстислава и Ярополка. Но это уже другая история.
Роман Жданович
|