|
Для
археологов большое счастье, если раскапываемый объект был некогда взят
неприятелем, сожжен, а его жители поголовно истреблены, не возобновив
городище.
В 1966 году
Рязанская археологическая экспедиция раскопала в Старой Рязани большую
деревянную постройку, сожженную в 1237 г.. У стены здания найден,
наскоро завернутый в холщевую ткань и зарытый, клад из шести
серебряных предметов: две гривны (весовых слитка серебра) – киевская и
новгородская, два витых (повседневных) браслета и два браслета-«наруча»
(их высота 6,5 см), «уникальных по качеству ювелирной работы и по
изображенным на них сюжетам» [Монгайт, 1967, с.12]. На них обряд
запечатлен буквально этнографически [см.: там же, илл.19-21]. «На
створках выложены серебряной рубчатой проволокой рамки, в которых
помещены тонко выгравированные рисунки. Фон рисунка сделан тушью, а
края браслетов позолочены. На одном из них в рамках в виде арочек
помещены изображения трех участников древнерусского пира: танцовщицы,
гусляра и флейтиста. Женщина пляшет и одновременно пьет из кубка. На
ней рубаха с длинными рукавами, спущенными во время танца до пола,
вышитые панева и фартук. На руках у нее браслеты, вероятно, подобные
тому, на котором она изображена. Можно предположить, что такие
браслеты не только украшали женщину, но служили практическим целям:
удерживали рукава, чтобы они не мешали до начала танца. Их снимали,
чтоб начать плясать, «спустя рукава». У ног танцовщицы маска –
аксессуар, присущий обрядовым танцам и скоморошьим играм» [там же,
с.13].
Поговорка «работать»,
спустя рукава…» происходит с тех самых пор. По рисункам на
княгининых браслетах мы можем убедиться, что рассказы про княжеские
пиры где княгини собирали - как княгиня Феврония Муромская [«Повесть о
Петре и Февронии», Л., 1979, с.217] и метали из рукавов жертвенные
обеденные последки, - как в сказках это делает Василиса Премудрая, -
не были вымыслами малограмотных сказочниц ХIХ – ХХ веков. Такие сцены
запечатлены на фамильных драгоценностях рязанских князей.
В
агиографическом рассказе о Февронии Муромской языческий смысл этой
сцены «прикрыт» церковным характером благовоний, чудесно преложившихся
в ладони княгини - «ладана и фимиама». Но саму сцену - писатель
эпохи ИванаIV Васильевича, «ценящий динамизм и драматизм конкретных
социально-экономических и психологических ситуаций»
[Б.В.Михайловский, Б.И.Пурищев, 1941, с.61], достойно
запротоколировал, даровав нам попутно блестящее подтверждение
открывшегося в ХХ в. тезиса что не обряд формируется вкруг идущего из
палеолитической древности ирреального мифа, а совсем напротив, миф -
истолковывает уже существующий, сообразный с формою жизни общества
обряд.
Русь. ХI – ХII
века:
Рассказываемое ниже окажется предельно далеким от той православной
развесистой клюквы, высеванием которой занимаются в последние годы
кремлевские и свято-даниловские политтехнологи. Относясь к их
деятельности - с глубоким отвращением, тем не менее, мы сочувствуем
им, особенно последним – попрание коими славы занимаемого места,
приобретенного в 1983 г. волею Ю.Андропова, может сказаться в их
судьбе – СУГУБО. Место это – доныне, как показала история, охраняется
царевной Марией Морейской [см.: Д.Н.Зенин «Корона Империи»\
http://samlib.ru/z/zenin_d_n/]
(Марьей Моревной русских сказок). И из судьбы казалось неуязвимого
гр-на Андропуло\Либермана, мнившего стать бессмертным за счет лечения
фетальными материалами (в ХХI в. бизнес фирмы «Вертекс»), умные люди
(такие, как американские индейцы) - для себя выводы делали.
Российская
Федерация ХХI – ХХII веков:
Но кем же
была - по воззрениям тех, кто действительно прославил ее - та
мастерица альтернативной медицины, русская крестьянская девушка, на
которой, совершив змееборческий подвиг, был должен - согласно преданию
и древней службе святому - жениться благоверный князь Давид (Петр)
Муромский? Кем видели ее – ее современники, а не манихейские
пропагандисты века сего?
М.И.Стеблин-Каменский, исследовав архаическую форму Эддических
памятников, раскрывает их поэтику. Величие духа и величие чувства,
явленное в подвигах, в них оказалось свойством, целиком вмененным
героине. Здесь незаметно какого-либо влияния гуманистических
христианских идей. Напротив, чем далее уходили языческие времена, тем
больше деградировал идеал, путались понятия о героизме. «Возрастание
интереса к переживаниям героини не обнаруживается, при сравнении
героических песней с их прозаическими пересказами, т.е. тем, что было
заведомо более поздним, чем сами песни» [М.И.Стеблин-Каменский
"Мир саги", Л., 1984, с.164]. В «Саге о Тидреке», сравнительно с
эддическими элегиями, Брунгильда характеризуема лишь исполинской
силой. И подражавшие древней фабуле, средневековые феодальные романы,
геройское достоинство её видят уже не в силе переживания и твердости
следования обету (долгу мести виновникам его нарушения), а в
сверхмужской физической силе, доводимой до гротеска [там же, с.165].
Писанные древнерусские повести не сохранились (в монастырских
скрипториях «языческую мерзость» не хранили). Труднее понять
современных историков, приписавших древнерусской литературе некий
«монументальный историзм» (хотя приемы русской поэтики они ясно
видели, напр., по отличьям русского перевода «Истории Иудейской войны»
от источника), дабы отвергнуть само их существование!.. Но мы видим
названную тенденцию - в записях былин, разной степени архаичности.
Василиса Микулишна, запечатленная былиной о Даниле Ловчанине,
сохранила древнюю – языческую поэтику, а в былине о Ставре Годиновиче
(очевидно, вторичной к былине «Иван Годинович» - былине эпохи Лабских
королей, низвергнутых немцами в ХII веке, восприняв из нее даже
черниговское гражданство гордеца, достоверно известного как новгородец
Ставр Гордятич), напротив, взгляд сделался по-христиански андрофобским.
Названная
тенденция сохраняется поднесь, например, она явлена в описании Белой
Колдуньи - созданном «профессиональным христианином» Клайвом Льюисом
(1-я Хроника Нарнии), в ХХ веке превратившись уже в символ сил зла…
Рассказав об
обычаях фей и русалок (водяных вил - в отличье от добрых воздушных и
луговых, оценивавшихся в народе как злые, иначе говоря -
взыскательные) профессор Московского ун-та Фед.Ив.Буслаев отметил
такую наклонность русалки. Сидя при источнике - русалка расчесывает
свою роскошную косу. И кто застает ее при этом занятии – вернее, кому
она открывается за ним, потому что расплетение косы (нужной лишь при
девичьих играх с парнями) – это и есть обряд свадебной игры, тот –
должен будет жениться на ней, если не хочет умереть в трехдневный срок
[Буслаев Собр.Соч., 1861, т. 1-й, с.234].
Одну такую
русалку мы хорошо знаем, хотя ее принадлежность к племени водных дев
судьбы в сказочном фольклоре и поистерлась. Она носит имя Премудрой
Василисы (Царицы), хотя лишь волею случая, сказками ей не оказалось
вменено имя Марьи-царевны, ее воинственная предшественница из рода
Виллардуэнов (Палеологов?), победительница Кощея Бессмертного,
отступила на второй план. Это определилось в конца ХIV века, когда за
наследство Древней Руси боролись агенты двух мощных средиземноморских
Орденов – исихастов-паламитов [об оных см.: Г.М.Прохоров "Так воссияют
праведники": Византийская литература ХIV в. в Древней Руси", СПб.,
2009; его же «Русь как историко-культурный феномен…», 2010] и
тамплиеров. Последнее утверждение - не есть анахронизм [см. Д.Н.Зенин
«След тамплиеров»\
http://samlib.ru/z/zenin_d_n/].
С оными – связаны победы Дмитрия Московского на Воже и Непрядве,
разгром воинства Вел.кн.Литовского на Ворскле в 1399, с первыми –
поражение суздальцев на Пьяне в 1377, разорение Москвы Тохтамышем в
1382 году. Волею Истории, победили к нач. ХV века паламиты (судя по
палеографическим признакам копировавшихся тогда рукописей, к 1390-м –
1400-м годам), что имело для Руси многие последствия, хотя сама эта
битва была тщательно скрыта от глаз потомков. Следствием ее –
оказалось, наряду с прочим, и то, что имя волшебной героини сказочного
фольклора на Руси утвердилось, заимствованное из греко-византийских, а
не латино-французских или итальянских источников.
В осетинских
– еще сарматских преданиях, открытых для индоевропеистики В.Ф.Миллером
[см. Миллер, 1892, с.с. 37-68], история порождения железного витязя -
защитника нашего солнечного миропорядка, выразителя духа воинской
варны Батраза (поздний тюркизм: богатырь), излагается новеллою,
которую я воспроизвожу слогом великого французского ученого Жоржа
Дюмезиля. Охотясь, нарт Хамыц берет на прицел белого оленя, однако
выстрел опережает некий человечек (охотники подобное очень не любят!).
«К немалому удивлению Хамыца, человечек целиком освежевывает
животное, без труда ворочая тушу. Они братаются, и человечек
прямо-таки изумляет Хамыца, когда на его глазах поглощает огромное
кол-во мяса, а затем устраивает так, что их охота проходит в высш.степ.
удачно. Перед тем как им расстаться, он выделяет Хамыцу 2\3 добычи:
долю старшего и долю товарища… Под конец человечек выдает себя: он из
рода Бицента, племени Донбеттыров – водяных. Очарованный, Хамыц просит
разрешения взять в жены одну из дочерей этого чудесного рода.
-У меня есть
сестра, - отвечает человечек, - и мы бы отдали её за тебя, но, вы,
нарты, легки на оскорбление. А мы от обиды заболеваем, упрек убивает
нас; боюсь, что ты не сумеешь защитить свою жену…
-Это моя
забота! - отвечает Хамыц, - Отдайте её за меня!
Человечек
дает обещание и назначает срок. В условное время Хамыц вместе с самыми
именитыми нартами отправляется к Бицента за невестой. О, ужас! Это
маленькая лягушка! Сваты тут же возвращаются обратно, но Хамыц,
задержавшись, сует лягушку под седло. По возвращении домой он бросает
седло в угол комнаты…
Ночью
свершается чудо: лягушка превращается в прекрасную женщину, которая,
словно солнце, озаряет комнату. Хамыц просыпается, столбенеет от
восхищения, и жена рассказывает ему свою тайну: днем она не может
скинуть с себя кожу лягушки, а ночью не может в ней оставаться. Итак,
Хамыц держит жену дома. Деятельная и умная, она кроит и шьет одежду и
вручает ему для раздачи сотням бедных Нартов.
-Не бойся за
наше добро, - говорит она, - то, чего я касаюсь, не оскудевает.
Но беда не
за горами. Хамыц без ума от своей жены и даже днем не хочет расстаться
с лягушкой. Однажды вопреки её мольбам он сует лягушку в карман и
приносит на собрание Нартов – ныхас. Злой нарт Сырдон догадывается об
этой слабости Хамыца и, глумясь, разглашает её… Когда они возвращаются
домой, лягушка говорит, что не может больше жить со своим мужем, и
просит отнести её обратно к родителям. При расставании она открывает
ему, что беременна:
-В чреве
моем возник от тебя зародыш мужского пола. Если бы я вспоила его своим
молоком, не было бы ему равных на свете: меч бы не мог поразить его,
стрела бы не могла пронзить. Но, увы! Подставь лопатки, и дыханием
своим я передам тебе зародыш.
Хамыц
колеблется, но она выдыхает, и вскоре между двумя лопатками вздувается
опухоль.
-Расскажи
всё Шатанай, - говорит под конец жена Хамыца, - она скажет тебе, когда
нужно будет вскрыть опухоль.
Хамыц
возвращается, рассказывает всё Шатанай, и та принимается отсчитывать
дни. По истечении срока она вскрывает опухоль…»
[Дюмезиль, 1990, с.15]. Василиса Премудрая, напомним, это дочь
Морского Царя (см.сказки: «Морской царь и Василиса Премудрая»;
«Царь-Девица»\ А.Н.Афанасьев). Зооморфный мотив, отталкивавший
рационалистический ум Нового времени и на Кавказе размытый уже ко
временам экспедиций В.Ф.Миллера [см. Миллер, 1881], в русских сказках
- бытовавших в слоях народа с «примитивным мышлением», оторванных от
образованного сословия, сохранился в неприкосновенности. А эта же
самая фантастическая история, по-иному излагаемая, минуя Русское
средостение континента, известна и на другом конце Европы! Дюмезиль
раскрывает «скифский» и «доскифский» возраст сюжета [Дюмезиль, 1990,
с.с. 168-171], который «по типу исключает заимствование» [там
же, с.172], и сближает эту новеллу с сагой «Недуг Уладов» [«Ирландские
саги», 1929, с.83 и дал.] - этиологическим повествованием, ставшим
фундаментом национального эпоса острова Айрин.
На истории
чудесной девы - явившейся в доме крестьянина Крунху, сообщившей ему
счастье, но по тщеставью потерянной им - не сохранившим их тайны, -
подвергнувшись оскорблению короля и всех уладов (заставивших
беременную хозяйку состязаться с конями королевской колесницы) и
жестоко отмстив им, - рассказанной в саге - строятся дальнейшие
повествования: об угоне быка из Куальнге, убиении Кухулином побратима
Фердиада, смерти самого Кухулина. Отметим, к слову, что сага «Смерть
Кухулина» пользуется эпическими ходами «лейтмотива копья» [там же,
с.с. 227-253], весьма близкими к ходам Гомеровского повествования о
гибели Патрокла и Гектора [см. Евзлин, 2007], а также «Карнапарвы» -
индоарийского сказания об убиении сына Солнца, Карны [«Махабхарата»,
кн. 8-я].
Соотечественник Жоржа Дюмезиля, Жоэль Грисвар показал, что скифский -
нартовский рассказ, невзирая на запись его лишь в 1800-х годах,
оказался первичен относительно кельтской саги. В нартовском сюжете
предназначенная Дева отдается представителю варны воинов (нартовского
рода Ахсартаговых), а не мужиков, как имеет место в саге. В нее
средневековым редактором намеренно была внесена эта трансформация,
создавая комический эффект [Дюмезиль, 1990, с.172].
Протографическую историю – историю нарушения нерадивым мил-другом
заклятия – тоже знали и пересказывали историизированно, привязав к
персоне раджаньи - короля Муйрхертаха, ирландские барды ок. VII в.
[Смирнов, 1965, с.с. 48-52] - тогда еще чуждые христианского скепсиса.
Мы столь же
хорошо знаем названный сюжет - как историю вынужденной женитьбы на
Лягушке Ивана-Дурака (Ивана Царевича), младшего из трех братьев, иными
словами - принадлежащего к кшатрийской варне (возрастной группе
«хлопцев», неженатых граждан). «Санскиритское название лягушки
[ссылка на М.Мюллера] могло когда-то употребляться для наименования
Солнца, потому что это светило, по некоторым отношениям своим, и в
Индии, как и в Германии, принималось за женщину. Когда это название
Солнца лягушкой устарело, стали рассказывать уже, собственно о Лягушке
разные истории, которые только в природе и имели свой смысл. …В
санскрите мы находим сказание о том, что лягушка была прекрасной
девицей и как однажды, когда она сидела у источника, ее подстерег царь
и пожелал в супруги. Девица согласилась, но под тем только условием,
чтоб никогда ей не показывали ни капельки воды. Однажды ей захотелось
пить, она попросила у мужа, а тот, забыв зарок, подал ей воды…»
[Ф.И.Буслаев "Догадки и мечтания о первобытном человечестве", М.,
2006, с.с. 245-246], - рассказывал в 1872 году Ф.И.Буслаев. Эта
история – история пляски в собрании Её, Басилины Медеи, с метанием
жертвенных остатков из рукавов, с сожжением ее лягушачьей шкуры
непутевым другом, как причиною расставания с ним, с поиском утраченной
подруги, Русскому народу столь же хорошо знакома! Знакома, правда, в
совсем недавних фольклорных записях (потому с хеппи-ендом) -
древнерусские книжники, в отличье от древнеирландских, проникнутые
ново-еврейским национализмом, записывать славянские фольклорные
рассказы брезговали, как «языческую мерзость».
Но мы можем
понять кому, собственно, помогает «любовь царской дочери, царевны
Медеи (её имя значит «мудрая»; наша Василиса Премудрая, выступающая в
такой же роли – прямой перевод греческого basilissa Medeia)»
[Ф.Ф.Зелинский «Из жизни идей», М., 1995, т. 1-й, с.135]. В греческих
драмах и поэмах она - помогает царевичу Ясону, добытчику Золотого руна
- клада, ставшего источником проклятия (покинутая Ясоном и отмстившая
ему, она оканчивает дни подругой царя Эгея)!..
Русофобы в
рясах обожают приписывать Русскому народу многочисленные пороки, вроде
отсутствия специальных терминов, передающих в греческом понятие
«любовь» (на самом деле, все они имелись в древнерусском, и по ХVI в.
включительно использовались на письме, вытравленные из языка - именно
византийскими агентами, окарикатурившими книжный русский язык!), или
холопского обычая оползания на карачках чтимых мест - таких как озеро
Светлояр, объявив его «языческим» пережитком. На самом деле, пережиток
это – именно христианский, чуждый как раз язычникам: в русском языке
до ХIV века не существовало понятия «челобитие», холуйский
византийский обряд пошибания лба навязали греческие епископы… Но
небезынтересно, что образованные князья и бояре ХIV века, воздвигшие
тогда гонение на «непросвещенных» соплеменников, - хотя в веке ХII,
даже в христианизировавшемся с VIII века Черниговском княжестве,
соборы продолжали возводить с баптистериями для взрослых прозелитов
(сплошной христианизации еще не было) [Н.Н.Воронин «Памятники
Владимиро-Суздальского зодчества», М.-Л., 1945, с.24], - полюбили сей
греческий образ, вовсе не христианский - образ басилины Медеи, вменив
греческое имя родной языческой героине.
Разрыв с
русским народом смердяковствующей интеллигенции – наступил уже тогда,
в ХIII в., развязав ей руки при татарском нашествии (разрушившем
военную организацию городов). Правда, в противопоставлении ею себя,
своей книжной византийской культуры, «деревенщине» – не находится и
тени христианской… Что б сказали тогдашним олигархам теперешние «радонежские»
проповедники манихейства?!
***
На царском
пиру «подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых
лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье –
частые звезды, на голове – месяц ясный [рогатая кичка – головной убор
молодок], такая красавица – ни вздумать, ни взглянуть, только в сказке
сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет за столы дубовые, за
скатерти браные. Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса
Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила.
Закусила лебедем, да косточки за правый рукав бросила. Жены бОльших-то
царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать. Попили, поели,
настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и
пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась – всем на диво.
Махнула левым рукавом – вдруг сделалось озеро, махнула правым -
поплыли по озеру белы лебеди…» [«Русские народные сказки», 1970].
Так переложены для детей советским графом А.Н.Толстым фольклорные
записи ХIХ
века.
Знакомство с
этим преданием Древ.Руси показывают изображения, являемые на
археологических артефактах. Именно так - а вовсе не согласно идей
«таинства брака» - видели мистические обязанности княгинь и боярынь на
Руси (поэтому, напр., не любивший попоек, по свидетельству
митр.Никифора, Владимир Мономах не отказывался от княжеской
обязанности проведения пиров)!
Об этом
говорят и древние записи былин: «…боярин Ставер Гаденовичь: Ои есте
вы, князи и бояре и силныя могучия богатыри! Есть у меня молода жена
Василиса Микулишна. По ее счастью - есть у меня золота казна, николи
казна не держитца – всегда казна восполняется» [«Былины в записях
и пересказах ХVII
– ХVIII
в.в.»,
1960, с.198]. Далее, рационализированная запись Нового времени
поясняет, что деньги пускаются в рост, дружинники Ставра не старятся,
потому что их не перегружают обязанностями, а кони не дохнут, т.к. им
дают под седлом смену. Но причиной этих, казалось бы, логичных
следствий, певцу видится счастье молодой жены.
Эти
воззрения основывались на языческих представлениях, у наших соседей
засвидетельствованных еще древнеримским историком:
«Ведь германцы считают, что в женщинах есть
нечто священное и что им присущ пророческий дар, и они не оставляют
без внимания подаваемые ими советы и не пренебрегают их прорицаниями»
[Тацит; ср.: Смирнов, 1965, с.46], - основания к чему показывает 2-я\2
цитированной былины: могущественная подруга выручает Ставра из неволи.
Если выражаться материалистически, они даровали своим друзьям драйв
(как и получали от них), отсутствие которого ныне – толкает людей на
поиск психоактивных веществ. И говоря строго, манихейская проповедь
РПЦ - является такой же причиной наркотизации Русского народа, как и
организация и крышевание лубянскими «патриотами» таджико-афганского
наркокоридора.
Как писал
профессор Петербургского ун-та Тадеуш Зелинский: «Царству Богов
грозит гибель от сынов Земли – Гигантов. Чтоб отвратить эту гибель,
Зевс создает, в соответствие с решением рока, человека божественного
Семени. …Дочь Зевса, жертвуя своей божественностью, спускается на
землю, чтобы стать подругой его сына и руководить им на его земном
пути. Но и сыны Земли принимают свои меры: желая погубить намеченного
роком спасителя [испытание медными трубами], они приводят к нему
прекрасную деву земного или подземного происхождения, в объятиях
которой он забывает о своей небесной покровительнице и, изменив ей,
падает жертвой её ревности. – Как видит читатель, это – тот же миф,
который является центральным и в германской мифологии – миф о
Сигурде-Зигфриде. В Греции, в силу ее племенного дробления, и
спаситель расщепился на несколько мифологических образов: его называют
то Гераклом [с Дайанирой\Афиной], то Ахиллом [с Хеленой], то Мелеагром
[с Аталантой], то Ясоном [с Медеей]. Вследствие странствований и
скитаний племен, а также и вследствие перемен, происшедших с исконной
религией Зевса, и мифы об этих спасителях видоизменились: первая дева
(германская Брунгильда) утратила свой характер небесной валькирии,
вторая (германская Кудруна или Кримхильда) – своё родство с подземным
царством. Остались, однако, следы и приметы того и другого; остался,
затем, коренной мотив – сплетение героя с двумя женщинами и его
гибель, как последствие этой измены… в греческих мифах и, что особенно
важно, в параллельном германском мифе о спасителе – на мотиве
«проклятого золота», приносящего гибель своему владельцу. Это золото –
знаменитое «золотое руно». Оно находится на краю света, в Колхиде, под
охраной неусыпного змея; туда отправляется молодой герой Ясон со
своими товарищами на корабле «Арго»» [Зелинский, 1995, т. 1-й,
с.с. 133-134]. <Слушая сводки новостей - сейчас я не могу отделаться
от впечатления, что кто-то - с тех пор перевез это руно в Сирию, нищую
страну, не богатую ничем иным (в отл.от, допустим, Ливии), …кроме,
конечно, богатства своими органами власти, укомплектованными
исламскими манихейцами – исмаилитами, ветвью коих является алавитская
секта образующая ПАСВ (партию, близкородственную большевикам)>
…При всей
малограмотности списывателей авантюрных былинных повестей, оставшихся
в манускриптах ХVII
века - когда Русь была уже оболванена византийским «христианизаторством»
Никона и оттоманских ставленников Романовых, указания на связь
Василисы с образом «Владычицей Асийской» (микенское прозвание
Афины - анатолийской богини Атаны, дочери Пирвы - Перуна) рукописи
оставили. Предложив, для проверки подозрений жены (подметившей: плохо
смыты румяна, кланяется посол дугой, а не углом, руки белы, пальцы
тонки, всё делает по-женски), «послу Польского короля из Галицкой
земли» выставить из свиты профессиональных борцов, за неимением их -
увидев поединки с княжескими борцами самого посла, князь Владимир
говорит Евпраксее-королевишне:
«Ой, еси
ты, княгиня Евпраксея,
лише [только
что] ты меня опозорила!
Не быть
Василисе Микулишне,
быть грозну
послу
младу
Василью Ивановичу!
Сопатка у
него – богатырская.
Лише ты меня
опозорила –
сеже у меня
убили до
смерти
пяти борцов,
что ни
лутчих…»
[«Былины в записях и пересказах ХVII
– ХVIII
в.в.»,
1960, с.203]. «Посол» продемонстрировал себя - не только приемами боя,
но и своим «богатырским» - натренированным в долгих занятиях
кулачным боем носом, каковое занятие (никак не явленное в дошедших
русских былинах о Василисе) было любимо Афиною-Палладой.
На пепелищах
взятых татарами городов археологами открыто множество кладов с
дорогими украшениями - принадлежавшими верхушке общества, зарытых
перед падением и оставшихся невостребованными погибшим владельцем. По
орнаменту датированных украшений видно, как оные, в ХI
веке имев чисто языческую символику, постепенно христианизируются к
веку ХIII,
языческие образы вытесняются изображениями Христа и святых. «Из
этого общего процесса смены символики есть одно интереснейшее
исключение: символы менялись на всем уборе, кроме широких,
двустворчатых браслетов. На этих браслетах-обручах никогда не
встречается ни одного христианского изображения, они везде неизменно
оставались языческими. Такая стойкость языческой символики находит
свое объяснение в назначении самих браслетов: они стягивали у запястья
широкие рукава женских рубах; во время танца женщина должна была снять
браслеты и распустить рукава» [Рыбаков, 1974, с.27]. В
Великороссии имя Василисы, т.е.Владычицы, впервые фиксируется, как
полученное младшей дочерью Марии (Милославы) Шварновны и ВсеволодаIII
Юрьевича, рожденной в последние годы ХII
века. Сведений о ее замужестве и потомках нет, вероятно, она
скончалась в детстве [Коган, Домбровский-Шалагин, 2004, с.293].
Заслоненный грозными событиями ХIII
века,
этот акт остался незамеченным.
В 1294 г. князь Андрей Александрович
Городецкий женился на княжне Василисе (после 1276 – после 1304),
только что осиротевшей дочери Дмитрия Борисовича Ростовского -
правнучке Ярослава Юрьевича Муромского (внука Давида и Февронии
Муромских). Вместе с ним тогда породнился с Ростовскими князьями и
Михаил Тверской, его текущий противник и будущий (с 1300-х) союзник,
женившись на Анне Дмитриевне [Экземплярский, 1998, с.42]. Женитьбы не
были вполне законны – претенденты на великокняжеский ярлык взяли за
себя троюродных племянниц. До этого, до 40 лет, Андрей Александрович –
живший в эпоху, когда татарский разгром гальванизировал среди верхушки
общества византийские монашеские идеалы, оставался холостяком. Он
княжил еще 10 лет, оставив троих сыновей. Возможно, их мать, точное
погребение коей неизвестно, покоится во Владимирском Княгинином
монастыре [см. там же, с.337, прим.108].
Средний сын Городецких князей, Михаил,
наследует Городец [«История родов русского дворянства», с.227]. Он
умер в 1309 г. бездетным, и с ним история Городецкого княжества,
по-видимому, прерывается, вместе с ведением летописи. Именно на 1309
году обрывался источник древнейшей части летописи, сохраненной
сборником Авраамки и Кирилло-Белозерским сборником [см. Шахматов,
1938, с.302 и дал.]. Мы об этом рассказывали в заметке «Пропавшая
летопись» [http://www.zrd.spb.ru/letter/2012/letter_0040.htm].
Но предания, забытые ныне, связанные с
Муромскими княжнами и княгинями, в Древ.Руси - бытовали.
***
Старший сын Александра Невского Дмитрий
ославлен в современной историографии как германофил, его противник –
Андрей, наводивший на Русь татар Джучиева улуса, - напротив (что
весьма почитается в «гумилевской» историографии); - и поэтому, именно
он выдается за христианизатора Руси и защитника православия против
натиска латинства и язычества. На этой идее, впрочем, опирающейся на
историографию, строятся исторические романы Дмитрия Балашова.
Эта модернизированная «история» - не может
считаться доказанной. Именно Дмитрий, союзник Тевтонского Ордена и
противник языческо-византийской Литвы (интересы Константинополя
представляла Галицкая митрополия – сепаратно организованная греками на
родине Русского митрополита Кирилла, печатника Галицких князей), начал
называть своих детей по именам, равномерно представленным святцах
(двое из четырех сыновей зовутся Иванами), игнорируя княжеские
традиции. Удел же Андрея - сохранил нам Китежскую легенду, по оценке
В.Л.Комаровича – купальское предание [Комарович «Китежская легенда»,
М.-Л., 1936, гл.1], в записях ХIХ века уже
не чуждое христианского уродства, но все равно, очень далекое от
христианской ортодоксии. Напомним, также, что ярые враги ордынцев,
когда теми предводительствовал греческий воспитанник Михаил Тверской,
новгородцы – выгнали из Новгорода Дмитрия Александровича, до грунта
срыв его замок (Копорье), Андрей же - приглашенный ими на место
Дмитрия, очистил их землю от немецких интервентов, взяв и разрушив
крепость Ландскрону. Позволим себе предположить, что побудительной
причиной, определявшей политику князей в большей мере, глазами их
современников, было не «западничество» и «евразийство», а то, что
Андрей и его племянник Михаил Ярославич Тверской (при жизни Даниила
Московского политический противник Андрея, перешедший в 1302 на его
сторону), были женаты на сестрах – ростовских княжнах.
Имена, получаемые князьями в той или иной
фамилии, служат одним из исторических источников. Мужские имена здесь
не могут свидетельствовать о субъективных вкусах, потому что в прошлом
наречение не было произвольным, родителям довлели традиции рода. С
женскими именами было проще. Увы, они древнерусскими источниками
фиксируются гораздо реже. Но можно заметить, что именно после Василисы
Городецкой, это имя становится модным на Руси, вернее, среди знати,
лоббировавшей Православную веру (Московских, Ростово-Суздальских и
Острожских князей). Его носят жены Данилы Дмитриевича - основателя
фамилии князей Острожских [«Бол.Энциклопедия», 1900, т. 14-й, с.536],
и Ивана Васильевича – мать знаменитого Константина Острожского
[«История родов русского дворянства», c.369].
Василиса – дочь князя Константина Васильевича
Ростовского (? - 1365) и Авдотьи Ивановны Московской [«Энц.Словарь
Брокгауза и Ефрона»\ ст.«Василиса»]. Это тот самый князь, племянник
Дмитрия Борисовича Ростовского, что принес, по-видимому, в Устюг
известия о выстреле в 1169 г. в икону Знамения Новгородскую княжича
Владимира-Павла Муромского. Имя - заинтересовало прежде всего
Ростовских князей.
Но не только их.
Василисой звали дочь знатных тверских бояр
Анны и Ивана Киясовьских, 12-ти лет выданную в 1343 г. за Суздальского
князя Андрея Константиновича [ПСРЛ, т. 18-й, с.126; т. 30-й, с.127].
Также дочь Симеона Гордого, в 1349 году выданную за Михаила
Васильевича Кашинского [Экземплярский, 1998, с.64]. Также единственную
дочь Олега Ивановича Рязанского, выданную за князя Ивана - сына
Владимира Андреевича Серпуховского [Соловьев, 1959, т. 4-й, с.468].
Также дочь служилого Новосильского князя чье родословие достоверно
неизвестно [см. Беспалов, 2011, с.77] - возможно, Семена Романовича
[Коган, Домбровский-Шалагин, 2004, с.295], - отданную за Семена -
другого Серпуховского княжича [«История родов русского дворянства»,
с.243]. В 1-й\2 ХV в. мода сохраняется. Василисой зовут московскую
боярышню Всеволожскую, выданную за воеводу Даниила Холмского (из
Тверских князей) [там же, с.256]. Василиса - дочь Василия Дмитриевича
Московского, сестра Василия Темного, выданная за князя Александра
Брюхатого Суздальского.
Эти интереснейшие наблюдения - не называются в
совковых и постсовковых псевдоисторических «курсах», заполненных,
вместо фактического материала, вульгарно-классовой пропагандистской
бредятиной. Но благодаря им, мы можем проявить эпоху, когда - в каком
веке – эпической средней дочери Микулы Селяниновича, героине былин о
Ставре Годиновиче и Даниле Ловчанине, было вменено - имя Василисы.
Последняя, по обоснованной гипотезе В.Ф.Миллера, ранее звалась
Апраксой [Миллер, 2005, с.с. 316-324].
Сказания о Василисе распространились в ХIV
веке, и что интересно, вплоть до эпохи древнейших записей, исполнители
былин – жанра, бытовавшего лишь у новгородцев, - определенно
осознавали связь Василисы Микулишны - с Черниговским княжеским домом.
Былины в отличье от сказок - «историизируются»,
давая указания и на эпоху («татарскую», «литовскую», «половецкую»…), и
на место действия («Киев», «Чернигов», «Новгород»…). И мы видим, что
вне Киевской дружины стоит Данила Ловчанин - Черниговский владетель [Буслаев,
1862, гл. 5-я]. Поэт, извлекший из древней летописи имя Ставра
Гордятича - повинного в «рыцарственном» грабеже и арестованного в 1118
г. в Киеве новгородского боярина, этиологизировав его прозвище, также
превратил богача Ставра в Черниговского владетеля [«Былины в записях и
пересказах ХVII – ХVIII
в.в.», 1960, с.199 и дал.]. Действительно, хронологически первой
древнерусской Василисой была в ХII веке
Черниговская княгиня, жена Ярополка Ярославича (+ 1214) - сына
Ярослава Всеволодовича Черниговского, по Татищеву – наследника
владетельных прав Черниговского княжества, от которой остался княжич
Всеволод Ярополчич [«Историко-статистическое описание Черниговской
епархии», вып.5, Чернигов, 1874]. Эта ветвь потомков Всеволода
Ольговича, действительно, рисуется выморочной – оттесненной
Святославом (сновидцем в «Слове о полку Игореве») и Владимиром
Всеволодовичами и замещенной Всеволодом Святославичем Чермным и
св.Михаилом Всеволодовичем. И можно допустить, что былина о Ловчанине
хранит отзвуки истории.
Но лишь к ХIV
веку**, когда Русь будет лежать в осколках (как и ныне), о героях
древности - не гнувших шею пред азиатским оккупантом и молящимся за
них византийским деспотом, начинают вспоминать.
Тогда еще хорошо помнили о происхождении
Ростовской княгини Марьи Ярославны (из младшей – Муромо-Рязанской
линии Черниговских князей), не хуже, чем то, что Черниговской княжной
была Марья Ростовская - вдова св.Василька Константиновича, дочь
св.Михаила Всеволодовича.
Разумеется, Владимиром Андреевичем
Серпуховским, женившим двоих сыновей на Василисах, снохи не избирались
по имени. И не обязательно оно бытовало столь плотно статистически,
что двое его сыновей выбрали Василис. Но оные - могли получать это имя
при замужестве, демонстрируя вкусы (суеверия) Серпуховских князей,
паствы Сергия Радонежского. А Владимир Андреевич - был ортодоксом! В
лето 6882. "…Того же лета князь Володимеръ Ондреевичь заложи градъ
Серпоховъ въ своей отчине и повеле въ единомъ дубу сроубити его,
наместничьство же приказа Якову Юрьевичю, околничему своемоу,
Новосилцу. Тогда же и на Высокомъ, ту в Серпохове, монастырь постави,
посла бо въ очину свою в Радонежъ по преподобнаго игумена Сергеа. Он
же прииде и положи церкви основание своима роукама во имя Зачатиа
святыя Богородица и дасть отъ оученикъ своихъ на игуменству Афонасиа
именемъ монастырю тому по княжю прошению. Преподобный же благословивъ,
отьиде во свою обитель" [ПСРЛ, т. 24-й], - такой рассказ приводит
под 1374 г. Типографская летопись. Сообщение удостоверяет, что
подмосковные города в ХIV в. сохраняли священные дубы (впервые
упоминается Серпухов в духовной грамоте Ивана Калиты 1339 г.), еще в
1370-х годах, когда на них воздвигли гонение благочестивые
византийские подручники. Речь именно о «едином дубе» - уточняет
Типографская словеса о «дубах» Симеоновской и иных летописей,
она говорит - именно о культовом дубе (глагол заложить подразумевал
каменный град, речь не ведется о стене в один ствол).
Но несомненна популярность имени Василисы - у
Московских князей и их Серпуховских послужильцев. Она имеет место,
хотя Даниловичи были врагами Андрея Городецкого [см. Горский, 2009]
(как и Ростовских князей), это сохранилось и за его потомками -
Суздальскими (Шуйскими) князьями, соперниками Даниловичей за
великокняжеское звание вплоть до ХVII века, когда тех и других
устранят от власти бесспорные самозванцы, поддерживавшиеся
стамбульскими иудейскими ложами и Православной церковью - бояре
Романовы.
Таким образом, речь не о дружеских связях,
речь о популярности образа Медеи Василисы. Сами Шуйские нанимали в ХVI
веке церковников, фабриковавших псевдоисторические повести,
обосновывавшие их права на Московский трон (повести о зачале Москвы,
известные ныне), не интересуясь выморочной ветвью их рода. Интересные
в этологическом плане – показывая церковный взгляд на отношения
человека и собаки, в тот век, эти повести излучают убожество, если
рассматривать их, собственно, литературные достоинства. Сказки и
былины про Василису – отнюдь не таковы, это шедевры устной литературы!
Неведомым образом - Ростовская княжна обрела вместе с именем
авторитет, вовсе не христианский, подобный тому, что вменяется
«Повестью о Петре и Февронии» ее триждыпра-бабке – Февронии Муромской.
Ранее, до «христианизаторской» деятельности
православных суздальских князей, валивших свщ.дубы, образом
приносившей своему подслеповатому князю удачу подруги - виделась
Феврония.
Свидетельство сего осталось в сказке «Крошечка-Хаврошечка»,
где связь героини с коровой подчеркнута (Медея - была ипостасью
«волоокой» Геры, это черта типажа, а не персоны). Именно Феврония была
обожествляемой главой Муромской пары – дата почитания которой
оказалась приурочена, при несомненной связи с днем Предтечи 24 июня
(отмеченном Муромской Легендой), к дате его отдания – к дню
прп.-мц.Февронии, 25 июня, дню Муромских княгинь.
Традиция использования его в Муромском
княжеском доме, как мы писали, идет от Февронии – супруги Михалка
Юрьевича Владимирского (как мы писали, вероятно, Муромской княжны).
Ему, бывшему при смерти - несомому к стольному граду в 1175 г. на
носилках (+ год спустя в Городце), - и, похоже что, его княгине -
обязаны были владимирцы победой малой дружины Михалка, из одних лишь
стрелков, в битве на Белеховом Поле, над внезапно выехавшей пред ними
с копьями наперевес латной ратью ростовцев. К общему удивлению -
расстрелянной пешцами Михалка и обратившейся в бегство [см. ПСРЛ, т.
1-й, с.с. 372-380].
Похоже, что за лежачего князя - воеводы
которого, оценивавшие обстановку реалистически, как и брат Всеволод
(неловко приписанный к имени Михалка в младш.редакции летописи), и
княжич Владимир Святославич Черниговский (сын СвятославаII Киеского),
здесь даже не упомянуты - распоряжалась его княгиня. Вела она мужа -
вопреки не только соотношению сил, но и своим муромским сродникам.
Суздальская летопись по младшей редакции - в Радзивилловской,
Академической и Ипатьевской летописях здесь содержит характерную
правку: к имени Михалки всюду приписывается имя Всеволода (хотя
используется единственное число), а к наименованию его врагов –
ростовцев и рязанцев прибавляются муромцы. Старшая редакция в
Лаврентьевской летописи, Переяславльском и Владимирском Летописцах (и
возможно, в Симеоновской летописи, где первые листы утрачены)
сохранила довсеволодово – михалково летописание 1170-х годов. И в ней
Всеволод как соучастник деяний Михалка не отмечен, а муромцы - врагами
владимирцев не числятся. Ростовская редакция (передаваемая Ермолинской,
Львовской и Тверской летописями), воспроизводя эти разночтения
мозаично, открывает, что в одном из видов старшей редакции перечень
был подробен и называл муромцев – они были на стороне
соперников-Ростиславичей, что из деликатности, видимо, опустил
официозный летописец Михалка.
Попы-литераторы из окружения покойного Андрея
Боголюбского, писавшие повести о Богородице Владимирской [см. Воронин,
2007, гл.6], приписывали чудо победы над ростовцами городскому
палладиуму, супротив клятвопреступных Ростиславичей и ростовских бояр
(пообещавших не грабить сдавшийся град, но вынесших из него в Ростов
всю общинную «святость» и выжавших его до нитки данями). Миряне
оказались - воистину, чудесным образом - победителями своих
могущественных соперников. И не сложно понять, что они - приписывали
явленную милость не фетишу интеллигентов в рясах, а сверхъестественным
силам подруги Михалка (подтвержденным ее дальнейшей долгой - более чем
четвертьвековой жизнью), урожденной Муромской княжны. Это было
недалеко от истины, учитывая, что смертельно больной князь, не имевший
наследников, годом ранее преданный владимирцами и изгнанный в
эмиграцию, теперь вновь подвигнулся заступаться за город враждебного
себе брата Андрея (в заговоре против которого, не исключено, он
состоял вместе с Ростиславичами), пойдя в этот поход. Свидетельствует
в пользу сего и то, что о смерти Февронии Суздальской, указав точную
дату и место погребения, вспомнив здесь Михалка Юрьевича, но назвав
Михалкову вдову тоже по имени, сообщила старшая редакция Суздальской
летописи [ПСРЛ, т. 1-й, с.417].
Это воззрение охотно разделяли Муромские
князья. В 2-й\2 ХIII – нач. ХIV века, когда многократно разоренный
после 1238 г. «многонациональным российским народом» Муром надолго
запустел, не спасенный от новых нашествий своей заступницей,
фольклорное имя Февронии - сменило имя Василисы. Платою за победу на
Руси православных над нечестивыми папежниками, имя, инициированное
Черниговской княгиней дотатарской эпохи, уже не основывалось на
православном календаре, где св.прп.мц.Феврония издревле почиталась на
Летний Солнцеворот, а целиком зиждилось на языческой фигуре либо
басилины Медеи из переводного византийского романа (нам, увы,
неизвестного), либо же Великой княгини Василисы Дмитриевны, о которой
говорилось выше.
Р.Жданович
*Пехлевийские
«ночные сказки» (как пренебрежительно их именовали арабо-персидские
хронисты IХ
– ХI
в.в.), созданные
среднеазиатскими скифами (парфянами), не сохранились на языке
источника (остались только извлечения, некогда внесенные в
«Историческое Шахнаме», откуда цитируемые Динавари и Фирдоуси), но
породили два жанра в литературе новых народов - европейский рыцарский
роман и арабскую сиру («народный роман»). (здесь и дал.прим.авт.)
**А вот
«Повесть о Даниле Суздальском» (одна из повестей о зачале Москвы) -
написание каковой русскоязычные «литературоеды» относят к ХVII
веку… – пусть в каком-то древнем
протографе, возможно, в нач. ХIV
в. уже бытовала, написанная и размноженная по горячим следам события,
откликом на которое являлась! Иначе безымянная жена Данилы
Суздальского, убиваемого по сюжету Кучковичами, стала бы Василисой.
Создатель повести снимал с Андрея Городецкого - вероятное в положении
того - обвинение в преждевременной смерти Даниила Московского,
намекая, под видом «братьев-Кучковичей», на сыновей Даниила
Александровича - уроженцев Москвы.
|