|
«По форме
– трехколенная ария с итальянскими оперными колоратурами; напоминает
аналогичную арию Антониды «В поле чистое гляжу» («Жизнь за царя» [Sic!])»
[«Руслан и Людмила», Государственное издательство «Музыкальный
Сектор», М., 1928, с.15]. Так определяла брошюра Сергея Бугославского
каватину героини оперы М.И.Глинки, планировавшуюся к исполнению на Дне
исторического и культурного наследия Москвы. Этот номер программы был
отменен, как сообщила в Фэйсбук 14.04.2014 г. (01 апреля церковного
стиля) вдова Микаэла Таривердиева, мэрией столицы. Новость попала даже
в украинские издания [http://uaport.net/news/ua/t/1404/15/4777467].
Московские чиновники «зачесались» недаром. Приводим «крамольные» стихи
из либретто по поэме А.С.Пушкина, писавшегося коллективом из семи
авторов, где главную роль играл украинский поэт Нестор Кукольник:
Грустно мне, родитель дорогой!..
Как во сне мелькнули дни с тобой!
Как спою: «Ой, Ладо-Дид [подлинный припев украинских народных песен,
использованный либреттистами],
Разгони тоску мою!
Радость-Ладо»!..
С милым сердцу чуждый край
Будет рай.
В терему моем высоком,
Как и здесь порой
Запою, родитель дорогой,
Запою, ой, Ладо,
Про любовь мою.
О Днепре родном, широком,
Нашем Киеве далеком!
Это один из самых загадочный номеров, созданных Глинкой, тянущий на
многие статьи УК РФ, отнюдь не только за «шпионаж» и «экстремизм».
Оперный режиссер Антон Гопко говорит об этой каватине: «Она состоит
из трёх больших разделов. В первом, мелодия которого используется в
качестве звонка в московском театре «Новая опера», героиня прощается с
отцом и с Киевом. А вот второй раздел, в котором Людмила обращается к
своим женихам, поинтереснее будет. Он сам по себе имеет трёхчастную
структуру. Красивой и довольно легкомысленной мелодией Людмила просит
прощения за отказ у Фарлафа, потом возникает эпизод — томное,
чувственное и очень лиричное обращение к Ратмиру, после чего
легкомысленная мелодия возвращается — это Людмила уже признаётся в
любви Руслану. Понимай, как хочешь. Эта загадка не из тех, которые
открываются после многолетнего копания в архивах, она лежит на
поверхности и заметна даже при невнимательном пролистывании нот и при
прослушивании в пол-уха. К Фарлафу и Руслану Людмила обращается на
одной и той же теме, а к Ратмиру — на другой. Почему?
Я не
призываю читателей делать скоропалительный вывод, что она втайне
влюблена в Ратмира. Более того, я так не думаю. Думаю, что постановка,
в которой Людмила влюблена в Ратмира, Ратмир [наделенный непривычным
для любовника тембром контральто!] — в Руслана [бас], а Руслан — в
Гориславу [намек на сцены в замке Наины], будет самой, что ни на есть
идиотской. Даже более идиотской, чем (впрочем, простите, я увлёкся)…
Но вопрос этот требует ответа и сценического оправдания. А вопросов
таких в «Руслане» немало. Заключительный раздел арии — обращение
Людмилы к богу любви Лелю с просьбой о семейном благополучии».
Попробуем указать ответы на некоторые вопросы. Горислава – имя не
вымышленное, но в поэме ее НЕТ, ее ПРИДУМАЛ Глинка. Пушкинский князь
Владимир – тезка равноапостольного святого, в либретто был
«переименован» в Светозара. Уловка была цензурной: святых запрещалось
выводить на светской сцене. Но Горислава – это супружеское имя
Полоцкой княжны Рогнеды Рогволодовны, несостоявшейся невесты Ярополка
Святославича Киевского, насильно оказавшейся 1-й женой князя Владимира
– великоросского узурпатора, убийцы Ярополка, а также отца и братьев
Рогнеды. Работники Фонда Микаэла Таривердиева, как видим, знали
русскую историю не хуже сотрудников мэрии столицы РФ! …Глинка,
напомним, трудился 175 лет назад – не в 2014 г.! В крещении Настасья,
монахиня под конец жизни, Горислава является местной полоцкой святой.
Тем не менее, пойдя на риск, Белорусскую княжну - ввели в оперу,
наделив гораздо более интересной, драматической партией, нежели
титульную героиню. Это она, Горислава - в своей каватине (которую
любил певать своим приятным баритоном Глинка) - поет:
…Не для тебя ль мне чуждой стала
Россия милая моя?
Руслан же, истинный ариец (сказочный Еруслан Лазаревич), утратив
самообладание действием чар в замке Наины, пленяется не колдовскими
девами ее, пляшущими под крымско-татарскую мелодию, а именно
Гориславой (по историографии – женой Владимира Святославича), это
будет прервано лишь вмешательством другого ведьмака-инородца – Финна,
возвратившего ее в хазарский гарем.
С Ратмиром – еще интересней, язычество с «князем Хазарским Ратмиром»
никак не связано, не глядя на славянообразное имя, как хазарин – он
полноценный иудей! Не поэтому ли сластолюбивый восточный деспот был
наделен столь экзотичным тембром (контральто)?
О насилии Владимира над Рогнедой-Гориславой говорила лишь
Лаврентьевская летопись. Эта же летопись, изданная в 1830-е годы,
назвала деда (с материнской стороны) крестителя Руси еврейским именем
Малъкъ.
И М.И.Глинка, вкупе со своими соавторами, оказывается – одним из
первых русских «неоязычников», борьбу с коими развертывает ныне
россиянское «православное государство»! В подтексте пьесы мы видим два
– не отраженных в тексте, но хорошо заметных людям той эпохи, знавшим
летописную историографию: Владимир – Горислава – Руслан (арийский шах
Рустем) и Горислава – Ратмир – Людмила, отразившую трагическую
историческую судьбу Белорусского народа, порабощенного <…>ами самым
первым.
Вот как говорила об опере брошюра, изданная «Музыкальным Сектором» 75
лет назад в российской столице Москве: «Опера «Руслан и Людмила»
впервые шла в Петербурге в 1842 года. Ее неуспех первоначально
объясняется не только тем, что опера не сценична, но также и новизной
стиля, отличного от излюбленного дворянской публикой слащавого
итальянского, а отчасти и благодаря неряшливой художественной работе
первых спектаклей. В своих «Записках» Глинка пишет: «Некоторые из
аристократов, говоря о моей опере, выразились с презрением: «C`est
la
musique
des
cochers»
(кучерская музыка). Это хорошо и даже верно, ибо кучера, по-моему,
дельнее господ». Нельзя, однако, говорить о полном неуспехе, тем более
о провале «Руслана» при жизни Глинки: билеты были распроданы полностью
на первые четыре спектакля; в первый год прошло 32 спектакля. После
53-го спектакля «Руслан» на 13 лет уступил снова место модной
итальянской опере. Только композиторы Новой русской школы и Стасов
начали систематическую пропаганду Глинки и его «Руслана». Казенная же
опера и до конца ХIХ века осталась верна себе. Одна из Московских
газет в 1882 г. писала: «Вчера, по случаю 50-летия «Руслана и Людмилы»
Глинки, на сцене Большого театра шли «Гугеноты» Мейербера».
В наши дни «Руслан» в целом, конечно, далекое прошлое, ценность
академического порядка.
Однако увертюра, танцы, отдельные арии – всё еще свежи и подъемны.
Новый слушатель ими будет захвачен и ощутит силу и радость от
ликующей, могучей музыки»
[«Руслан и Людмила», с. 6-7].
Р.Жданович
|