ZRD.SPB.RU

ИНТЕРЕСЫ НАРОДА - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! 

 

ВЫХОДИТ С АПРЕЛЯ 1991г.

 

ВСЕРОССИЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА

 

28.05.14г.: Смерть исторической науки

Отклик на статью А.Прозорова «Смерть исторической науки»

Из книги

<> 

 3. Где искать славянский Парфенон?

Огромная коллекция измышлений, посвященных древностям славянского и русского язычества, составленная классиком археологии академиком Б.А. Рыбаковым, мною будет по возможности игнорироваться. По банальным, но очень веским причинам. Важнейшим подспорьем, привлеченным выдающимся советским археологом (и деятелем Компартии), в трудах, посвященных славянским предкам, были немые археологические находки. В оценке же их, кроме совершенно бесспорных случаев, между интерпретацией и реальностью остается зазор, т.к. инструкция по применению находимый в земле предмет не сопровождает. И у археологов имеется универсальная «отмазка»: если назначение извлеченного из раскопа изделия (гораздо чаще — маленького его фрагмента, сильно поврежденного временем) неочевидно, оное квалифицируется как предмет культового назначения. Именно потому, что культовые действа исчезнувших культур нам неведомы. Объяснение оказывается «универсальным»: неизвестная величина выводится из другой неизвестной величины.

В случае же язычества древних славян проблема осложнена второй, более серьезной. Это прозвучит скандально, тем не менее это факт: та археологическая культура, чьи хозяева однозначно славяноязычны, установлена только от 3-й четверти 1-го тыс. от Р.Х. Те «немые» культуры, лежащие на территории Западной Украины, что националистами из АН УССР [Рыбаков, 1963, с. 168—170; Брайчевський, 1968, с. 168; Брайчевский, 1983, с. 221—222; Баран, 1983, с. 40] были объявлены протославянскими и древнеславянскими, таковыми не были.

В действительности очень долго на территории будущего СССР звучала речь древнебалтская — славянская речь не звучала. Корни ее ведут в иной регион.

Столь же недостоверны досужие представления, в том числе «научные» (в действительности геополитические) [см. Равдоникас, 1947, т. 2, с. 229], бытующие относительно финно-угорских народов, «смешение» с коими традиционно приписывается русским. Их приходится комментировать ввиду практики подобных «научных постулатов»: «Анализируя религиозную ситуацию в дохристианской Руси, нельзя не учитывать, что по основным структурным характеристикам восточнославянский политеизм был идентичен политеистическим верованиям финно-угорских народов Восточной Европы. Распределение богов по их принадлежности к «верхнему» или «нижнему миру», их связь с теми или иными сферами хозяйственной и общественной жизни четко прослеживается в религиозно-мифологических традициях поволжско-финских или прибалтийско-финских народностей. …Много типологических параллелей с традиционной обрядностью и магическими верованиями славянских народов можно найти в аграрных и семейных ритуалах финно-угров» [Карпов, 2008, с. 46].

Об этом не говорится в советской и постсоветской историографии. Но дореволюционные археологи и лингвисты (М.-А. Кастрен) успели до большевистской — инородческой революции раскрыть происхождение финно-угорских племен Европы. Вторжение их на запад со склонов Саянских гор [см. Муравьев, 1961, с. 41], инвазия в Европу племен молодой уральской расы, финно-угорского языка, происходила лишь около VIII века н.э. [Бородкин, 1911, с. 7—8]. Нево, древнее название Ладожского озера имеет иранское (морской залив) [Нежиховский, 1957, с. 24] — сарматское — происхождение; а дано оно было совсем недавно, в эпоху Аттилы. В прошлом — здесь были степи, достигавшие Приладожья [Берг, 1938, с. 422]. Нева очень молодая река, до ее возникновения Ладожское озеро было изолировано от моря [Калесник, 1968, с. 24]. И саамы — подлинные аборигены Европы, принадлежащие к особой ретийской расе (второго порядка) [см. Тейлор, 1897], ныне угроязычные, в прошлом также говорили на иных языках. По краниологическим данным, палеоевропейцы-лаппоноиды населяли Южную Карелию, не будучи вытеснены монголоидной чудью, навязавшей финно-угорский язык завоеванным, еще в ХIV в. [см. «Антропология современного и древнего…», 1986]. Археолог Крайнов опровергает на археологических фактах принадлежность древних восточноевропейских культур финно-уграм: «Мы относим их в основном к отдаленным потомкам носителей верхневолжской культуры, которые, по-видимому, были северными европеоидами» [Крайнов, 1987, с. 9]. Углубленный анализ фатьяновской культуры показал принадлежность фатьяновцев (трактованных финляндским археологом Тальгреном как «прафинны») к североевропейской расе [Денисова, 1975, с. 89—119]. Финно-эстонское название шведов и норвежцев — руотси, — по мнению «норманнистов», якобы отвечающее этнониму Русь, — в действительности, как это установил еще в ХIХ веке Юхан Крон, вообще не являлось этнонимом. Оно обозначает дословно «людей севера», например routsi-veri («северное сияние»), routsi-hobu (Малая Медведица) и т.д. [Кобычев, 1973, с. 106]. То есть свидетельствуется этим — южное некогда обитание финно-угрских племен по отношению к индогерманским народам, настолько, что понятие военного господства в языке сюзеренов — рати — и севера — в финском сделались тождественны. «Колыбелью нынешних финнов считают склоны Алтайских гор, иначе говоря, финны — азиатского происхождения и принадлежат к группе урало-алтайских или финно-угорских племен. Из Азии они двинулись к Уралу, к Волге и далее на запад. Родственными им племенами были зыряне, вотяки, мордва и черемисы, а на западе России — эсты и ливы» [Бородкин, 1911, с. 7].

Кроме того специфического — негативного национализма (раскрываемого учением Л.Н. Гумилева об антисистемах), антирусского и поэтому «украинизаторского», что процветал в СССР с самых 1920-х годов [см. Ульянов, 1996], к искажению славянского прошлого имелось второе идеологическое подспорье. Формально дезавуированное в 1950 г. [см. Сталин, 1950], оно неявно продолжает действовать вплоть до нынешнего времени, а именно — «учение» академика Н.Я. Марра. Это учение заместило норманнизм — как наиболее внятное выражение русофобии, «распространенной в прошлое», культивировавшийся до 1933 г. [см. Кузьмин, 2002], получив политическое развитие в 1930-х, неявно отрицая нации как таковые (а также и генетику), провозгласив их идеалистическими феноменами — производными от «стадиально» развивающегося языка, якобы общего для всех народов в исходной точке. Эта доктрина, в частности, является одной из причин того, что открытия экспериментальной психологии, добытые научной группой А.Р. Лурия, осмысленные сотрудником той лаборатории — Б.Ф. Поршневым, объяснившие назначение языка — инструмента суггестии (соответственно, разделение языков — механизм изоляции от иноплеменников) [Поршнев, 1971], лишились не только признания, но и формального оглашения. Труды Поршнева [см. Поршнев, 1974] в списках литературы по истории языка обыкновенно даже не упоминаются.

Трагедия повторяется в виде фарса, и «повторением» доктрины Марра была выдвинутая в советском языкознании 1960-х гг. «теория ностратического языкового единства» Иллич-Свитыча. Но это уже был научный анекдот [см.: Кобычев, 1973, с. 135—138], а доктрина пятого классика марксизма-ленинизма Н.Я. Марра, бывшая в 1920—1940-х гг. частью советского марксистско-ленинского учения, стала причиною многих трагедий, в частности убийства Н.И. Вавилова. К нему не имел прямого отношения хрестоматийный Т.Д. Лысенко (хотя как вавиловский сотрудник он оказался довольно мелким предателем). Претензии коммуняцкой власти к своему соучастнику (Вавилов был активистом ВКПб) заключались вовсе не в «менделизме-морганизме», как измышляется это доселе. «Лысенковское» же мракобесие, на скорую руку сварганенное комиссаром по биологическим вопросам большевистской партии академиком Презентом, создавалось, по-видимому, лишь в качестве информационного «научного» прикрытия, употребляемого в собственно научных дискуссиях. Обвинения тогда раздались куда более грозные — ныне караемые 280-й и 282-й статьями УК РФ, а в те годы сулившие расстрел: Вавилов оказался обвиняемым в «пропаганде расизма».

Инициировали расправу над Н.И. Вавиловым идеологические бойцы — ученые-историки («историки» в марксистско-ленинском смысле). На это обратил внимание уже автор биографии Вавилова серии ЖЗЛ [Резник, 1968]. Первый же выстрел сделал в 1932 г. ученик Н.Я. Марра Г.В. Григорьев. «Сущность ошибок Н.И. Вавилова в том, что он разделяет точку зрения индоевропейского языкознания. …Реакционная шовинистическая западноевропейская лингвистическая теория производит индо-германцев от какого-то индо-германского пранарода, индо-германской расы» [Григорьев, 1932, с. 11], — гласит работа, выпущенная в том же году отдельной брошюрой. Рассказывая о Г.В. Григорьеве, историк и археолог А.А. Формозов поясняет, что за его спиною находился сам С.Н. Быковский, комиссар по историческим делам в ГАИМК, анонимный автор предисловия к брошюре [Формозов, 2004, с.226]. «Выделив ряд областей, где и сейчас встречаются прямые предки культурных растений, Вавилов говорил, что в остальные районы они были занесены человеком в результате заимствований и расселения древних племен. Опровергнуть это, доказав, что предковые формы злаков представлены повсеместно и одомашнены тоже повсеместно и к тому же одновременно, при всем желании нельзя», — объясняет Формозов, — но: «…Соглашаясь с Вавиловым, надо было бы признать большую роль миграций в истории человечества, а эта идея была тесно связана с индоевропейской лингвистикой — главным врагом создателя «нового учения о языке» президента ГАИМКа Н.Я. Марра» [там же, с.222].

В 1933 г. Вавилова перестали выпускать за рубеж, в 1935-м он потерял посты члена ВЦИК и президента ВАСХНИЛ [там же]. В 1939 г. последовал арест, пыточное «следствие» старших офицеров (по общевоинскому табелю) Албугачиева и Шварцмана (со времен Л.К. Чуковской подменяемых неким мифическим сержантом Госбезопасности Хватом, со страниц публицистики ныне перебравшимся на страницы псевдоисторических романов) и «осуждение» в 1941 году, завершившееся гибелью заживо (по устным признаниям Л.И. Брежнева, увы, никак не могущим быть проверенными) в яме с негашеной известью в Саратовской тюрьме…

Наследие Марра, в нашем случае востребованное украинскими националистами, требует отыскания славянских предков на славянской — западно-украинской — территории. Атеистические же требования советской пропаганды заключались в непременном дезавуировании географической справки, стоящей в русских летописях, мало того что европейской — то бишь «расистской», «безродно-космополитической», так еще и принадлежащей, по хрестоматийному суждению, мниху Нестору, т.е. церковнику: «Афетови же прияша западъ и полунощныя страны. От сихъ же от 72 языку бысть языкъ Словенескъ, от племени Афетова. Нарци — еже суть Словене. Во мнозехъ же временехъ сели суть Словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. И отъ техъ Словенъ разидошася по земле, и прозвашася имены своими, где седше, на которомъ месте, яко пришедше, седоша. На реце имянемъ Марава — и прозвашася Морава, а друзии Чеси нарекошась, а се ти же — Словени, Хровате Белии и Серебь, и Хорутане. Волхомъ бо, нашедшемъ на Словени на Дунаиския, и седшемъ в ни, и насилящемъ имъ, Словени же, ови пришедше, седоша на Висле и прозвашася Ляхове. А от техъ Ляховъ прозвашася Поляне. Ляхове друзии — Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяне. Такоже и ти Словене пришедше и седоша по Днепру, и нарекошася Поляне, а друзии Древляне…» [ПСРЛ, т. 1, с. 5—6].

Выдающийся советский этнограф Юрий Валентинович Кнорозов на материале своих исследований — истории центральноамериканских индейцев, дравидоязычных народов Южной Азии, племен Древнего Хорезма — заключал: «Литературная история племени, как уже отмечалось, обычно начинается с ухода с прародины, состоит из достаточно подробного изложения перехода и заканчивается приходом на новую родину. Казалось бы, что о новой родине в легендах должна быть наиболее подробные и достоверные сведения. В действительности дело обстоит наоборот. Захватив, обычно силой оружия, подходящую территорию, племя, истомленное предыдущими скитаниями, стремилось удержать ее любой ценой. В исторических легендах часто вообще умалчивается о том, что на занятой территории, то есть новой родине, были какие-то жители. В крайнем случае упоминаются злобные и глупые великаны, свирепые карлики и тому подобная нечисть.

…Исторические легенды действительно являются первоклассным источником. Однако их задачей является не поддержание древнейшей традиции, а наоборот, борьба как с предыдущими, так и с иного происхождения традициями, прямо или потенциально враждебными. В сущности каждая историческая легенда имеет точную датировку и не только сообщает о каких-либо фактах, но и перебивает все прочие нежелательные сообщения, соответственно конъюнктурным обстоятельствам. Историческая легенда — источник крайне тенденциозный. В связи с этим следует отметить, что в некоторых случаях полемика основана на недоразумении. Традиционная легендарная история часто (а фактически всегда) не соответствует действительной истории, бесспорно, — основная цель исследователя, но она не будет достигнута без знания легендарной истории, которая отражает не столько реальные исторические факты, сколько идеологические установки, также бывшие реальным историческим фактом, требующим не опровержения (что довольно спорно), а объяснения. Традиционная легендарная история должна быть критически рассмотрена не с точки зрения соответствия ее действительной истории, а по существу ее смысла, как источник определенной эпохи» [Кнорозов, 1979, с. 136]. В истории славянского мира во избежание «панславизма» то немногое — дошедшее в писаной истории, историко-географическую справку недатированной части «Повести временных лет» — требовалось «опровергать» по политическим мотивам, отыскивая славянскую прародину — вдали от реки-Дуная.

***

Равнина широколиственных лесов и лесостепи Центральной — Восточной Европы 1-го тыс. до н.э. — начала 1-го тыс. н.э. занималась лужицкой, поморской, курганной, пшеворской, зарубинецкой, черняховской культурами. «Все поименованные культуры принято связывать со славянами, во-первых, потому, что в последующие времена земли, на которых эти культуры были распространены, принадлежали славянам.

Во-вторых, археологи ссылаются на сходство погребального обряда (трупосожжение в различных его вариантах) у славян и племен Лужицкой, Поморской, Пшеворской, Зарубинецкой и Черняховской культур и на этом основании видят в них также славян.

Нетрудно заметить, что оба указанных доказательства основаны на шаткой методологической базе. В первом случае нарушен элементарный методологический закон: «после этого» еще не значит «вследствие этого», а во втором в качестве доказательства используется элемент материальной культуры, который является элементом идеологии и не относится к числу основополагающих факторов формирования этноса. Истории известно немало случаев, когда родственные племена придерживались различных религиозных воззрений и соответственно по-разному хоронили своих умерших
» [Кобычев, 1973, с. 38] — писал ученый-этнограф — в «застойном» СССР подвергший «украинистическую» доктрину вдумчивой и аргументированной критике, реабилитировав летописца-географа, вернув доброе имя теориям Д. Иловайского и С. Толстова (почему практически и неизвестный ныне).

Научная уязвимость сей школы — не в ее великорусофобии даже. А в том, прежде прочего, что меж расцветом Руси, известным по документам и археологическим материалам, отсчитываемым от достоверно славянской культуры пражского типа (VI в. н.э.) [Петрухин, Раевский, 1998, с. 138; Гальперина, Доброва, 2002, с. 477], и пресечением «украинских» культур древней эпохи, якобы славянских, — заканчивая черняховской культурой [см. там же], — лежат века. Нет безусловной преемственности этих культур, относимых к «культурам полей погребений», — с известными культурами восточнославянскими. «Когда славяне пришли на берега Днепра, они принесли с собою готовые виды украшений, находимые в могильниках и кладах VIII—ХII веков, большей частью из меди и железа, реже из золота и серебра, с варварскими приемами техники, не лишенными, однако, своеобразной красоты» [Кафка, 1924, с. 5]. Преемственности нет как археологической, что может объясняться сменой маткультуры — перенимаемой иногда у соседей [Граков, 1977, с. 97; Гумилев, 2001, с. 25], — так и, что более существенно, краниологической [см.: Великанова, 1970, с. 10—14; Алексеев, 1972, с. 299; Седов, 2003].

Ранние византийские хронисты, современники начала средневековых славянских походов в Империю через Дунай, — Иоанн Эфесский, Михаил Сириец — относили славян к западным, горским народам, наряду с лангобардами, противопоставляя народу степному — восточному, аварам [Пигулевская, 1976, с. 151].

Для археологов универсальным опознавательным знаком служит керамика. Это сделано более ввиду удобств, общедоступности, при работе с культурами оседлых народов, нежели из действительно универсалистских соображений (лепить посуду может угнанная в неволю за тридевять земель рабыня, иноплеменная по отношению к хозяйке). Но и здесь керамика пражской культуры не соответствует кандидатам в предки. «Славянская керамика хорошо известна. Ее основные отличительные черты: мягкость линий форм и переходов от тулова к шейке и далее к венчику, отсутствие ручек и вообще каких-либо внешних налепов, сдержанный орнамент из параллельных волнообразных линий, наносимых преимущественно по верхней части сосуда по всей его окружности, — устойчиво сохраняются вот уже на протяжении полутора тысяч лет» [Кобычев, 1973, с. 39]. Как выражался ленинградский археолог, необходимым и единственным украшением славянской керамике должно служить осязательное сходство с обнаженным девичьим торсом. В практическом отношении это показывает, что керамика адаптировалась к взятию ухватом и постановке на плоский под печи, что славянские предки овладели таким инженерным достижением, как печной свод — кирпичная арка. Никто, кроме римлян, в Европе оную не применял, и, кроме как из Римской империи, ее неоткуда было заимствовать.

«Керамика же всех вышеупомянутых культур — Лужицкой, Поморской, Пшеворской, Зарубинецкой и Черняховской — приземистая, угловатая (поверхность сосудов часто бывает покрыта лощением) и украшенная рельефными налепами в виде различного рода желобов, валиков, выступов, ямочек, двусторонних пальцевых зацепов и т.п. или геометрическим орнаментом, выполненным в форме елочек и инкрустированным белой пастой» [там же; илл.: там же, с. 40—41].

Краниологическая характеристика, несмотря на обряд кремации, господствовавший в 1-м тыс. н.э., прослеживаемая в популяциях всего славянского ареала, также выявлена. Вопреки представлениям о круглоголовых широколицых крепышах, славянские предки обладали долихоморфным сложением, крупным, но узким черепом и лицом. Причиною ошибки академика Татьяны Алексеевой, исходившей из славянства брахиморфного типа [Алексеева, 1973], доминирующего на Правобережной Украине, была все та же «марристская» методология — следовавшая порочному допущению, что если в ХХ веке здесь говорят по-славянски, значит, так же говорили и в прошлом. Территория, заселенная людьми с массивными широкими лицами, — Восточная Европа — была завоевана славяноязычными племенами, пришедшими с Карпат [Алексеев, 1972, с. 300], навязавшими свои обычаи аборигенам. Территория, где прослеживается протославянская популяция в древности, выявленная выдающимся советским антропологом Т.А. Трофимовой, находится в Центральной Европе, на западных склонах Карпат [Трофимова, 1948]. Широколицый тип, сохранившийся доныне у правобережных украинцев — в прошлом звавшихся древлянами, славянизированных лишь лингвистически, — принадлежал древнебалтийским племенам [Алексеев, 1972, с. 299], культурно очень консервативным — сохранявшим во времена ПВЛ такие обычаи, как умыкание женщин, когда славянские племена в то время уже практиковали побеги по сговору.

Это подтверждается независимыми исследованиями. В 1974 г. в «Трудах АН СССР» литовский физик Алексис Сейбутис опубликовал статью с сенсационным выводом: топонимы Восточной Европы, восточной стороны Балтики, до наших дней сохраненные литовским языком — наиболее архаическим между индогерманских, им именно этимологизируемые, этимологически запечатлели эпоху когда край еще лишь освобождался от оледенения и ландшафты были отличны от современных, восходя к самому мезолиту [Сейбутис, 1974].

Археологическая культура междуречья Немана и Вислы непрерывна с раннего неолита [БСЭ, т. 35, с. 199]. Древнейшими обитателями Восточной Европы после отступления с нее ледника оказались балтоязычные (прабалтоязычные) народы, тогда заселившие с востока пространства между Доном и Дунаем, от Черного и до «самого синего моря». И их языки доднесь всего ближе стоят к санскриту и к авестийскому диалекту [Тэйлор, 1897, гл. 1; В.П. Петров, см.: Кобычев, 1973, с. 134, ссылка], не встречающему себе параллелей в иных иранских языках, доживших до письменной эпохи [Дьяконов, 1971, с. 139]. Этим они отличны от близких им европейских — славянских и иллирийских (албанского) языков satem-, лишенных иранских параллелей [см.: Десницкая, 1984].

И в самом деле, портрет, восстановленный Кольманом и Бюхли по черепу из свайных построек на озере Невшатель (Швейцария), считавшихся неолитическими [Большая энциклопедия, т. 20, с. 15], но по современной хронологии относимых скорее к палеометаллу, принадлежит женщине, из современных этнических типов всего ближе отнесенной бы к литовскому; и ожерелье из клыков, носимое ею, также характерно было для древних обитателей Пруссии [см. Авдусин, 1977]. Пишет С.Я. Парамонов: «…По-видимому… был еще какой-то народ, который был основным, так сказать, прасубстратом [до «славянства, германства, романства, кельтства» и т.д.]. О его существовании говорят названия рек северной части Европы: все они носят сходный фонетический характер, все имеют ударение на первом слоге и все принадлежат к одному из языков, упомянутых выше. Названия рек южной половины Европы, вероятно, изменили первоначальный облик из-за толчеи народов в этой части континента. Однако отдельные названия все же дошли до нас через тысячелетия. Например, мы имеем реку Истру под Москвой. Небольшая речка Истра существует в Крыму возле Судага. Наконец, в классические времена Дунай так же назывался. Вряд ли это случайное совпадение. Подобных примеров много. Замечательно, что все первичные названия оканчиваются на «а». Очевидно, Истер был Истрой. Недавно нам удалось установить, что название речки Юг на севере России еще во времена Петра I было «Юга». Вне всякого сомнения названия рек первоначально были эпитетами к слову «вода» [«аква», «ахи»?]: «белая», «черная», «чистая», «мутная», «быстрая» и т.д., но они непереводимы на известные языки. Названия эти большей частью двусложные: Лала, Луза, Юга, Луга, Лаба, Ока, Шексна, Тосна, Истра, Сосна, Москва, Двина и т.д. Либо трехсложные (реже): Онега, Печора, Молога, Кострома, Гавола [Сухона, Вытегра, Кинешма, Вологда и т.п.]. Причем, отметим особо, ударения во всех этих словах на первом слоге. Лишь с приходом славян и других народов ударения изменились. Мы знаем наверное, что еще в ХIХ в. старожилы говорили не «МосквА», а «МОсква», не «НевА», а «НЕва». Чтоб убедиться, следует услышать ударение местного населения: ДЕсна, а не ДеснА. Вологодца передернет, когда он услышит «ВолОгда» — он говорит ВОлогда, СУхона, ТОтьма, ВЫчегда, СЫсола и т.д. К сожалению, ономастика до сих пор находится в стадии собирания материала, и крупных, синтетических выводов мы не имеем. Несомненно, однако, что карта распространения народа, давшего указанные выше названия и им подобные, даст нам представление о народе-прасубстрате, на который наложились дальнейшие наслоения славян, германцев, романцев и т.п. При современном состоянии наших знаний мы ничего решающего, определенного об этом народе-прасубстрате сказать не можем. Но обязаны упомянуть о нем, чтобы правильно понимать, каков был субстрат народов Европы за 1000—2000 лет до н.э.» [Лесной, 1995, с. 124]. Профессиональные лингвисты могут, конечно, предлагать свои, более наукообразно-«убедительные» решения, но, по-моему, такое произношение и доныне отвечает фонетике латышского языка [ср.: Агеева, 1985, с. 101—102]. Эти положения, здесь постулируемые, не являются результатом политического ангажемента. Русофобские прибалтские выступления ныне претендуют лишь на подчиненное положение балтского субстрата в Европе, и даже издающиеся в США исследования ученых, принадлежащих к балтским народам, не претендуют на древнее распространение их предков южнее Припяти [см.: Гимбутас, 2002].

Картина, предполагаемая для далекого прошлого, сохраняется вплоть до исторического времени Окраинной Европы. Еще в начале н.э. древние балтоязычные народы, впоследствии ассимилированные завоевателями, родственные летописным ятвягам, прусам, жмуди, земголе, литве, современным литвинам, куршам, латышам и латгальцам, обитали на пространствах от Балтики до самого Черного моря на юге, Белого — на севере («чудь белоглазая»). Неславянские, якобы германские, имена порогов на Днепре, приводимые Константином Багрянородным, в действительности в большинстве объяснимы из материала балтских языков [Костомаров, см. Кобычев, 1973, с. 109]. Найденная археологами плита с Ольвийским декретом III в. до н.э. в честь Протагена упоминает наряду с кельтами-галатами и галиндов — балтский народ в Причерноморье. Его соотносят с голядью русских летописей 2-го тыс. н.э. — народом, в Средние века обитавшим на р. Протве [там же, с. 43]. Данный Иорданом в VI в. н.э. перечень народов, входивших ранее в державу Германриха, включает целый ряд балтских этнонимов — и ни одного славянского [там же, с. 45]! В северной части Балканского полуострова раннесредневековый путеводитель — Певтингеровы таблицы, известные по списку ХII, но датируемые IV веком [Пигулевская, 1951, с. 100 и далее], — упоминает племя латовичей с городами Латовикорум и Лепавист (Лиепая?) [см. Кобычев, 1973, с. 44—46]. «Трудно сказать, как долго балтийский элемент сохранял свое этническое лицо, но еще в ХIII в. источники упоминают в горах Трансильвании какое-то «литовское княжество» (kenezat Lytva) и «Литовскую землю» (terra Lytva)» [там же, с. 133]. Специалисты, исследующие найденные археологами вещи, подтверждают позднее проникновение на Днепр собственно славянских культурных комплексов — лишь к VIII веку [напр.: Кафка, 1924, с. 5].

Древними балтами были и знаменитые руги, обитатели Померании, в начале н.э. двинувшиеся в Южную Европу. О ругах римский ученый сообщает [Корнелий Тацит, 1969, т. 1, «О происхождении германцев», главка 44], что вооружены были они короткими мечами (как скифы) и круглыми, т.е. кавалерийскими, щитами и подчинялись царской власти — соблюдали дисциплину. Это иранские — скифские, отнюдь не германские черты.

***

Согласно немецким авторам, славянский язык сохранялся по Тиролю, до Форальберга и Швейцарии, вплоть до ХV века [Макушев, 1861, с. 119]. Помимо краниологии, помимо указаний древнеславянских летописцев — сведений литературных, оспоренных советской исторической школой из чисто антисистемных, славянофобских соображений, существуют методики топонимического определения прародины. При завоеваниях, при переселениях народов, при смене языка новые обитатели очень редко меняют целиком доставшуюся в наследство топонимическую номенклатуру. Обыкновенно они лишь переделывают согласно законам своего языка либо переводят старые названия [Кобычев, 1973, с. 56]. Лингвистами прошлого и позапрошлого века — Т. Лер-Сплавинским, Я. Розвадовским, И.П. Филевичем — установлено было, что разделы бассейнов Вислы, Одры, Дуная, Днепра пестрят гидронимическими повторами славянской принадлежности. При этом обнаруживается «движение» деминутивных — уменьшительных повторов с запада на восток и с юга на север. Полные наименования фонетически древней, нежели уменьшительные. Кроме реки Одры (Одер), есть Одров — приток Днепра, в Полесье — болото Одрино, река Тысмен в Венгрии и Тысменица на Украине, Тиса и Тиссовец — приток Днепра, Дунай — Дунайцы в бассейнах Вислы и Днепра и др. [см. там же, с. 57]. Славянская топонимика в Карпатах, включая отроги, ныне лишенные славянского населения — в Трансильвании, — дышит глубокой архаичностью: Вда, Брда, Скрва, Бльг, Гор, Попрад, Вкра [там же, с. 60], передаваемые так на письме современных языков — не обозначающих короткие гласные «ер» и «ерь» («ъ» и «ь»), разделявшие согласные в прошлом. По этой топонимике можно составить себе представление, как звучал наш язык три тысячи лет назад.

Предел славянского расселения в Карпатах с юга, отграниченный насильственно, обозначили такие наименования, как Пятра-Нямц (Немой), Стража, Крайова, Войняса, Войслава, Пленица, Кут («окоп», дословно — «Угол»), отразив соприкосновение с воинственными греко-фракийскими соседями. Названия восточного склона Карпат, напротив, отражают мирное, торговое соприкосновение с соседями, жившими на землях Скифии: Путна, Тырг, Тэлмач [там же, с. 61].

Вероятнее всего, палеославянскою была гава-голиградская археологическая культура.

Спектроскопический анализ древних бронз дал такой результат. В 3-й четверти 2-го тыс. до н.э., несмотря на грандиозность местных карпатских и кавказских месторождений — начавших разрабатываться едва ли не первыми в мире, в 5-м тыс. до н.э., в Европу тем не менее неожиданно начинается импорт металла волжско-уральского и зауральского происхождения [Черных, 1976, гл. 7]. Металлурги, сменившие своих предшественников, словно и не подозревают об местных рудных богатствах. Наблюдаются археологически многие иные, интересные для нас явления. В начале 2-го тыс. до н.э. происходит «интервенция» в западную половину Европы сверленых топоров из Причерноморья [Авдусин, 1977, с. 106]. Эти топоры именуются в исторической литературе боевыми, хотя по результатам трассологического исследования — они были скорее сельскохозяйственными, служившими для подсечки леса [Крайнов, 1972, с. 238]. Также мигрируют в нашу часть света андроновские погребения воинов с конем, прежде незнакомые европейским культурам [Кузьмина, 1977], прикаспийские гребные суда [Городцов, 1926, с. 57—63], на которых употреблялись весла-гребки, впоследствии известные как «германские» [Тацит, 1969, т. 1, с. 371], — и прикаспийские боевые колесницы [Городцов, 1926]. В Дунайскую область приходят повозки на легких ажурных колесах со спицами [Росс, 2004, с. 105]. Все это в «профанных» учебниках и массовых русскоязычных книжках по древней истории обычно не популяризируется по банальной причине: андроновская культура в советской историографии считалась арийской в узком смысле — индоиранской, противополагаемой германству. Но тем не менее археологически эта интервенция прослеживается, так же как и краниологически [см.: Дебец, 1948, с. 168—171]. Происходит обновление населения Центральной Европы.

Пишет Анна Ивановна Мелюкова: «Формирование фракийской этнокультурной общности большинство исследователей относит к началу раннего железного века. …Резкая смена культур в ХI—Х в.в. до н.э., которую наблюдают исследователи в Карпатско-Дунайском регионе, является убедительным аргументом…, свидетельствуя о появлении здесь нового населения. Именно это пришлое население и считается основным ядром северных фракийцев, ассимилировавших местные племена. В Прикарпатье и междуречье Днестр — Серет выделяются две локальные группы памятников, которые исследователи связывают с наиболее ранними представителями северной ветви фракийцев и называют культурой фракийского гальштата. Одна из них — голиградская — выявлена на территории Прикарпатья, в Приднестровских районах Тернопольской, Ивано-Франковской и большей части Черновицкой областей, а также в районе Сучавы в Румынии. В эту же группу в настоящее время, по предположению Г.Н. Смирновой, включаются сходные с голиградскими памятники Закарпатской области УССР и памятники культуры Гава в Трансильвании, Северо-Восточной Венгрии и Юго-Восточной Словакии. Поэтому всю группу Г.И. Смирнова предлагает называть гавско-голиградской» [Мелюкова, 1979, с. 14, ссылка: Смирнова, 1976]. Формируется культура в бассейне р. Тиссы в самом начале эпохи Гальштата, в ХIII—ХII вв. до н.э. [там же, с. 15], но это отдельная тема, требующая отдельных книг, авторов, хорошо знакомых с румынской и словацкой археологией, на наш язык не переводящихся [также см.: Граков, 1977, с. 186—191; Окшотт, 2004, с. 39—42]. Предположение В.П. Кобычева, что в состав палеославянских земель не входила Словакия, ввиду неславянской топонимики, противоречит данным археологии и может быть объяснимо — как тем, что археологические границы не тождественны этническим, так и тем, что приводимые Кобычевым наименования, «носящие отчетливо неславянский облик», вероятно, отразили процесс наслоения, завоевания народами, вторгавшимися сюда позднее: иранские (сарматские) — Фарн, Шарфия, Шопорня, Урмин, Огой, Керештур, Покорадз, Папчу; кельтские — Бенкеси, Уйлак, Лекарт [Кобычев, 1973, с. 64]. Юго-западная граница достигает Баварии, бассейна р. Лех [там же, с. 58], и отвечает археологической границе Западной и Восточной провинций гальштатской культуры, проходящей по р. Эннсу [Биркхан, 2007, с. 353].

Отметим здесь, не вдаваясь в сложнейший вопрос происхождения этрусков, просто как интересный факт: «Среди вещей, найденных на территории голиградской культурной группы, из д. Кременная Хмельницкой обл. происходит прото[!]-этрусский шишкообразный шлем, относящийся также к VIII—VII вв. до н.э.» [Граков, 1977, с. 188], а керамика этой и соседней культуры содержит типы, сходные с типами протовиллановской культуры Италии [Мелюкова, 1979, с. 15—16]. Показывая возможное направление движения этрусков в Италию (из Италии?), название Альп считается заимствованием латыни из языка этрусков [Биркхан, 2007, с. 345].

***

Развитие голиградских культур продолжается до середины VII в. до н.э. [Мелюкова, 1979, с. 18].

<…>
 

 

Перепечатка материалов разрешена. Ссылка на газету и сайт обязательна.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.