|
«Автор
популярной сказки Конек-Горбунок», - так определяется 1-й
отечественной иллюстрированной Большой Энциклопедией п\ред Южакова
[1902, т. 9, с.216] род занятий(!!), называемый перед датами и
биографией, - у Ершова Петра Павловича (22.02\06.03.1815 –
18\30.07.1869) - петербургского универсанта, поэта, педагога (его
учеником был Д.И.Менделеев), чиновника Министерства просвещения.
“Среди
сокровищ русской литературы Конек-Горбунок занимает скромное,
незаметное, но зато постоянное место. Положение его в литературе
странное: во многих курсах о нем ни слова или всего два-три, а между
тем его популярность огромна. Его читают без конца, зачитывают до дыр,
до клочьев, что не мешает опять его переиздавать, ибо знают его почти
наизусть и потерянное восстанавливают по памяти.
…Новейшие
издания текстуально значительно хуже более старых. …Ошибка
литературоведов заключается в том, что они недоучли совершенство
Конька. Дело не в том, что это сказка, что большинство ее читателей
дети, а в том, какая это сказка. Прежде всего великолепен, образен и
лёгок ее язык, - это образцовое произведение, на котором может
отточить свой вкус любой, даже первоклассный писатель. Известно что
Пушкин восторгался Коньком, и нам кажется, что его сказки слабее
ершовского Горбунка”!
- так писал С.Я.Парамонов (Сергей Лесной) в статье к 130-летию
«Конька-Горбунка» в эмигрантском журнале «Возрождение» [№153; в
сокращении переиздано: С.Лесной «История руссов в неизвращенном виде»,
СПб., 2012, Приложение].
Тема это,
«почему то», оказывается настолько нонтолеракнтной, что казенные
интернет-фильтры, установленные в общедоступных библиотеках, при
наборе в поисковике ФИО П.П.Ершова, после справки «википедии» -
отсеивают десятки ссылок подряд, прежде чем допускают к очередной
«разрешенной»… Сказка существует в двух редакциях: издания 1834 и 1856
годов. Совершенство 1-й редакции, теперь обычно не публикуемой, как и
то, что ничего иного, близкого по качеству, автору создать не удалось,
наводит на размышления. «…Заговоривши о Коньке, нельзя умолчать о
странной судьбе автора. Конек-Горбунок был написан Ершовым под
влиянием сказок Пушкина 19-летним юношей! Это была вспышка гения.
Несмотря на то, что Ершов имел возможность писать и писал, все его
остальные произведения давным-давно забыты и никому не известны»
[там же].
Поэтому, правомерно рождаются гипотезы, доказующие что П.П.Ершову
принадлежит лишь подпись под поэмой, что замысел был рожден
П.А.Плетневым, познакомив Пушкина с Ершовым, убедившим первого
отказаться от славы, ради упрощенного прохождения через цензуру
рискованной – как вольным духом, так и опасными намеками на
поглощенных самодержавным Левиафаном декабристов, поэмы, а второго -
одолжить свое имя, для издания шедевра, и т.д.. Эта сторона стихов,
якобы детских, ныне затеняется мнимой «чудесностью» ее персонажа -
внушаемой лишь современными иллюстраторами; на самом деле Конек,
наделенный внешностью верблюда-бактриана – с которым вся Русь хорошо
ознакомилась после Куликовской битвы 1380 г., когда множество
верблюдов Мамаева обоза стало добычей рати Дмитрия Ивановича, был
заурядного роста. Оный в России измеряли ОТ двух аршин в холке. И
жеребчик имел, соответственно, росту в холке 144 см +
14 см
(три вершка) = 158 см.
И, как будто, у А.С.Пушкина были все основания лично ненавидеть главу
государства – уже седеющего дылду-«госпатриота», не отпускавшего Поэта
в отставку, ради «законного права» волочиться за осьмнадцатилетней
Царь-Девицей, лишь юридически принадлежавшей 32-летнему камер-юнкеру
Двора, - искренне желая «б-жьему помазаннику» бухнуть в котел и
там свариться.
Одним из литературных ревизионистов, Александром Лацисом, приводится
весомый набор разночтений 1-й и 2-й редакций, выдающий присутствие
пушкинской руки: «Сравним строки, извлеченные из первого издания и
тот же фрагмент, как он печатается ныне. Читатели угадают без труда –
где пушкинский текст, а где "исправление".
Мужички
такой печали Мужики такой печали
От
рожденья не видали; Отродяся не видали;
Стали
думать да гадать Стали думать да гадать -
Как бы
вора им поймать. Как бы вора соглядать:
И решили
всенародно Наконец они смекнули,
С ночи
той поочередно Чтоб стоять на карауле,
Полосу
свою беречь, Хлеб ночами поберечь,
Злого
вора подстеречь Злого вора подстеречь.
Возможно, и сегодня не всем по душе оборот “решили всенародно”.
Найдутся те, кто “себе смекнули, чтоб стоять”, и примутся уверять, что
переработка обнаруживает “еще большее мастерство”. Они укажут на
сибирские речения, которые вряд ли могли быть известны Пушкину.
Неуклюжие выражения, сдвиги ударений они объяснят стремлением
приблизить “изложение к народно-разговорной речи”.
Немало странного, косноязычного и чуждого грамоте вписано в позднейшее
издание. Не было у Пушкина “принесли с естным лукошко”, “Уши в загреби
берет”, “Побегай в дозор, Ванюша”, “Кобылица молодая, Очью бешено
сверкая…”. А что было? Простота и точность: “Кобылица молодая, задом,
передом брыкая…”, “Взяли хлеба из лукошка”, “Крепко за уши берет”, “Ты
поди в дозор, Ванюша”.
У Пушкина конек разговаривает по-человечьи <как в «переводах Мериме».
– Р.Жд.>. Ну, а в четвертом издании подсыпано реализма: вместо “Тут
конек его прервал” читаем “Тут конек ему заржал”. “Чудо разом хмель
посбило”, “Натянувшись зельно пьян”, “Некорыстный наш живот”,
“Починивши оба глаза. Потирая здесь и там”, “Кто-петь знает, что
горит”, “переться”, и “с сердцов” — все это ершовизмы, плоды сплошной
ершовизации.
Приведем тот отрывок, который был особо похвален в сопроводительной
заметке “Библиотеки для чтения”:
В той столице был обычай,
Коль не
скажет городничий, -
Ничего не
покупать,
Ничего не
продавать.
Вот
ворота отворяют,
Городничий выезжает,
В туфлях,
в шапке меховой,
С сотней
стражи городской.
Рядом
едет с ним брадатый,
Называемый глашатай;
Он в
злату трубу трубит,
Громким
голосом кричит:
"Гости!
Лавки отворяйте,
Покупайте, продавайте;
Надзирателям – сидеть
Подле
лавок и смотреть,
Чтобы не
было содому,
Ни
смятенья, ни погрому.
И чтобы
купецкой род
Не
обманывал народ!"
Отрывок
хорош? Однако в нем есть неблагонадежное слово "смятенье". И не
усмотрит ли тут цензура обиду для всех купцов, для всего купеческого
сословия? Видимо, во избежание подобной опасности Ершов подменил
последние строки:
Ни давежа, ни погрому,
И чтобы
никой урод
Не
обманывал народ!
Есть и в первопечатном тексте слова и сочетания малоупотребительные,
старинные. Но вот что примечательно: “дозорные” и “караульные” в
бесспорно пушкинских произведениях встречаются единственный раз. В
повести “Дубровский”, на одной и той же странице, в XIX главе.
Соседствуют они и в сказке. Что же было написано раньше? XIX глава –
заключительная, она помечена началом февраля 1833 года. Если верно,
что сказка датируется 1834 годом, значит, оба слова извлечены из
повести. При жизни Пушкина повесть не печаталась. Остается
предположить, что автор сказки и повести – одно и то же лицо <или они
были близко знакомы>.
Начиная с первого издания “Конька”, то есть в пушкинском тексте,
читаем: “Как пущусь да побегу, Так и беса настигу”. Столь необычное
ударение – не ошибка, не произвол, а свидетельство: автору, то есть
Пушкину, запомнилось далеко не всем известное произведение
сатирической поэзии XVIII века. Такое ударение, и ту же рифму применил
в 1766 году Василий Иванович Майков в “Нравоучительных баснях”. У
Пушкина имелось выпущенное в старинном кожаном переплете издание 1809
года. В нем читаем:
И сам я побегу,
И господина настигу».
Однако, как будто, всерьёз никогда не проводилась противоположная
работа, по выявлению фрагментов поэмы, объективно не должных
присутствовать в пушкинском опусе 1834 года, присутствующих в
«Коньке».
Та же Большая Энциклопедия, в справке на Ершова поясняет, что его «…известность
всецело основана на стихотворной сказке Конек-Горбунок. Сказка эта
почти буквально произведение народное, которое Ершов переложил в стихи
бойкие и живо запоминаемые»… Либеральный публицист, социолог
С.Н.Южаков был неплохо знаком с работами революционного демократа,
якутского ссыльного этнографа В.Г.Тан-Богораза, содержавшими записи
уникальных – сохранившихся лучше, нежели в западных областях,
вариантов русских сказок. И в т.ч., эпизодов, включённых в себя
«Коньком-Горбунком», утраченных эпосом Европейской России, записанных
лишь в 1890-х годах в Вост.Сибири [см. «Фольклор Русского Устья», Л.,
1986] и недоступных А.С.Пушкину.
Сказочных трех братьев, в фольклорных прообразах, чаще всего,
называемых Василием, Дмитрием, Иваном - соединяемым с Еленою
Прекрасной, П.П.Ершов нарекает именами Данилы, Гаврилы и Ивана -
оказывающегося предназначенным к царскому венцу. Это, как ни странно,
дает возможность обнаружить, когда жил предыдущий редактор «произведения
народного», о чем ниже.
Пушкин, в
конце 1820-х – начале 1830-х крепко ожегшись историей с
расследовавшейся самодержавными радетелями православных ценностей «Гаврилиадой»
(независимо того, был ли он ее автором, как убеждали советские
литературоведы, или был вынужден принять на себя чужую славу), едва ли
поспешил бы нарекать одного из ведущих героев вольнолюбивой поэмы этим
именем: Гавриил. А в «Коньке» он не просто Гавриил, но Гаврило –
по-древнерусски, с безударным О-! Это подчеркивается включением
имени в рифмующие стопы:
…И Данило да Гаврило,
Что в ногах
их мочи было,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком.
…Ну, Гаврило, в ту седмицу
Отведём-ка их в столицу;
…Сам же думает Данило:
Чтоб тебя там задавило!
А Гаврило говорит:
Кто-петь знает, что горит!
Предок Александра Сергеевича – немало гордившегося этим эпизодом
Родословной, действующий персонаж «Бориса Годунова», в отличие от
героев «Конька», нарекается Пушкиным акающим петербургским
произношением: ГаврилА Пушкин! И нет оснований, полагать, что к 1830-м
годам слог поэта стал архаизироваться. Иными словами, оказывается
возможным говорить, лишь о редактировании мэтром Пушкиным
студенческого ершовского шаблона, подобно редактированию
Римским-Корсаковым шаблонов Мусоргского (подобно «Хованщине»,
«Конек-Горбунок» прошел прижизненную редакцию [http://www.zrd.spb.ru/letter/2015/letter_0002.htm],
с коей впоследствии начали «сниматься искажающие авторский замысел»
корректуры…).
Иудеохристианское имя Гавриила - в роду Рюриковичей, в древности
выдержавших борьбу с хазарами и их христианскими – византийскими
ставленниками манихеями (павликианами), использовавшими талмудистское
имя Гавриила как знамя [см.: Р.Жданович «Древности руссов», М.,
«Алгоритм», 2013, гл. 2-я], - практически не употреблялось. Оно
встречалось лишь среди суздальских потомков полугрека Владимира
Мономаха, и то, исключительно редко (исключения единичны!).
Однако
манихейское имя получил при рождении инородец на троне Василий III –
сын Ивана III (при котором Московская династия сделалась суверенной,
было уничтожено басурманское иго) и византийской царевны Софьи
Палеолог (племянницы Константина IХ Драгаша), первый фактически
средневековый московский царь, крещеный как Гавриил, звавшийся
Василием лишь публично.
С Данилой сложнее – это имя сделал популярным, ввёл в ряд княжеских
имен, лишь Даниил Галицкий (в честь которого крестил младшего сына
Александр Ярославич), но вплоть до ХV века, у потомков Александра
Невского, носивших Московский венец, существовал обычай одного из
младших сыновей нарекать Даниилом.
Так нам открывается первообраз «крестьянского» Героя Русской сказки -
издавна бытовавшей в стране с монархической цензурой: Великий князь
Иван Молодой, сын Ивана III от 1-й жены Марьи Тверской,
престолонаследник и соправитель отца. Он – действительно, женатый на
Елене Прекрасной: дочери Молдавского кесаря Стефана Великого, – погиб
в
1490 г., «залеченный» врачом мачехи - 2-й вел.княгини, многодетной
римлянки Софьи Палеолог, венецианским «жидовином мистро Леоном»
(как именуется тот летописями). Среди детей византийской принцессы
Софьи, наряду с Василием\Гавриилом, отмечен и Дмитрий: удельный князь
Дмитрий Жилка.
После скандального «кремлевского убийства» Ивана Молодого – Иван
Старый обезглавил лекаря (официально закладывавшего голову, добиваясь
разрешения на рискованный метод лечения докучавшей болезни
Престолонаследника) и объявил престолонаследником сына Ивана-Царевича
и Прекрасной Елены - княжича Дмитрия, в
1500 г.
короновав его в соправители.
Но в
1502 г. «византийская» партия при Московском дворе восторжествовала,
Елена Стефановна с сыном были посажены под стражу. С воцарением в 1505
г. Василия III – они были брошены в темницу, и в 1509 умерщвлены в
застенке (о чем даже сообщили летописи).
Народ, чуждый космополитической византийской идеологии, не считал
справедливым захват Русского великокняжеского венца детьми
«единоверной» гречанки Софьи - идеологами «имперского
[бюрократического] строительства». И в сказках - Он «переписывал
историю», называя организаторов убийства – убийцами, выводя на чистую
воду, лишая преступно приобретенного трона и возвращая венец
воскрешаемому Живой Водой законному обладателю.
Это воззрение не миновало и просвещенных – книжных литераторов [http://samlib.ru/editors/z/zhdanowich_r_b/perwoistochnikipoorshanskoj.shtml]!
В летописях ведшихся в провинции (Новгородская и Ростовская
архиепископские, городская Устюжская, боярская Владимирская
(Стародубская), монастырская Псковская) - разгром евразийских орд
Василия III в
1515 г. под
Оршей был отмечен с плохо скрываемым удовлетворением, и победа
благоверного воинства «укропского», как сказали б ныне, гетмана
Константина (старшего) Острожского - уподоблялась победе Дмитрия
Донского над татарами (sic!).
Студент юридического факультета Петербургского ун-та П.П.Ершов увидел
детали,
в сказках
А.С.Пушкина отсутствовавшие, но безоговорочно принятые тем, «произведение
народное переложив в стихи», основанные на внимательном, не
барском отношении к отечественной истории.
Роман Жданович
|