|
…Опять
противопоставлены силы мрака и света, благородство и людская подлость,
затем язычество и христианство.
(Игорь Глебов)
Настоящая
работа Бориса Асафьева была опубликована под псевдонимом частным
издательством (возможным в нач. 1920-х в РСФСР), обстоятельно
рассказав тогда об учителе, раскрывая древнерусскую языческую поэтику
- в музыкальных звуках сложней поддававшуюся традиционной цензуре,
нежели в слове, и еще не запрещенную тотальной цензурой борцов с
фашизмом. В ней получают описание и толкование даже «Сервилия» и
«Млада» - практически не шедшие, от самой своей постановки, неугодные
владельцам россиянского режима уже тогда (после 1917 это усугубилось
политической некорректностью для марксистского режима имен Л.А.Мея и
С.А.Гедеонова)! Но, разумеется, работа не переиздавалась, не войдя в
советское издание «Избр.Трудов» [1950-е] мэтра - некогда ученика
Римского-Корсакова, поправ наследие учителя, в эпоху пролеткульта
превратившегося в советского культур-идеолога.
Теперь эта - изданная век назад на очень плохой бумаге 5-тысячным
тиражом - брошюра стала библиографической редкостью.
Труд не свободен от вульгарно-сентименталистских положений, усвоенных
советским мэтром уже тогда, вроде вменения этически-негативной оценки
образу Шемаханской царицы (примитивизировав «Сказку» Пушкина,
Бельского и Корсакова). «Внутреннее перерождение Сервилии из гордой
римлянки, остро вчувствовавшей чары Киприды, в кроткую
страдалицу-христианку, вызвавшую смертью своей нравственный переворот…»
[с. 30] - может отсылать к Ольге, но никак не к Февронии (как трактует
Асафьев) - писавшейся как героиня в самом нарицательном значении
слова. Но, ведь наблюдения ученого, собственно о «Сказании о невидимом
граде Китеже», оказываются потрясающе свежи - чуждые как безбожной
советской так и ново-россиянской, юдо-православной доктрины: «это
таинство постепенного преображения: претворение или метаморфоза жизни
нашей, но отнюдь не извне блеснувший свет, не истечение сверху, а
…расширение и захват пространства снизу, полет земли в неизведанное»
[с. 44] – обретение сверхчеловечества. Разумеется, толкование его как
«преодоления материальности» [там же] - навеянное
интеллигентским христианским гностицизмом, названное Асафьевым,
абсолютно неправомерно, что ожидалось и перечеркивалось уже самим
Корсаковым: Феврония вводится в Невидимый Град (где, по христианским
воззрениям, «не женятся и не выходят замуж») под свадебную
песню, недопетую во 2-м акте.
Зачастую, книга одностороння в оценках и в самом взгляде на наследство
учителя. «Софианские» гинекократические богословские спекуляции,
строившиеся Соловьевым, Мережковским, Булгаковым, Флоренским,
приписывать Корсакову напрасно – учитель был чужд постправославного
русского декаданса, увлекшего Асафьева [с.31]. И, порой, бывает трудно
пробраться через слащавый слог ученика - набор существительных и
определений, усвоенный из греческого языка.
Но книга - представляет огромный интерес своим описанием творческого
наследия крупнейшего русского музыканта, данным личным знакомцем его,
сделанным до - и вне - тех идеологических клише, что были выкованы
русскоязычным искусствоведением позже. Сколь последние тенденциозны,
суровы и заряжены антифашистским совково-россиянским языкоборчеством,
можно увидеть, посчитав в библиотечных каталогах издания корсаковской
«Майской ночи». Количество изданий отражает интерес к ней - сравнимый
с интересом к «Снегурочке» и «Садко» (плюс социозаказывавшиеся
«тираноборческие» сказки по Пушкину). А печатались они - о том опусе,
воплотившем украинскую повесть Гоголя, что в театрах практически не
идет – исчезнув со сцены задолго до 2014 г., подобно хранящей
языческую Ярилину теогонию «Младе»!
Звон
колокола …выступает …как заклинание нечисти. (Игорь Глебов)
Писалась
книга, когда еще не стеснялись древней (не адаптируемой) языческой
образности – не стеснялись «оскорблять чувства верующих», и в ней не
скрывается, что рай греко-христианского б-гословия, с его «священной
неподвижностью», Корсаковым был явлен - как Кощеево царство,
подлежащее разрушению.
Не всё, увы, автором «разжевывается». Это пробелы нашего образования -
когда мы не знаем, что гимн вещественной, осязательной природе Мiра,
описываемый Асафьевым на примере корсаковских опер [с. 14], отсылает
во вполне конкретную русскую эпоху. Именно, в ХVI век - век действия «Псковитянки»
и «Царской невесты», в Русский («неоязыческий») Ренессанс (в ХVII в.
задавленный романовской левантийской остернизацией). В тот век,
независимо доктринальных деклараций б-гословия православной церкви,
книжные тексты (любые) начинают полниться каталогами вещей – априорно
интересными описывателю, музыка становится пышно-многоголосной (прежде
допуская его лишь в издревле самостоятельном Новгородском
архиепископстве, чья практика однако, убеждала интеллектуалов, ибо в
1540-х гг. стихиры Ивана Васильевича – в ХХ в. исполняемые одноголосно
- писались, на самом деле, для нескольких голосов, в записи
сохранившись, лишь как своего рода «клавираусцуги»), иконы, прежде
скупо запечатлевая вещи, устремленные ввысь на фоне свободного
пространства неба, начинают заполняться сплошняком тщательно
выписываемых предметов. Поэтому – прослушивание музыкальных драм т.в.
оставляет с неистребимым впечатлением политической правоты Ивана
Грозного (эстетической правоты Любаши), вопреки сюжету и даже вопреки
указкам авторских сокращений литературного источника (Л.А.Мея).
Это всё усваивается постепенно - по мере расширения собственного
кругозора читателя.
Отметим удачное наблюдение Асафьева, о ярком и вызывающем
«электрическом» эротизме музыки Корсакова - переставшем ныне
осознаваться публикою, в силу древности своей аполлонийской природы, -
эротизме натренированного мужского тела, готового из любовной истомы
мгновенно собраться в тонус, схватившись за оружие (откуда попевка
Корсакова – короткая, песенная, чуждая эквилибристики Глинки и
ораторского речитатива Мусоргского). Он стал необычен для уха и мозга
публики века ХХ, воспитанной на дионисийстве Скрябина (в меньшей
степени Чайковского), но был вполне естественным для
музыканта-дворянина ХIХ века, «балетную» подготовку и «постановку
голоса» получавшего в военном училище… В тот век еще не оспаривалось,
что смерть на ложе любви (как умер Атилла) столь же достойна, как в
бою или на циновке.
Книгу Асафьев снабдил хронологическим перечнем событий жизни
Римского-Корсакова, завершающим издание.
Скачать, формат PDF.
|