Первые русские папарацци
Дата декабря 1825 г. - без декабристов

Романовы – не были выразителями того негативистского, «антисистемного» мировоззрения, губящего человеческую культуру и природный ландшафт, что описано трактатом «Этногенез и биосфера Земли» Л.Н.Гумилева, - в отличье от жуликоватых плебейских «политтехнологов» (в погонах и в штатском), властвующих Россией с февраля 1917. Царствовавшей фамилией глубоко понимался и ценился наш земной – тварный мир, где только мы и живем, и вещественная красота – внешнее выражение качества этой жизни. Равно властителям современным - для укрепления власти (физического ослабления классового врага), тогда уже насаждались среди простонародья хлыстовские «духовные скрепы», но для себя - вопреки обычаю современных «русских патриотов» (управляющих Россией с сейшельских и мальтийских вилл «вахтовым методом») - Романовы строили комфортную среду обитания. Она не ограждалась многометровыми заборами и заполнялась отнюдь не атрибутами тщеславия нувориша: лежащим годами под спудом кормом для моли (шкурками десятков тысяч убиенных пушных зверей), бесполезным вне публичной обстановки. 

И от низвергнутой фамилии - остались памятники художества и зодчества, где существование, даже для бедняка, оказывается ПРИЯТНО, а жизнь легка, - разрушаемые теперь, освобождая землю под проектируемые ЧЕРТЁЖНИКАМИ, физически несоразмерные человеку пеналы – храмы божества (б-жества) земельных спекулянтов…

Об этой даме (06.08.1819 – 09.02.1876) - которую судьба, после ухода из мира Александра и отречения от трона Константина Павловичей, вознесла в декабре 1825 года в цесаревны, а в 1852, на смену покойному мужу, в президенты Академии Художеств и попечители Патриотического Ин-та (педагогическое училище для дочерей погибших офицеров) и Об-ва поощрения художеств, оставил мелодраматический рассказ знаменитый предшественник Б.А.Березовского – Александр Иванович Герцен:

«Как-то Николай в своей семье, то есть в присутствии двух-трех начальников тайной полиции, двух-трех лейб-фрейлин и лейб-генералов, попробовал свой взгляд на Марье Николаевне. Она похожа на отца, и взгляд ее действительно напоминает его страшный взгляд. Дочь смело вынесла отцовский взор. Он побледнел, щеки задрожали у него, и глаза сделались еще свирепее; тем же взглядом отвечала ему дочь. Все побледнело и задрожало вокруг, лейб-фрейлины и лейб-генералы не смели дохнуть от этого каннибальски-царского поединка глазами, вроде описанного Байроном в «Дон-Жуане». Николай встал, - он почувствовал, что нашла коса на камень».

Акварель К.Брюллова

Именно в годы президентства ее – возвратившей в программу Академии и Патриотического ин-та естественнонаучные дисциплины, случился знаменитый бунт «передвижников» (отвергнутых, однако, академическим советом). Но недоброжелательный рассказ «лондонского агитатора» не лишен достоверности. Замужества вел.кн.Марьи Николаевны - родившей в них девятерых детей, оба раза происходили по ее воле и вопреки имперским общественным нормам: за католика гц.Максимилиана Лейхтенбергского (02.07.1837), оставшегося в своей вере (почему венчание шло по обоим обрядам), описанное небезызвестным А. де Кюстином - отметившим непривычные своей лягушачьей душе белокурые волосы и светлые глаза невесты (на портретах обыкновенно незаметные), и за генерал-адъютанта графа Григория Строгонова (13.11.1853) [см. http://elsa555.livejournal.com/54782.html] - неровню цесаревне, оставшись тайным для отца. По слову Анны Тютчевой, при раскрытии, герцогине грозил монастырь, а графу ссылка на Кавказ…

А когда создавался памятник, стоящий на Исаакиевской площади, среди окруживших Николая Павловича аллегорий, фигуре Силы - ваятель вменил черты лица старшей дочери императора (в честь которой был назван заказчиком Мариинский дворец).

Современная поклонница написала такой рассказ о Них: "<…> Григорий Александрович долгие годы был частым гостем Мариинского дворца, некоторое время он постоянно жил здесь в статусе друга семьи. Свои близкие отношения дочь царя и молодой граф держали в тайне. «Лишь с графом Строгановым она поняла, что значит любить, узнала, что значит быть любимой. Граф Григорий Александрович - образованный, учтивый, тонкий ценитель красоты - стал ее рыцарем». У великой княгини возникло намерение обвенчаться. Формально после истечения годичного траура по скончавшемуся супругу она имела на это право. Если бы не одно обстоятельство: Мария Николаевна царская дочь. Требовалось согласие отца. Но чтобы его получить, о том не могло быть и речи!

Помолвка и венчание великой княгини держались в большой тайне. Хотя о ней было известно многим, но никто не обмолвился и словом. Главные действующие лица и соучастники брачной церемонии кто с ужасом, кто с обреченным безразличием ждали неминуемой развязки.

Летом 1854-го в уединенном селе Петербургской губернии Гостилицах, в церкви родового имения Татьяны Борисовны Потемкиной, состоялось обручение, а 4 ноября того же года царская дочь пред алтарем соединила свою жизнь с графом Строгановым. Свидетелями по чину бракосочетания были: князь Василий Андреевич Долгоруков (1804—1868) и граф Михаил Юрьевич Виельегорский (1787—1856). Первый был военным министром, и раскрытие его участия в церемонии неминуемо привело бы к крушению всей служебной карьеры. Но за сестру так просил брат-наследник великий князь Александр Николаевич, что князь, питавший к цесаревичу огромную симпатию, не устоял. Второй же свидетель, Михаил Юрьевич Виельегорский, доводился старшим братом управляющему двором великой княгини Матвею Юрьевичу и поначалу Мария Николаевна к своему управляющему с деликатной просьбой и обратилась. Но граф испугался и предложил на эту роль своего брата, известного столичного «любителя муз», композитора и скрипача-любителя (по определению композитора Шумана, «гениальнейшего из дилетантов»). Михаил Юрьевич слыл человеком рассеянным, «немножечко не от мира сего», и государь вряд ли подверг бы его тяжелому наказанию.

Брачная церемония проходила в домовой церкви великой княгини в самом центре Петербурга, в Мариинском дворце. Со священником тоже вышла вначале «закавыка». Духовник Марии Николаевны отказался. Сослался на то, что «не имеет права» совершать церковные церемонии без оповещения о том своего прямого начальственного иерарха, протопресвитера всех придворных церквей Василия Борисовича Бажанова. Опять пригласили сельского священника из Гостилиц. Тот, не мудрствуя, быстро сладил дело, вслед за тем сразу же подал в отставку, получив от молодоженов щедрое вознаграждение.

Лишь одна Мария Николаевна была свежа, бодра, демонстрируя неизменно хорошее настроение. Своего супруга она уверяла, что «со временем все объяснит Папа», не сомневаясь, что «сумеет убедить его» принять свершившееся. Через несколько месяцев развязка действительно наступила, но совсем не такая, какой опасались тайно обвенчанные. Николай I скончался 18.02.1855, так и не узнав дворцовую тайну. После смерти брак был признан законным особым Актом, подписанным Александром II и императрицей Александрой Феодоровной 12.09.1856 в Москве. Признание сопровождалось целым рядом условий. Брак должен был «оставаться без гласности». Для ее соблюдения Марии Николаевне приписывалось на время родов удаляться из столицы и других мест пребывания императорской семьи. Граф Григорий Строгонов мог жить в Мариинском дворце и Сергиевке, но только как придворный вел.княгини. В качестве супруга ему запрещалось появляться не только при дворе и в публичных местах, но и даже «при свидетелях». «Прогулки с великою княгинею запросто» Григорий Александрович мог «дозволять себе» только в садике при Мариинском дворце и в Сергиевке, где был для него построен специальный домик. Крайне необычные, оригинальные условия.

Члены императорской фамилии стали держать себя с графом Строгановым более холодно, чем с другими придворными, но того это мало трогало. Он ни перед кем не кланялся и не заискивал, а со старыми своими знакомыми остался на прежней ноге. Отец графа был против, его пытались смягчить император Александр и его супруга, но он согласился только после приказа царя, сказав: "По мне, так уж лучше бы он выбрал кухарку, Строгановы рождены, чтобы служить России и дому Романовых, а не жениться на вел.княгинях". Хотя граф не принял мезальянс, годы умерили его возмущение. Вопреки его ожиданиям, брак оказался счастливым, и супружеская чета часто приезжала на свидание с ним.

Истинно светские люди осуждали Марию Николаевну за ту свободную жизнь, которую она вела, и за дружбу с людьми, которых при дворе почитали недостойными. Но люди творческие, люди науки и вообще выдающиеся люди своего времени все как один восхищались великой княгиней. «Светские дамы перенимали нарасхват ее гениальный вкус и, конечно, не успевая в этом, — более или менее удачно подражали оригиналу элегантности, ни одна из них не умела одеваться, как она, так своеобразно и мало заимствовано… Как умела она придавать значение даже незначительному предмету, живописно умея его поставить в привлекательном свете. Ее дворцовые комнаты служили для всех образцом классического вкуса и легкости стиля: всякая мебель или вещь были поставлены относительно к другим, как нельзя более, лучше; художественная расстановка везде гармонировала в своих цветах, характере или узорах; по целым часам и иногда и несколько дней видоизменяя обстановку, Она наконец достигала того идеала совершенства или того ей необходимого nes plus ultra в отделке и как художник оставалась довольна своим удачным созданием… Как и все красивое, она также любила и цветы и, будто жалея даже срезанные цветы, всегда приказывала развязывать букеты, — туго и уродливо сжатые ради формы или симметрии… — Весной и летом Ее царственные покои постоянно благоухали ландышами или полевыми васильками (ее любимый цвет), расставленными везде и повсюду, и окрестные поселяны, зная ее страсть к этим цветам, снабжали более чем было надобно ее комнаты; скромные незабудки и душистые фиалки пользовались также ее расположением. Но как Она гордилась розами своего сада в Quatro и которые действительно поражали эстетическое воображение своим громадным количеством или разновидностью. Первейший Италианский король, „il re Galante Uomo“, во время своих ежегодных визитов всякий раз был обязан дожидаться свидания настолько лишнего времени, насколько ей требовалось отыскать в саду пышную палевую розу. Приколов ее к поясу черного бархатного платья, лишь только тогда она грациозно выходила на встречу рыцарственному своему гостю-королю и окончательно уже очаровывала любезностью и умом этого странного потомка Савойского дома…» Д.А.Милютин писал о ней: «Эта женщина совершенно выделялась из той среды, в которой она родилась и выросла; страстная и необычная натура ее не могла подчиниться условному, стеснительному, лишенному внутреннего содержания формализму дворцовой жизни и царской семьи: она одна решилась сбросить с себя путы…»

Жизнь в Петербурге становилась для Марии Николаевны все тягостнее, и все больше времени великая княгиня и ее супруг проводили за границей, в Италии, где они могли жить вместе: «12 последних зим своей прекрасной жизни она провела под солнечным небом Италии. …Уединенная (сравнительно с официальной обстановкой в России) жизнь ее на Апеннинах вполне оправдывалась ее понятным желанием отдохнуть или даже совсем удалиться от ненавистных ей и давно для нее постылых условий большого света. …Она сама додумалась, что есть кое-что, более лучшее в жизни, и что есть более серьезные требования для ума и сердца; до этого внутреннего возвышенного преобразования, — ей по собственному ее выражению: „Не доставало времени сосредоточить свои мысли…“ У супругов родились дети - Григорий и Елена. Мария Николаевна никогда не жалела о том, что решила обвенчаться со Строгановым: «Нельзя себе вообразить более счастливого семейного счастья, чем то, каким наслаждались великая княгиня Мария Николаевна и граф Григорий Александрович Строгонов, они жили, как говорится, душа в душу». Шли годы, а они продолжали любить друг друга, несмотря ни на что. Умереть Мария Николаевна хотела непременно на родине и вернулась в Петербург, как только поняла, что серьезно больна. За несколько часов до кончины она просила близких, чтобы погребение было скромным и траура не объявляли: шла масленица, и Мария Николаевна не хотела лишать петербуржцев веселья перед приближающимся постом. Она скончалась во сне 9 февраля 1876 года. 13 февраля была погребена в Петропавловском соборе, а 14 июня 1912 года перезахоронена в Великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора. Граф Строганов пережил любимую супругу всего на два года. О смерти он начал говорить еще со времени последней болезни жены. Он верил, что в мире ином они с Марией навсегда будут вместе. И там их уже никто не осудит, ибо там иные законы, ведь Господь смотрит прямо в души, а души у них были чистые, верные и безгранично любящие" [http://elsa555.livejournal.com/54782.html].

Рассказ же о покойной красавице Императорского происхождения - и первом русском папарацци, знаменитом кавалеристе А.Д.Далматове (также военный журналист, кинопродюсер, один из пионеров операторского дела – запечатлевший трагическую гибель Льва Мациевича, а после 1917 советник С.М.Буденного) [http://www.kinozapiski.ru/data/home/articles/attache/334-344-102.pdf] оставил заказчик скандальной фотографии: гл.редактор первого русского журнала-«глянца» «Столица и усадьба» Владимир Пименович Крымов (1878 - 1968). Он был напечатан в эмигрантском издании «Новое русское слово»:

«Марья Николаевна была исключительно красивая женщина, превосходно сложенная, и любила позировать перед художниками и скульпторами, и в одежде, и без одежды. Во дворце принца Лейхтенбергского на Мойке <ошибка памяти мемуариста: в действительности это здание Ин-та культуры имени пани Крупской, Дворцовая наб., 2>, среди других произведений искусства, стояла большая мраморная статуя работы скульптора Рауха, изображавшая Марью Николаевну в виде Венеры. Я пробовал послать во дворец фотографа, но тот не получил разрешения. Тогда вызвался полковник Далматов, кавалерийский офицер, журналист и фотограф, и он сделал во дворце принца ряд снимков для моего журнала. Снял он и статую Великой княгини Марьи Николаевны. 

Всё касающееся высочайших особ нужно было посылать в придворную цензуру, я и послал. Но фотографии были в одном пакете, а набор <текста> в другом. На всё посланное поставили штемпеля придворной цензуры, всё было разрешено. Но когда номер вышел, меня немедленно оштрафовали на три тысячи рублей, и было постановлено - номер конфисковать.

И фотография статуи, и подпись, отдельно, не представляли ничего предосудительного с точки зрения придворного этикета. Но когда подпись оказалась под фотографией, получилась неловкость. У меня был друг егермейстер барон Кнорринг, ближайший друг императрицы Марии Фёдоровны. Он уже не раз помогал мне своими советами и указаниями; понятно, я немедленно обратился к нему, рассказал, как всё было. Поехал он завтракать в Елагин дворец ко вдовствующей императрице, после завтрака заехал ко мне – моя вилла была напротив, через Малую Невку на Каменном Острове. Он привез записку, собственноручно написанную императрицей Марией Федоровной. Она уже видела этот номер и была очень взволнована, но он убедил ее, что если оштрафовать и конфисковать, то этим только придадут огласку, раздуют скандал, - лучше это дело замять, счесть простым недоразумением. Она согласилась.

Записка гласила: «В номере таком-то журнала «Столица и Усадьба» вкралась досадная опечатка. Подпись под иллюстрацией на странице такой-то должна значить, что статуя изображает не Великую княгиню Марию Николаевну, а изображает Венеру, и только принадлежала Великой княгине». Так было в следующем номере и напечатано. Штраф был сложен, и номер не был конфискован, но без остатка распродан…» («Новое русское слово», 21.07.1934).

Мы же обращаем внимание на имя нашего города (и прежде известное в русской форме по стихам Кантемира, Державина, Дельвига, Пушкина…) - стоящее на странице элитарного дореволюционного журнала, русифицированное еще в мирное время, совершенно независимо от «патриотического угара», охватившего Россию в августе 1914 г., внедрившего, якобы, это «вульгарное» имя.

Роман Жданович
 

Всероссийская общественно-политическая газета «За Русское Дело».
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.