|
В тритейник на торгу княжьи бирючи прокричали:
пришлые-де служители Распятого хотят поставить своего мёртвого бога на
место исконных родовых богов, и дозволение князя, мол, на то дадено. В
народе шумели, что князь к новому богу уже «приобщился», и его
окружают одетые в чёрное чужаки, носящие кресты.
Окружному люду велено было собраться у Белых Ручьёв в шестицу, в День
Наречения. Народ отсеялся, готовился к первой сенокосной страде.
Праздников Наречения в году несколько, а этот пришёлся на двадцатый
день месяца Купала, что ныне по-ромейски зовут маем. Отрок Семята, с
нетерпением ожидавший праздника, пытал старшего брата, как да что на
том празднике будет.
– Имянаречение, – втолковывал брат, – будет вершить волхв наш,
Велемудр. Он даст тебе имена, общинное и тайное, и звать тебя будут
именем общинным, тайное же в Мире Яви не открывай. Оно обережное, от
хворей да напастей охраняющее. Нельзя говорить о нём никому, не то
спознают слуги Чернобоговы, да и напустят болезни и мороки, хворать
яко бы ни с чего станешь. Новое имя от зла обережёт, удачи принесёт,
добро.
– А что ж старое?
– Дак старое-то твоё нечисти давно ведомо, попривыкли уж напасти да
невзгоды на него насылать. А после наречения потеряют они тебя, хоть
бы и на время. Это уж как поведёшь себя по жизни. Имя новое – знак
обережный, вымолвить его прилюдно – дать дорогу к душе, телу своему.
Вот возрадуются! Коли отрок, по уму малому либо вовсе по недомыслию
какому, не проходит обряд, то за него, как за несмышлёныша, и впредь
отвечать будут его родители, сколько бы лет ему ни было. Сие позор:
вечный младень будешь. Пройдёшь обряд – сам станешь отвечать за себя
перед Родом. Понял ли?
После княжьего оповещения, к старшему градскому волхву Велемудру, в
рощу при граде, таясь, потянулись старшины весей, градские нарочитые
мужи, княжьи вои. Велемудр сведущ: взывая к родовым богам, часто
получает от них ответы. У кого ещё испрашивать совета? Не к князю же
идти: тот ныне насоветует… Слышно, в соседних землях, отказавшихся от
родовых богов, стало твориться непотребное: порубают, сжигают, пускают
по воде изваяния богов, жгут дома, палят священные рощи, строптивых
подвергают пыткам и казням – и сие свершается с позволения и одобрения
нового бога. Беда пришла на Русь!
– Льзя ли быть доброму житию, – рек Велемудр на спросы, – при чужих
богах и чужих служителях? Чужая одёжа – не надёжа, чужой муж – не
кормилец, а чужая шкура жмёт и душу теснит. Князь наш помутился
разумом, либо обнесли его чужаки посулами несусветных благ. По их богу
взять, так блага даются смертному только после его кончины, а живущему
блага яко бы во вред.
– А что же есть благо нам, мудрый волхв?
– Благо во многом. Чтить Род свой, родителей, пращуров – сие суть
благо. Чтить светлых Богов наших – и сие высшее благо же. Благо
познание, труд, защита от ворога, благо во здравой душе и здравом теле
быти. Благо – дети наши.
– Како же ныне жити нам, мудрейший?
– Покуда нет сил у нас и о вороге незнаемом мало ведаем, след нам уйти
из весей, мочь копить, узнавать силу и слабости чужеземцев сих.
В незапамятные времена насельники града и весей возвели святилище в
десяти поприщах от своих жилищ, на острове посреди непроходимого
болота, к которому провели тайные гати. Остров площадью в полсотни
вервей покрывали увалы, поросшие соснами и берёзами, местами
проступали цветущие ясные поляны, зверь и птица были здесь непуганые,
и казалось, люди на сём благодатном месте радовались всегда.
Болото пропустило ушедших без потерь. Своя Земля не предавала своих
чад. Это позднее наступят злые времена, когда свои неразумные чада
станут предавать свою же Землю, и она станет мстить им сторицей.
Заутра в четверток доложили князю, что в тот час вёл беседу с
черноризцами о новой вере, о пропаже всех людей из семи весей и
некоторых градских семей. Причина ухода была князю не в домёк, пока
один из ближников не доложил о тайном сборе на градском святилище.
Послали разъискать волхва. Не нашли.
Князь был вне себя от гнева, понявши причину ухода весян. Пришлый, из
Византии, монах стал было пенять князю, обращаясь к нему, как к рабу
божьему, на слух же походило на то, что князь как бы и его раб.
Стоявший поодаль воевода, не «приобщённый» ещё, ажно зубами заскрипел
и побелел, аки отлежавшийся на весеннем снегу холст. Князь же, покуда
в душе вольный, цыкнув на потерявшего меру попа, повелел догнать,
вернуть, наказать, крестить беглецов насильно. Молодой христов
служитель, русский по рождению, вскинулся было, желая сказать, что
насильно крестить не подобает, но пожилой быстро наступил ему на ногу,
шепнув, что скот другого отношения не заслуживает.
Расспросили местный люд, и вышло, что кроме Старого Гнездища податься
беглецы никуда не могли. Спроворили на розъиск воев-христиан; не
«приобщившихся» князь, по малому размышлению, посылать не стал. Но
воеводе наказал ехать: как рати без вожа быти? Увязались и черноризцы,
сидели в тряской телеге, шептались. Велено было князем препон им не
чинить.
Известно: без совести человек – не русский человек. Показали и дорогу,
и гати тайные. Семята, отошедший до ветру, зрел из зарослей, как
налетели княжьи дружинники, побивая родовичей, иных вязали, понужая
плетьми и тупыми концами копий бежать в сторону града. По приказу
монахов изваяния родовых богов сожгли, подпалили и священную рощу.
Старое Гнездище гляделось, как после набега лютого супостата.
На площади состоялся княжий суд; оставшихся в живых беглецов решено
было крестить насильно и вернуть под присмотр в прежние жилища. Но не
всех: были определены зачинщики, и главным из них назвали Велемудра.
– Мы вам, тёмным, непросвещенным, погрязшим в мерзости и блевотине,
свет истинной веры несём, а вы, по недомыслию и упрямству, отвергаете
её! – кричал пожилой монах, потрясая над головой волхва руками.
– Беззаконным всё дозволено, – ответствовал Велемудр, – да ещё под
защитой князя-отступника за спиной. Кабы не было его, молчал бы ты,
как рот замазал, а коли б заговорил про своего грязного Христа, мигом
бы язык окоротили.
– Так отрезать ему язык! – вскричал черноризец и, втянув голову в
плечи, покосился на князя. Тот кивнул. Монах, возбуждённый видом
крови, схватил горячую головню из тлевшего тут же костра и ткнул ею в
глаза волхва. Народ ахнул.
И тут воевода, стоявший поодаль, подступил, махнул мечом – и голова
чужеземца покатилась по траве. Вмиг наступившая тишина помстилась
громче Перунова Гласа. Доли спустя в мёртвой тиши послышался журчащий
звук – это молодой служитель Распятого обоссался в штаны.
Воевода неспешно подошёл к коню, поправил подпругу, сел в седло и
спокойным шагом направил коня в сторону Старого Гнездища. За ним, так
же неспешно, тронулись несколько воев…
Семята прошёл обряд Имянаречения несколько позже. Память о случившемся
была в нём настолько сильна, что за сотни лет не угасла в его
потомках.
Юрий Ярков
|