|
К 60-летию
начала Второй миовой войны
Из моей книги
«Вдохновившее Вагнера» (рукопись):
(из Введения):
На берегах
прозрачного Эгейского моря, на Малоазийском его берегу стояло некогда
веселое и богатое Лидийское царство со столицей в Сардах. Жители его
были непосредственными потомками лувийцев и несийцев – древнейших
арийских завоевателей Анатолии, создателей величественного государства
со столицей в Хаттусе (дальними предками этрусков и латинов, ибо
параллели между италийской цивилизацией 1-го тыс. до н.э. и
анатолийской 2-го тыс. до н.э. видны и в языках, и в особенностях
литературных жанров последней). В следующем тысячелетии край стал
родиною первой в мире этической религии [см. Зелинский, т. 1-й, с.9].
Не случайно, именно из Малой Азии - из Тарса Киликийского родом был
ап.Павел, первый христианский теолог, сформулировавший те характерные
и специфические черты христианского вероучения, что роднят его с
древними экстатическими ближневосточными культами, благодаря которым,
собственно, оно нашло отклик у массы римских подданных, более широкой
нежели солдаты легионов или магистраты столичного города. «…Бубер
как автор вполне неакадемического трактата «Два образа веры» более
прав, чем те профессиональные теологи-новозаветники, кот.считают, что
до 70 г. едва ли можно говорить о христианстве как о самостоятельной
величине. Ведь в послании к римской общине мы видим не экстравагантно
мыслящего фарисея, а вполне сформировавшегося христианского теолога;
перед нами уже готовый христианский образ мышления, я не вижу разрыва
между Павлом (Римлянам написано, вероятно, в сер.50-х г.г.) и самыми
поздними произведениями канона, напр. 1- и 2-е Петра. В Римлянам мы
уже встречаем продуманное и программное для будущего христианства
представление о фундаментальной испорченности человеческой природы. В
том же послании Павел создает образ свободного и «непредсказуемого» в
своей милости и в своем гневе Бога. Бог Павла, в отл. от Бога евреев,
- капризный Бог. Павел не видит тут особого достоинства и прилагает
усилия к тому, чтобы уйти от этого вывода, но это у него не вполне
получается…» [Лезов, 1999, с.с. 226-227]. Связано было это во
многом – с работорговлей, расцветшей после эпохи завоеваний и
грабительских походов, эпохи «народов моря» и солдатских царей
Ново-Ассирийского царства, впервые в мире опиравшихся на наемное
войско, эпохи, начавшейся в кон. 2-го тыс. до н.э. Государственный
аппарат, создававшийся немногочисленными завоевателями, не могущими
опереться на покоренное население, нуждался в кадрах. Учебное издание
гласит: «…Бытовой его основой явилось наличие тысяч евнухов во всех
древневосточных государствах той поры, особенно в царских, храмовых и
больших частных хозяйствах. Они составляли численно немаловажную
группу населения, и из них охотно вербовали высших чиновников, писцов,
нередко военачальников. Т.обр., мальчик-раб, оскопленный в детстве,
имел лучший шанс, чем его сверстники, «выйти в люди» и занять
значительное положение в обществе, обучиться грамоте и книжной
мудрости. Эта группа людей нуждалась в идеологическом оправдании
своего положения как отнюдь не позорного, а в чем-то даже почетного.
Такое оправдание они входили в том, что их состояние дарует
освобождение от страстей, влиянию которых приписывались бедствия рода
человеческого» [«История Древнего мира», 1989, т. 2-й, с.63].
Но в тот век о котором речь, лидяне не были изнеженными сибаритами,
какими знали их греки эпохи историографов, - после того, как шах Кир
Великий отобрал у них оружие, запретив заниматься воинскими
упражнениями. Те обтягивающие штаны и кафтаны с нашитыми панцирными
чешуйками, в каковые часто обряжали греческие живописцы амазонок,
изображаемых ими на вазах и амфорах, были именно лидийской одеждой
[см. Руднев, 1928, с.153, рис.6] – отнюдь не сарматской, как ошибочно
думают.
Древняя лидийская культура и державная мощь, олицетворяемая тогда
копьеносными лидийскими всадниками, дополнилась тем, что делает жизнь
в тех благословенных краях не только сытной, но и роскошной. От
внешних врагов страну защищала горная пустыня, лежащая за восточной ее
границей. «Главными произведениями страны были хорошее вино,
шафран, металлы, особенно золото, добывавшееся частью в копях, частью
в песке Паткола. На горных пастбищах паслись стада овец и лошадей»
[Бол.Энциклопедия, 1903, т. 12-й, с.180]. Предприимчивый лидийский
народ играл на суше ту же роль, что на море имели финикияне, связывая
своими предприятиями Элладу с Передней Азией.
Породы рудного золота, размываемые анатолийскими реками – бурными, ибо
осадки в тот век падали в субтропиках много более нежели в нашем
умеренном поясе [см. Гумилев, 1966], - сносились в царство лидян. И
намываемое шкурами тонкорунных анатолийских овец, оно стало источником
их богатства, богатства – следствием имевшего неслыханное увеличение
товарооборота во всей тогдашней Ойкумене, появление типа хозяйства
близкого к современному буржуазному – производящему больш.часть
продукции как товар.
Из электрона – сплава золота и серебра цари Лидии, ведшие род от
самого Геракла, впервые в мире стали чеканить монету, облегчив
торговые сделки, подарив обитателям края, большим любителям торговли,
это средство – облегчающее далекий обмен, прежде сопряженный с
ремеслом воина и разбойника, обретение владельцами твердого
металлического огня рабов, товаров и идей. Лишь царь имел право из
золота чеканить монету, снабжая кругляшки драгоценного металла своим
клеймом.
Но «…одни страстноокие\ входят хариты в Кронидов дворец.\ Из мужей
сильнейшие –\ ничто. Божество над всеми\ царствует. Друзьям богов\ оно
посылает блага,\ как из почвы бьющий ключ.\ Врагов же смиряет. Силой\
грозной пошли\ некогда на Зевсов престол Гиганты.\ Бой был тщетен. От
стрелы одни погибли,\ и от мраморного жернова – другие.\ Всех их Аид
нынче принял», - сказал греческий поэт Алкман Сардиец [«Античная
лирика», 1968, с.82]. Драгоценный металл не принесл счастья овладевшим
оным Гераклидам.
Всем, казалось, обладал последний Гераклид в царственном граде Сардах
Кандавл («собакоубийца» - имя лидийского божества и одновременно,
эпитет собственно Геракла). В отличье от карлика Альбериха, героя
оперы Вагнера, ему была дарована любовь красавицы жены. Чья красота
была такова, что царь не мог владеть тем, чем он владеет, не
поделившись с другими мужами своей славой. И однажды, он приказал
телохранителю и другу, воину Гигу – провести тайно ночь в царской
опочивальне. Гиг не смог уклониться от царского приказа, и когда
гордая царица узнала о поступке мужа, она вызвала к себе Гига и
поставила ему условие: умереть, как оскорбителю царского достоинства,
или убить царя – подвергшего супругу такому унижению, самому женившись
на ней. Гиг выбрал второе. От Гераклидов царский венец перешел к
Мермнадам. Но не принесло преступление удачи Гигу, не принесло ему
счастья тело красивейшей женщины. В тот век на царства Малой Азии
обрушились ватаги иранских племен киммерийцев и скифов (ираноязычие
киммерийцев, оспариваемое ранее, ныне доказано), вторгшиеся из-за
Кавказского хребта. В боях с ними погиб Гиг, были взяты и сожжены
Сарды, столица его царства. Один из лучших греческих поэтов-лириков
ранней эпохи, спартанский хорег Алкман – попал в Лакедемон, будучи
пленен в Сардах и продан в рабство их завоевателями. От него остались
метафоры, убедительные грекам, но мало понятные нам: «…А я
блистанье\ АгидО пою. Гляжу,\ как солнце блестит; его нам\ Агидо дает
познать.\ Но мне ни хвалить прекрасной,\ ни хулить не позволяет та,
что хором\ словно правит. Ведь сама она меж прочих\ выдается, словно
кто-то\ посредь коров поставил\ быстрого в беге коня звонконогого,\
сходного с быстролетящим сном.\ Не видишь! Вон пред нами конь\
Енетский [венетский]. Агесихоры\ волосы, моей сестры\ двоюродной, ярко
блещут\ золотом беспримесным.\ Лицо же ее серебро –\ но что еще тут
говорить?\ Ведь это – Агесихора!\ После Агидо вторая красотою, -\
Колаксаев конь за приз с Ибенским спорит» [там же, с.83]. О
быстроходном коне Колаксаевом Алкман узнал вероятно, от своих
пленителей…
Не обрели счастья и преемники Гига. Золотоносный Паткол иссяк.
Процарствовав 100 лет, династия Мермнадов сокрушена была вместе с их
царством, сокрушена завоевателем одного языка с убийцею основателя
династии, шахом Киром Великим – персидским царем, вскормленным Кино
(Собакой) и воспитанным Митридатом (данным Митрой) - пришедшим с
войском с далеких нагорий Ирана. Имея оракул, данный храмом
анатолийского бога Аполлона (Солнца), стоящим в греческих Дельфах,
сулящий сокрушение великого царства, царь Крез перешел реку Галис -
персидскую границу, – и оказался тем самым царем, царство которого
бесповоротно погибло…
(из
1-й главы «Деяния Провидящего»):
Астротопонимически Крон – планета Кейван (Сатурн) управляющая
движением Времени, возвышаясь над Землей, как самый яркий и медленно
движущийся блуждающий объект, - оказывается крайней на Небесной сфере.
Юпитер – оказывается на подчиненном, относительно Сатурна, внутреннем
положении.
Низвержение Крона – это т.обр. борьба против Истории, характерная лишь
для эллинов и индусов, - именно для тех народов, чье бытие
характеризуется полным отсутствием исторического сознания и
исторического летописания, до очень поздних времен [Зайцев, 1994]. «По
учению раннего буддизма для человека возможен выход из времени в
нирвану, где времени нет, потому что там нет движения и,
следовательно, иллюзий. Для буддистов история не нужна…» [Гумилев,
1990, с.255], как, - уточним в этом историка-ортодокса, - и для
греческих христиан [Жданович «Что мы празднуем?»\
www.zrd.spb.ru, 07.01.2009; гл. «Этнографические ключи»].
Гесиод –
простонародный поэт, слагавший поэмы и состязавшийся на поэтических
состязаниях, одновременно возделывая землю. Почему он, запомнившийся
эллинам настолько, что и спустя века включаемый в схолии, наряду с
придворным поэтом эллинских басилеев Гомером, относится к правлению
Кроноса, как к «Золотому веку»? Битва с титанами, низвергнутыми
Зевсом, - была первоначально хронологически независима от битвы с
гигантами, порожденной исключительно почвою Эллады. Некогда царил
«…золотой век», когда не было еще ни труда, ни войны, ни греха, когда
Земля-мать с материнской нежностью заботилась о человеке, давая ему и
пищу, и одежду, и знание – да, и знание в той, к счастью,
незначительной доле, в которой оно было ему нужно для блаженного, хотя
и бесцельного бытия. Из этого состояния вывел людей Зевс; возмутившись
против Земли и её сил-Титанов и поборов их, он повел человечество по
новому пути. Труд был провозглашен условием и знания, и жизни; но труд
повел за собою частную собственность; частная собственность – споры
из-за нее, насилие, войну; насилие с войной породили неправду,
преступность, грех. Это постепенное ухудшение условий жизни и нравов
человечества древние изображали картинно в ряде последовательных
«веков» - серебряного, медного и железного – имена которых были
подсказаны, кроме сравнительной оценки металлов, также и смутными
воспоминаниями о давно-прошедших доисторических эпохах. Важнейшим
«событием» в этом постепенном падении человечества было последнее,
появление среди него «неправды». Уже раньше легкоживущие боги почти
все оставили многослезную обитель людей; теперь её покинула и
последняя из небожительниц, божественная Правда. Оскорбленная
преступностью человеческого рода, святая дева поднялась на небо, где и
пребывает – как позже учили – поныне, витая среди небесных светил под
видом созвездия Девы. Что же касается покинутого ею людского рода, то,
раз отдав себя во власть неправды, он этим самым обрек себя на гибель;
так-то предстоящее в отдаленном будущем истребление человеческого
рода, как НРАВСТВЕНАЯ необходимость, подтвердило МЕТАФИЗИЧЕСКУЮ
необходимость гибели царства Зевса и богов» [Зелинский, т. 1-й,
с.188].
…«…12-й подвиг Геракла – победа над трехглавым псом Кербером… не
что иное как выражение победы над ужасами подземного царства и тем
самым над смертью. Еще более отчетливо проявляется эта идея в истории
с яблоками Гесперид: дерево, на котором растут золотые яблоки,
означает бессмертие, как и в библейском мифе. И здесь мы также
сталкиваемся со стерегущим дерево драконом Ладонном, выполняющим,
однако, противоположную по сравнению со змеей в Библии роль.
В Ветх.завете
поедание яблок – грех, который несет за собой смерть, и дьявол
искушает человека нарушить запрет бога. В греческом мифе достать
яблоки Гесперид и победить стоглавого дракона, находящегося на службе
у титанов, значит обеспечить себе бессмертие. В Библии дерево
жизни становится деревом смерти. Восточные герои,
соответствующие Гераклу, не бессмертны: Самсона убивают, Гильгамеш
теряет бессмертие»
[Лукач, 1984,
с.135]. И хотя секрет бессмертья не разгадан доныне, Фирдоуси,
воспроизводя дозаратустрианские образы, в дастане о рождении Рустема
говорит о мировом древе, «древе всех семян», как об источнике
благодетельных плодов, древе – подателе жизни [Бертельс, 1997, с.238].
Существо первородного греха Нордической этиологией было «вычислено»
существенно иначе нежели в семитской, с её деспотическими воззрениями
на б-жество. Предком царя Агамемнона – Атрида, был эпоним п-ва
Пелопоннес – Пелоп, отец Атрея. Он был сыном знаменитого Тантала,
коему достались танталовы муки. Тантал удостоился небывалой чести –
посещения собраний богов на Олимпе. Возгордившись, Тантал испытал
всеведение богов, подав им мясо своего убитого сына. Боги оказались
сведущи, и не притронулись к пище, кроме лишь Деметры – удрученной
потерей Персефоны и в рассеянности съевшей плечо. «Отказавшись от
человеческой жертвы, боги приказали Гермесу оживить Пелопа. Гермес
собрал расчлененные члены младенца, оживил Пелопа, сварив его тело в
котле, а вместо съеденного Деметрой плеча вставил искусственное плечо
из слоновой кости. С той поры все Пелопиды имели на плече белое пятно»
[«Мифологический словарь», 1965, с.194]. Как видим, Авраамово
жертвоприношение – отнюдь не столь бесспорный «этически» акт, нежели
это внушается «школьным б-гословием».
Это не значит, что человеческие жертвы тогда не приносились, речь о
принципе и отношении к нему. Аморей (западный семит) Авраам в сходной
ситуации и волю богов видит иную, и действия его б-гом, от него,
требуются такие, что не вызвали бы милости Олимпийцев! Сходным образом
иранский [Раевский, 1977, гл. 3-я] и римский [Зелинский, т. 1-й,
с.214] этиологический миф связывает «первородный грех» - с
братоубийством. Чувствительное и благородное сознание дорян не
позволило признать за покровителями их Диоскурами, за бессмертным
близнецом Поллуксом – убийства своего брата Кастора, как римляне
рассказывали об убийстве Рема Ромулом. И известная нам этиологическая
легенда, объясняющая «мировое зло», в эллинской интерпретации
оказалась связанной с предком Атридов.
То, как решается в шумерийской по происхождению космологической
мифологии Библии вопрос смертности, тоже отнюдь не убедительно. Ведь
кто, по смыслу, виноват в «первородном грехе»? Ева? Диавол? Отнюдь!
Виноват в нем сам Иегова – рассказавший Еве про древо познания,
приказав ей т.обр., по выражению Хаджи Насреддина, «не думать о
желтой обезьяне». О древе жизни еврейский б-г перволюдям не
рассказывал ничего – и оно осталось ими нетронутым. Это кстати, вполне
реальное – земное дерево, растущее на о-вах Южных морей, мы о нем
расскажем далее… Не будучи убедительной, история приобретения людьми
смертности, однако, отвечает представлению о божестве, сложившемуся в
месопотамских болотных деспотиях.
«Идеал положительной нравственности – arete, переходящая по мере
развития нравственной культуры от понятия доблести к понятию
добродетели» [Зелинский, 1995, с.56], - впрочем, равно восходящих
к древнейшему понятию добы (сохраненному производными словами: сдоба,
добыча, подобие). «…Её отдельное проявление - подвиг (katorthoma);
это – идеал античный, общий всем эпохам. Идеал отрицательной
нравственности – праведность, её средство – воздержание, её отдельное
проявление – избежание поступка или греха (hamartema);
это – идеал фарисейский (в объективном смысле этого слова)»
[там же]. Здесь автор, владевший классическими языками лучше, нежели
родными славянскими, оказался неточен ибо праведность – подразумевает
движение по прямой, а не пребывание в точке (исключающее уклонения).
(из 2-й главы «Материалы этнографии»):
…«Подмостками, где роль играть все люди обязаны, мне досталась роль
– печальная», - говорит о себе Венецианский Купец, герой
В.Шекспира. Хотя каждый год, неизменно, родина его совершала обряд
обручения Дожа с Морем, её граждане не имели выгод от
благорасположения Морской царевны, не могли вершить свои дела
свободно, прозакладывав за это свои буйны-головы. В одноименном очерке
работы «Возрожденцы», впервые опубликованном в 1911 [Зелинский, т.
4-й, вып. 1-й, с.6-я], в преддверье 1-й Мировой войны, Зелинский
говорит: «Мне думается, я нашел разгадку этой органической печали,
омрачающей душу зодчего радости. Навела меня на нее другая трагедия, с
давних пор любимая мною, «Волшебник Мерлин» Иммермана. Здесь мы
находим нашего царственного купца в лице короля Артура; и он –
покровитель и зодчий радости; под его сенью бьются паладины,
награждаемые за свою храбрость улыбкой на устах прекрасных дам; он
создал всю эту радостную службу чести и любви, рыцарским символом
которой стал для людей его Круглый Стол. Расцветом этой радостной
службы д.б. быть назначенный им на день Троицы блестящий турнир,
именно тогда неотразимая, непонятная грусть обуяла душу Артура. …Сам
Артур объясняет ее следующим образом:
В веселья
волнах
Внезапно щемящий объял меня страх:
Почудилось мне
Страшилище смерти на чалом коне.
Вот – вервьем голод вкруг тела обвитый;
Вот – грозный владыка страды ядовитой,
Безжалостный Мор;
Вот смотрит в упор
Отчаянья пристально-гложущий взор.
И ринуться жаждут исчадия тьмы
На рыцарей, дам, на весь сонм наш прекрасный
За то что так ясны,
Так царственно горды и радостны мы»
[там же, т. 4-й, вып. 2-й, с.57].
«В этом чувстве ничего странного бы не было; это – дополнительный
цвет грусти, окружающий мрачным кольцом всякое яркое проявление
радости, минорная темя в плясовом напеве. …Сам поэт дал нам… важное
указание… «Услада власти точно сон проходит,\ народ живет в тени,
несокрушимый», - говорит сатана на могиле Кандиды; и приблизительно
то же хочет сказать Плацид там, где он еще при её жизни поучает свою
духовную дочь: «Вечно меняется необычайное, малому лишь пребывать
суждено». Жизнь неразвитой особи незаметно для нее самой отходит в
хаос всеобщности; великому же счастье полной жизни достается лишь
ценой горького сознания её скоротечности. …Сошлюсь на «полуночную
песнь» Ницше: «но всякое счастье жаждет вечности – жаждет
глубокой, глубокой вечности». Зачем жаждет оно её?» [там же, т.
3-й, с.с. 384-386], - так писалось им ранее, впервые в нояб.1899 (в
«Вестнике Европы»).
В 1911 году ученым делается более обобщенный вывод. «Повидимому, и
Антонио м.б.произнести эти слова. …Некогда он и сам беззаботно
веселился… Но молодость прошла, …тогда он увидел то, чего не видели
другие, и это зрелище превратило в печаль его веселье. Он увидел того,
кто готовил уничтожение ему и его друзьям именно за то, что они были
так ясны, так царственно горды и радостны…» [там же, т. 4-й, вып.
2-й, с.57].
«На вершинах поднебесных гор – царство радости и любви. Здесь живут
в вечном блаженстве прекрасные Белые боги, охраняемые несокрушимым
копьем своего владыки Вотана, рунам которого покорны все силы земли.
Не сходит румянец с их щек, не бороздят морщины их чела; ежедневно
обновляют они свою молодость, вкушая волшебные яблоки сестры своей
Фреи, богини юности и красоты. А там, на дне голубого Рейна, спит сном
невинности ясное золото. Никто не простирает к нему жадных рук; только
русалки, дочери речного старца, резвятся при его туманном свете, когда
затерявшийся в глубине луч солнца ласкает его гладкую поверхность. Всё
же и над ним навис рок…» [там же, с.58], - это базис, известный из
средневековых записей, в позапрошлом веке положенный в основу
романтической Тетралогии Рихарда Вагнера. И мы не можем что-либо
возразить ему, сообщив даже в 6-й главе нашего расследования латинское
название того древа - «яблони», как ошибочно звали её на
Севере, что приносит жизнь и молодость… - «Наследие мира обретет
тот смельчак, кто скует себе перстень из его сверкающего металла.
…тому удастся попытка, кто проклянет любовь. А какая живая тварь
пойдёт на это?» [там же]…
(из 4-й
главы «Владычица Огня») …«В
основе жизни эпического героя, как правило, трагический парадокс»
[Гринцер, 1970, с.48]. Берясь за создание «Мертвых душ», Н.В.Гоголь
характеризовал свой замысел как «русскую Илиаду»; ошибка Гоголя
заключена в том, что думая подражать Вальтеру Скотту и в общем, не
придавая значения своей героической повести, «Русскую Илиаду»
он уже сложил - написав «Тараса Бульбу», повесть об осаде Дубно, где
мотив раздвоения, «кривизны» пути, выпадающей волею рока - для героя,
не несущего вины за пьянку караулов (приведшую к пленению товарищей у
Дубно, одновременно с татарским налетом на Сечь, не позволяя снять
осаду), воплощен самым видимым – предельно «актуализированным»
образом.
Польско-украинский помещик, земляк Н.В.Гоголя-Яновского, в будущем 1-й
президент Польской АН, Ф.Ф.Зелинский, - не очень удачно
терминологически но потрясающе глубоко, если учесть ограниченность
доступных ему источников, - по греческим поэмам, отразившим полемику
полисов за право «эллинского первородства», и по опубликованной тогда
Эдде, реконструировал содержание важнейшей из древнеарийских
«священных книг» - «Эсхатологической поэмы» (название условно),
повествующей о грядущем Конце Мира. Сообщая об одном из изводов
мифологической генеалогии, рассказ гласит, что «…политика не
создает, а только соединяет. Она могла перенести на Лемнос брак Ясона
и Ипсипилы; его самого она не создала, а воспользовалась готовым уже
элементом саги. К его разбору мы переходим теперь – и этот разбор
выяснит нам, между прочим, и загадочное имя «Высоковратной» царицы,
необъяснимое на почве чисто лемносских преданий. Заведет же он нас в
самую сердцевину греческой мифологии – в миф о Спасителе царства
богов.
…Эта формула,
добытая методами исторической мифологии на греческой почве и
проверенная методами сравнительной мифологии на индоевропейской,
гласит так. Царству богов грозит гибель от сынов Земли – гигантов.
Чтоб отвратить эту гибель, Зевс создает, в соответствие с решением
рока, человека божественного семени»
[Зелинский, т. 1-й, с.133]. Царство Ипсипилы, - родина культа Огня –
Вулкана [см. Кноблох, 1974], Гефеста, - «…суровый о.Лемнос, в
сев.части греческого архипелага, недалеко от фракийских берегов. Здесь
еще в историческую эпоху горели какие-то таинственные подземные огни,
свидетельствующие о деятельности вулканических сил – знаменитые «лемносские
огни». Гефест был, поэтому, одним из главных богов страны; в честь его
был назван один из двух ее городов, Гефестия. Ее старинных жителей
Гомер называет «синтиями», т.е. разбойниками; действительно, положение
о. на пути в Мраморное и Черное моря делало морской разбой очень
соблазнительным для населения. То же положение недалеко от фракийских
берегов позволяет думать, что и эти синтии принадлежали к обширному
фракийскому племени; и действительно, мы встречаем у них в качестве
2-го главного, уже не местного, а племенного бога – главного бога
фракийцев, Диониса. От него вела своё происхождение царствовавшая в
доисторическую эпоху династия; царя Тоанта считали сыном Диониса и
Ариадны, а дочерью Тоанта была Ипсипила. Там же, на том же суровом и
загадочном о-ве завоеватели-греки встретились еще с одним, сильно
заинтересовавшим их явлением, - с женским царством амазонок. Их
существование было общеизвестно: второй город лемносцев, Мирина, был
назван так в честь царицы амазонок и хранил память о ней в течение
всей исторической эпохи древней Греции; Мириной же была названа жена
царя Тоанта, мать нашей Ипсипилы. Всё это заставляет отнести
древнейшие лемносские сказания к обширному и увлекательному циклу
мифов об амазонках» [Зелинский, т. 1-й, с.130]. Указание на
фракийскую принадлежность аборигенов как будто не говорит об архаизме
историографии: фрако-фригийская культура формируется во времена
переселения «народов моря», перед Х в. до н.э. [см. Мелюкова, 1979],
хотя топонимика Фракии сохраняет следы древне-индоевропейского языка,
восходящие к общеарийской эпохе, эпохе арийской конкисты [Агеева,
1985, с.с. 79-89]. Но увязывание массива фракийской информации с
амазонками – культурный феномен коих принадлежит сугубо
иллиро-фракийскому миру (см. далее, гл. 11-я) – как будто, позволяет
признать целостность, удовлетворительную сохранность греческого
источника.
Напоминаем, что как обитатели Дальнего Запада – гиганты, так и люди –
тоже сыновья Земли, некогда промыслительно воскрешенные к жизни
Провидящим (Прометеем) и Афиною. Рок, висевший над богами, их не
касается, они – представители того же мира, что и гиганты. По
Зелинскому, дочь Зевса, «жертвуя своей божественностью, спускается
на землю, чтобы стать подругой его сына и руководить им на его земном
пути. Но и сыны Земли принимают свои меры: желая погубить намеченного
роком спасителя, они приводят к нему прекрасную деву земного или
подземного происхождения, в объятиях которой он забывает о своей
небесной покровительнице и, изменив ей, падает жертвой её ревности. –
Как видит читатель, это – тот же миф, который является центральным и в
германской мифологии – миф о Сигурде-Зигфриде. В Греции, в силу ее
племенного дробления, и спаситель расщепился на несколько
мифологических образов: его называют то Гераклом, то Ахиллом, то
Мелеагром, то Ясоном» [Зелинский, т. 1-й, с.133]. Ахилл, Геракл и
Ясон – уроженцы эолийских городов, что показывает генеалогию
греческого звена мифа. Мелеагр – ахеянин, богатырь племени создавшего
Микенскую державу, чей эпос и лирика, увы, не сохранилась. Но еще
известная 3 тыс. лет назад эпическая песня о гневе Мелеагра - принесла
сюжет Гомеру. Ахеянин же был Персей, основатель Аргосского царства
Атридов. Но ахейские саги, сохранившись гораздо хуже из-за разгрома
Аргосско-Микенского царства, вытеснения его обитателей в горы Аркадии,
оставили мало следов своей оригинальной версии [Гринбаум, 1996].
Потому они проходят мимо внимания литературоведения. Трудней понять
игнорирование исследователями преданий ионийских, их искусственное
омоложение [см. напр.: Лурье, 1993, с.173], несмотря на явные
свидетельства древнего их бытования [Зайцев, 1960].
«Литературная история племени, как уже отмечалось, обычно
начинается с ухода с прародины, состоит из достаточно подробного
изложения перехода и заканчивается приходом на новую родину. Казалось
бы, что о новой родине в легендах д.б. наиб.подробные и достоверные
сведения. В действительности дело обстоит наоборот. Захватив, обычно
силой оружия, подходящую территорию, племя, истомленное предыдущими
скитаниями, стремилось удержать её любой ценой. В исторических
легендах часто вообще умалчивается о том, что на занятой территории,
т.е. нов.родине, были какие-то жители. В крайнем случае упоминаются
злобные и глупые великаны, свирепые карлики и т.п. нечисть.
…Исторические легенды действительно являются первоклассным источником.
Однако их задачей является не поддержание древнейшей традиции, а,
наоборот, борьба как с предыдущими, так и с иного происхождения
традициями, прямо или потенциально враждебными. В сущности каждая
историческая легенда имеет точную датировку и не только сообщает о
каких-либо фактах, но и перебивает все прочие нежелательные сообщения,
соответственно конъенктурным обстоятельствам. Историческая легенда –
источник крайне тенденциозный. В связи с этим следует отметить, что в
некоторых случаях полемика основана на недоразумении. Традиционная
легендарная история часто (а фактически всегда) не соответствует
действительной истории, бесспорно, - основная цель исследователя, но
она не будет достигнута без знания легендарной истории, которая
отражает не столько реальные исторические факты, сколько
идеологические установки, также бывшие реальным историческим фактом,
требующим не опровержения (что довольно спорно), а объяснения.
Традиционная легендарная история д.б. критически рассмотрена не с
точки зрения соответствия её действительной истории, а по существу её
смысла, как источник определенной эпохи», - сформулировал некогда
Ю.В.Кнорозов [Кнорозов, 1979, с.136]. Героем ионийцев был Тесей –
освободитель отечества от тирании семитов с о.Крит (описания
египетских человеческих жертвоприношений в сагах о Геракле и Персее,
говоря о Египте, описывают Крит, лишь через посредство которого эллины
знакомились с Египтом). Предание о нём, положенное на
общеиндогерманский «скелет», благодаря развитию ионийского
писательства, сохранилось едва ли не в наиболее полном виде.
Осведомляемся мы о нем - в относительно древнем и, вдобавок, не
литературном, а «научном», хотя и идеологизированном источнике, ибо
идеологи аристократии, пришедшей к власти после изгнания из Афин
Фемистокла [Лурье, 1993, с.с. 295-296], стремились зафиксировать
древний эпос о Тесее, как основателе Аттического государства,
«кодификаторе» его аристократических обычаев.
Сочиняя роман «Великая дуга», И.А.Ефремов нарек героя повествования
именем Пандиона. Имена персонажей Ефремова несли обыкновенно смысловую
нагрузку (аквалангист Джулио Чезаре из «Лезвия бритвы», например,
носит имя - 1-е название ЛК «Новороссийск», взорванного итальянскими
боевыми пловцами в 1954 г. в Севастополе). Кто же такой Пандион,
исторически? Историографы Афинской демократической политии числили
Пандиона основателем Афинского государства, - потомка 1-го Аттического
царя Эрехтония, сына Гефеста (т.е. огня-вулкана) и Геи, воспитанного
Афиной и переданного дочерям Кекропа (создателя аттического
Двенадцатиградия, судьи в споре Афины с Посейдоном) в закрытом ларце.
Ибо Эрихтоний имел не то змеиную ниж.часть тела, не то обвит был змеей
(миф о пребывании в ларце-«бочке» известен широко). Генеалогический «список
был составлен афинскими учеными классического и эллинистического
периодов, которые пытались связать местные афинские легенды с
общегреческой мифологией. Т.к. в рез.этого сближения в ряде случаев
получались хронологические несообразности, мифографам приходилось
раздваивать мифические персонажи, если подвиги какого-либо героя не
вмещались в рамки одного поколения (дупликация). В результате на месте
одного героя оказывались два, носящих одинаковые или близкие имена (Эрехтей
и Эрихтоний, Пандион 1-й и Пандион 2-й). …Раздвоение образа Пандиона
можно считать ярким образцом дупликации…» [«Мифологический
словарь», 1965, с.186]. Искусственность основания видна и в том, что «само
имя Эрихтоний (корень «эри» означает хороший, сильный; «хтоний» -
земной) показывает хтонический характер мифа. Об этом же говорит
змеиный облик Эрихтония – хтонического божества, порождения земли,
было принято изображать в виде змей. Сюжет закрытого ящика встречается
и в других мифах» [там же, с.291].
Лишь бездетность гнетет воцарившегося над Аттикой Эгея, сына Пандиона,
должного делить трон с братом Петеоем и его наследниками, для которых
наличие стрыя (дяди по отцу) – досадная помеха. Утомленный борьбой, он
решает вступить в новый брак тайно [Шваб, 1912, с.118]. Получив
оракул, чей смысл ему не ясен (оракул требовал «нижний конец
бурдюка не развязывать» [Плутарх, 1987, т. 1-й, с.29] до
возвращения в Афины), Эгей обращается за советом к Питфею. Тот
«разгадывает» оракул, как будто противоположный по смыслу, ибо имел и
сам таковой - сулящий славу его внуку от тайного брака дочери. Питфей
выдает за Эгея свою дочь Этру. Происходит венчание, Эгей живет в
покоях супруги, но брак остается тайным, и родившийся впоследствии
ребенок Питфеем объявлен сыном Посейдона [Шваб, 1912, с.119]. История
эта более знакома нам из ориентальных текстов. «Шах-наме» Фирдоуси
Тусского приписывает такой брак царевичу из столицы Сакастана (Систана)
Забула - Рустему, а поэма «Гаршасп-наме» Асади Тусского – самому
Джемшиду (предку основателя Забула), причем Рустему будет не суждено
узнать своего сына, кроме как на смертном одре, а Джемшид погибнет в
изгнании. Почему, на наш взгляд, в ново-иранских рыцарских романах Х
в. н.э., сюжетных заимствований из классических текстов не было, а
если заимствование и было, то происходило гораздо раньше и в обратном
направлении, показано будет далее. Указание же на Посейдона показывает
архаичность собственно эллинской традиции о Тесее – именно Посейдон
был старшим божеством Микенской Греции [Зайцев, 2005, с.55],
отступление коего от власти над Афинами в пользу малоазийской
Богини-Девы пришлось далее раскрывать этиологической легендой о споре
богов за власть над Аттикой.
Уходя на родину, Эгей прячет свой меч и сандалии под огромным камнем и
просит Этру отослать сына в Аттику, открыв ему происхождение, если он
сравняется силой с отцом, сможет отвалить скалу. По этим предметам
должен будет узнать его отец в дальнейшем.
Это черта ионийская - в испытании на оружии, фигурирующем в иных
индогерманских легендах, обычно фигурирует лук, должный дополняться
боевым поясом. Меч – был оружием ионян, одержавших своими длинными
мечами-рапирами, нанося уколы «по-испански», победу в рукопашных
схватках с воинами Крита, прикрытыми огромными – в рост человека «восьмеркообразными»
щитами, защищавшимися от неповоротливых копий [Фор, 2004, с.с.
138-139; ср.: Окшотт, 2004]. И в дальнейшем симметрично заточенный меч
ксифос был известен как оружие ионийцев – эвбеян, противопоставляемый
рубящей, напоминавшей ятаган иллирийской майхаре - коей рубились
доряне-спартиаты. Отсутствие боевого пояса может быть объяснено тем,
что Ахейская эпоха вызвала к жизни специфический вид доспеха –
бронзовую кирасу на всё тулово аристократов-колесничих [Фор, 2004,
с.137; см.: «История Древнего Востока», т. 2-й, с.193], не оставляющую
места панцирному поясу. Версия ионян образовалась т.обр. в 2-й\2 2-го
тыс. до н.э., и отражает реалии этого века, хотя хорошо сохраняет
схему индогерманского этиологического мифа, передаваемого скифской
этногонической легендой и новеллой валлийского наследственного права.
Ионийский царевич «воспитывался у Питфея; наставником и
воспитателем его был Коннид, которому афиняне до сих пор еще приносят
в жертву барана за день до праздника в честь Тесея. Они помнят о нем и
чтут его несравненно с большим правом, нежели чтут Силаниона или
Паррасия, рисовавших портреты Тесея и делавших его бюсты. В то время
существовал еще обычай – тем из мальчиков, которые достигли
совершеннолетия, отправляться в Дельфы и посвящать свои волосы богу.
Тесей пошел в Дельфы. Одно место, находящееся здесь, и до сих пор
известное под именем «Тесеи», получило, говорят, свое имя от него. Он
остриг волосы только спереди, по примеру гомеровских эвбеян. Подобная
стрижка называется в честь его «тесеевой». Обычай стричь волосы таким
именно образом ввели эвбеяне, но заимствовали его не от арабов, как
думают некоторые, а следовали в данном случае, не мисийцам [Мессия –
совр. Болгария], - они были воинственным народом, сражавшимся лицом к
лицу, умевшим превосходно драться с врагом врукопашную, о чем говорит
Архилох: «То не пращи засвистят и не с луков бесчисленных стрелы\
вдаль понесутся, когда бой на равнине зачнет\ Арес могучий: мечей
многостонная грянет работа,\ в бое подобном они опытны боле всего, -\
мужи – владыки Эвбеи, копейщики славные»… Таким образом, они
стриглись для того, чтобы не давать неприятелю возможности схватывать
их за волосы. Без сомнения, об этом знал и Александр Македонский,
приказавший, говорят, своим полководцам выбрить македонянам бороды, за
которые их можно было очень легко схватить в сражении», - так
напишет автор жизнеописаний [Плутарх, т. 1-й, 1987, с.с. 29-30]. Здесь
мы отмечаем иконографический элемент, отмеченный и Д.С.Раевским,
именно – то, что представитель варны воинов, скифский царь-Солнце
Колаксай торевтами Причерноморья изображался преимущественно, в
противоположность братьям, без бороды [Раевский, 1977]. Это м.б.
указанием на молодость, а может – быть отражением древней традиции, по
которой Ахилл, в частности, тоже изображался безбородым [см. Раевский,
1980].
«Мальчиком Тесей отличался телесной силой, храбростью и умом,
соединенной с сообразительностью, потому Этра подвела его однажды к
камню, рассказала ему об его истинном происхождении и велела взять
отцовские знаки и ехать морем в Афины. Он приподнял камень и легко
сдвинул его с места, но плыть морем отказался, хотя дорога была
безопасна и хотя его просили об этом дед и мать: идти в Афины сухим
путем было опасно, т.к. не было ни одного спокойного места, где не
грозило бы опасности со стороны разбойников и убийц. …Тесей, завидуя
подвигам Геракла, видел его деяния даже ночью, во время сна; но и днем
в нем говорила ревность и возбуждала его душу на такие же подвиги. Их
связывало и родство по крови – Этра была дочерью Питфея, Алкмена –
Лисидики, Лисидика же и Питфей были братом и сестрой, детьми
Гипподамии и Пелопа. Юноше казалось поэтому стыдным и позорным, что
Геракл ходил, отыскивая всюду злодеев, очищая от них землю и море,
между тем как он бежит от представляющегося ему случая показать свою
доблесть; думая ехать морем, он позорил бы того, кого другие считали
его отцом; он принес бы своему настоящему отцу знаки своего
происхождения – сандалии и меч – не обагренными кровью и не доказал бы
своими подвигами и делами благородства своего происхождения…», -
пишет Плутарх. И Тесей отправился в стольный град Афины - «дорожкой
прямохожей, прямоезженой», как выражались русские сказители,
повествуя о поездках Ильи Муромца.
Древнерусские политики 1-го тыс. н.э. отнюдь не обязательно должны
были быть незнакомы с эллинской историографией. В частности,
по-видимому они знали о казни, применяемой на Истме разбойником
Синидом, убившим многих путников – пригибая к земле сосны и привязывая
к ним за ноги пленников, разрывая их, - побежденным Тесеем и убитым им
аналогично, а в исторические времена – Александром Македонским,
казнившим так узурпатора Персидского трона - сатрапа Бактрии Беса: так
же, спустя 12 веков, убили Игоря Старого древляне. Но выражение
сказителей былин, записанное этнографами позапрошлого века, мы привели
не потому, что предполагаем генетическую связь его с эллинскими
сказаниями, записанными Плутархом. Зависимость здесь – от культурного
стереотипа, как мы показываем, обще-индогерманского, требующего от
героя – избирать прямой путь, проходящий сквозь ряды опасных
противников. В скрытой форме его, например, цитирует Владимир Мономах,
когда в своем «Поучении…» сыновьям с гордостью пишет, как проезжал из
Киева в Ростов прямым путем, «сквозь» вятичей.
Возле Эпидавра Тесей вступил в борьбу с разбойником Перифетом, сыном
Гефеста, прозванным Коринетом (дубиноносцем), и убил его. Его дубину
он взял себе в качестве трофея, свидетельствующего о своем подвиге,
подобно тому как Геракл носил в качестве щита шкуру убитого им льва.
На границе Мегариды и Аттики сын Эгея убил Скирона. Тот на высоком
утесе заставлял путников мыть ему ноги, сталкивая их в пропасть. Тесей
схватил Скирона за ногу и сбросил в пропасть его самого.
В Аттике Тесей убил аркадийца, элевсинского богатыря Керкиона.
И наконец, на реке Кефис Тесеем побежден знаменитый Дамаст (Прокруст).
Принеся умилостивительные жертвы для очищения от убийств, 04 числа
крония месяца Тесей вступил в Афины [Плутарх, 1987, т. 1-й, с.34].
Сюжет поединка отца с неузнанным сыном на греческой почве – в
ханжески-почтительном, семейно-родовом эллинском обществе не
удержался, но следы его мы находим. Последней женою Эгея была Медея,
б\подруга Ясона. Рассчитывая приобрести царство для своего сына Меда –
Медея убедила мужа, что неведомый герой отнимет его власть. И на пиру,
её наущением, Эгей подносит Тесею чашу с ядом. Вот и сюжет поединка
неузнанного сына с отцом! Но оптимистический эллинский дух смягчает
суровость былины. Бросив взгляд на снятый Тесеем перед пиршеством меч,
Эгей узнает свое оружие, посмотрев на ноги – сандалии, и уже
поднесенную чашу он выбивает из рук сына в последнее мгновенье. Медея
спасается бегством.
На этом испытания Тесея не кончаются. «Сыновья Палланта надеялись
сначала, что, по смерти бездетного Эгея, престол перейдет к ним. Но,
когда наследником объявился Тесей, они сочли себя оскорбленными, т.к.
мало того, что сам Эгей был приемным сыном Пандиона и не имел ничего
общего с потомством Эрехтея, наследником престола сделался Тесей,
также пришелец и иностранец, - и взялись за оружие. Они разделились на
два отряда: одни из них двинулись, под предводительством отца, из
Сфетта прямо на столицу, другие спрятались в засаде у Гаргетта с целью
напасть на противников с двух сторон. С ними был уроженец Агнунта
глашатай Леой. Он открыл Тесею замысел сыновей Палланта. Тот
неожиданно напал на засевших в засаду и истребил их всех. Другие,
бывшие с Паллантом, разбежались, когда узнали о случившемся. Вот
почему, говорят, палленский дем не роднится с гражданами агнунтского
дема; точно так же в первом из них глашатаи не созывают народ обычным
криком: «слушай, народ!» - они ненавидят это слово,
напоминающее им об измене» [там же, с.35].
Освободив родной город от владычества Миноса при содействии его
дочери, но потеряв отца и вернув богиню богу Дионису («Зевсычу», как
переводится имя Дио-ниса), Тесей становится царем Афин, «культурным
героем». Ему приписывается объединение Аттики, разделение граждан на
три класса – этиологическое предание, связываемое с Йимой в Иране, с
сыновьями Таргитая в Туране (Скифии), раскрывающее существование варн,
аристократическую структуру общества. Также - учреждение Панафинейских
празднеств, с «помпой» (торжественной процессией), конными и
гимнастическими состязаниями и гекатомбой – жертвоприношением и
грандиозным пиршеством мясом жертвенных животных.
Из нескольких приписываемых ему женщин, две его известные супруги -
это царица амазонок Антиопа («вариант: Ипполита, связанная с мифом
о Геракле» [«Мифологический словарь», 1965, с.242]), а с гибелью
её, от копий бывших сестер–поляниц, - Федра. Последняя хорошо известна
современным литераторам, но плохо осознается её роль, – роль убийцы
сына Тесея и Антиопы - Ипполита. Этот штрих не случаен, ибо сходным
образом, волею мачехи, погибает у Фирдоуси Сиявуш, сказание о котором
было широко известно, опираясь на какие-то древние, не авестийские и
не эллинистические туранские источники.
Много совершил подвигов Тесей, но невесел был его конец. Напомним «самый
вероятный рассказ, подтверждаемый многочисленными писателями»
[Плутарх, 1987, т. 1-й, с.49], по выражению Плутарха, словами
Н.А.Куна: «Пейрифой, оплакав свою супругу, через некоторое время
решил опять жениться. Он отправился к своему другу Тесею в Афины, и
там решили они похитить прекрасную Елену. Она была еще совсем юной
девушкой, но слава о её красоте гремела далеко по всей Греции. Тайно
прибыли друзья в Лаконию и там похитили Елену, когда она весело
танцовала со своими подругами во время праздника Артемиды. Тесей и
Пейрифой схватили Елену и быстро понесли её к горам Аркадии, оттуда
через Коринф и Истм привезли в Афины» [Кун, 1975, с.202].
Упомянутая деталь не обязательно может быть отнесена к избыточным,
позволяющим предполагать общий протограф, но знакомство Бижана с
Манижой, согласно Фирдоуси, также происходит на веселом весеннем
празднике, тайно посещенном богатырем по наущению соратника по
богатырской охоте, и мы это примем к сведению.
Дальнейшее не секрет, хотя достоверно всего менее, представляя собою
контаминацию разнообразных литературных первоисточников. Бросившись в
погоню, спартанцы не настигли похитителей. Объегорив Диоскуров, оные
бросили жребий, кому владеть добычей, сговорившись, что второй получит
помощь в умыкании невесты. Елена выпала Тесею. Еще слишком молодую для
замужества, он укрыл её в аттическом селении Афидне, а Пейрифой
потребовал помощи в добывании самой Персефоны – дочери богини Деметры,
жены Аида. Тесей не нарушил клятву. Через расщелину в земле герои
спустились в царство Аида. Владетель царства теней пришел в гнев,
когда смертные потребовали богиню подземного мира, но скрыл его,
предложив им присесть на трон, вырубленный в скале у самого входа.
Сев, герои приросли к камню, и оказались в плену Аида. Далее, согласно
мифу, Тесей был выведен из плена Ада Гераклом – Сотером эллинской
теологии. Но не радостным было освобождение. Неприступный город царя
был разрушен. Братья Елены – Кастор и Поллукс пошли походом на Аттитку,
в отсутствие своего басилевса столица и крепости пали. «Подступив к
Афидне, Тиндариды одержали победу и взяли город. Здесь, говорят, пал,
между прочим, товарищ Диоскуров в том походе – сын Скирона, Галик, имя
которого носит одно место в Мегариде, т.к. там находится его могила.
Историк Герей рассказывает, что пал он под стенами Афидны от руки
самого Тесея и в подтверждение своих слов приводит следующие стихи о
Галике: …на широкой равнине Афидны\ храбро сражаясь за честь
пышнокудрой Елены, повержен\ был он Тесеем…», - приводит Плутарх
выдержку мегарского историка, сведения которого восходят видимо к
«Каталогу женщин» Гесиода [Зайцев, 1960]. Диоскуры возвратили в
Лаконику Елену, уведя также в рабство мать Тесея Этру, сыновья его
вынуждены были спасаться бегством. Аттику же отдали давнему врагу
Тесея Менесфею. Так различается «Тесеида» с Илиадой, где поход
возглавляют братья Агамемнон и Менелай, причем последний в роли мужа,
как считает Зелинский, подменил Ахилла – героя более древнего
предания. «…Имя вождя похода, Агамемнона, было у спартанцев лишь
эпитетом Зевса» [Зелинский, 1907, т. 3-й, с.157, см. предыд.]. Но
первыми братьями греческой теогонии, сошедшими в людское царство, на
Землю, были, всё же, братья Прометей и Эпиметей, о коих, как
противниках Зевса, память жила.
«Покинул Аттику Тесей и удалился на о-в Эвбею, где он имел
владения. Несчастье сопутствовало теперь Тесею. Царь Скироса Ликомед
не хотел отдать Тесею его владения; он заманил великого героя на
высокую скалу и столкнул в море. Так погиб от предательской руки
величайший герой Аттики. Только много лет спустя после смерти Менесфея
вернулись в Афины сыновья Тесея после похода на Трою. Там, в Трое,
нашли сыновья Тесея мать его Этру. Её привез туда как рабыню сын царя
Приама, Парис, вместе с похищенной им Еленой» [Кун, 1975, с.203].
Медея же с сыном Медом воротилась в Колхиду. К тому времени «Ээт
был свергнут Персом; Мед убил Перса и воцарился завоевав знач.часть
Азии [Страбон, кн. 11-я; Диодор, кн. 4-я]. В-т: Мед погиб в походе на
индов, а Медея сама убила Перса и вернула власть [Аполлодор, 1-я, 9,
28]. В дальнейшем Медея была перенесена на о-ва блаженных, где стала
женой Ахилла» [«Мифы народов мира», т. 2-й, с.131]. С историей
низвержения Ээта Персом мы встретимся через главу.
***
«Вследствие странствований и скитаний племен, а также и вследствие
перемен, происшедших с исконной религией Зевса, и мифы об этих
спасителях видоизменились: первая дева (германская Брунгильда)
утратила свой характер небесной валькирии, вторая (германская Кудруна
или Кримхильда) – своё родство с подземным царством. Остались, однако,
следы и приметы того и другого; остался, затем, коренной мотив –
сплетение героя с двумя женщинами и его гибель, как последствие этой
измены. Так Геракл, супруг Даяниры, увлекается Иолой; так Ахилла,
намеченного спасителя Елены, соблазняет Поликсена; так Мелеагр
колеблется между Аталантой и Клеопатрой; так, наконец, Ясон изменяет
своей великодушной спасительнице Медее ради Ипсипилы… Это еще не
совсем то, что нам даст лемносская сага, но вооружимся терпением, а
пока отметим попутно, что Ипсипила действительно носит в своем имени
примету своего родства с подземным царством: «Высоковратным» было
именно оно, как видно из многих имен и эпитетов греческой мифологии,
да не только её – врата ада известны и из христианской эсхатологии, до
Данте включительно. Так и роковая невеста Ахилла носит совсем
неподходящее для девушки имя Поликсены – «принимающей многих гостей»:
«многоприемлющей» была обитель Аида. Так и Гераклова Иола названа
царицей Эхалии, т.е. «страны исчезновения»: всё это – родственные,
подтверждающие друг друга приметы. …Образ Ипсипилы построен на мотиве,
встречающемся также в других родственных греческих мифах и, что
особенно важно, в параллельном германском мифе о спасителе – на мотиве
«проклятого золота», приносящего гибель своему владельцу. Это золото –
знаменитое «золотое руно». Оно находится на краю света, в Колхиде, под
охраной неусыпного змея; туда отправляется молодой герой Ясон со
своими товарищами на корабле «Арго»»
[Зелинский, т. 1-й, с.134]. Коренной мотив можно проследить даже там,
где он не передается непосредственно, как, например, в дастане о
Сиявуше, пересказанном Фирдоуси согласно устной традиции (отсылка его
правдива ибо «престижной» была ссылка на письменный источник, в тот
век непроверяемая). Предание, кратко упомянутое историографами кон.
1-го тыс. н.э., в том виде как сохранялось оно в Х в. н.э., подробно
изложено в «Шах-наме». Герой фаталистически знает о своей
обреченности, и в его двух браках нет мотива рокового соперничества
(сложного для персидского автора ибо персы были многоженцы), напротив,
женитьбы на своей дочери и на дочери Франграсьяна (Афрасьяба) равно
организует Пиран («повторы», напомним, показывают позднее
происхождение редакции). Но после гибели Сиявуша, после воцарения
Кей-Хосрова - сына того от Ференгис, ведя рать на Туран для мести за
убийство Франграсьяну, Тус, внешне немотивированно, поворачивает
войска на Келат, где царствует Форуз – сын Сиявуша от Джариры, сводный
брат Хосрова, и разоряет это княжество, причем Бижан предательски
убивает владетеля. Понять это возможно, лишь подозревая скрытый мотив
соперничества подруг Сиявуша, приведший его к гибели, в романе
мусульманина-фаталиста опущенный (точнее подмененный мотивом борьбы
Франграсьяна и его брата Герсиваза – интригана, губящего Сиявуша).
«Такое золото находилось среди драгоценностей рода Кадмидов –
роскошное ожерелье, полученное некогда Кадмом за своей женой Гармонией
от ее матери Афродиты (а по исконной форме мифа – добытое им от
умерщвленного им Аресова змея, что уже совершенно сближает это
ожерелье с «кольцом Нибелунгов»)»
[там же, с.151]… - став причиною гибели Амфиария. Его ценою было
куплено решение Эрифилы, жены Амфиария и сестры Адраста, об участии
мужа в Походе на Фивы. Этот мотив – напротив, демонстрирует позднее
своё (относительно) время возникновения, оказавшись локальным,
бытующим у народов - знающих товарное хозяйство и золотое (не
серебряное) монетное обращение, и баранья шкура, которою мыли золото в
кавказских реках, - не могла стать символом в годы жизни Гомера.
Ничего подобного мы не видим в осколках восточных инвариантов
«эсхатологической поэмы». Как напр. в Махабхарате, восходящей к
греческим источникам, но догомеровской эпохи. Сокровище, завоеванное
Пандавами, выигранное в кости Шакуни вместе с княжеством и свободой
Пандавов и приведшее к битве на Курукшетре [см. Махабхарата, кн. 2-я и
далее], где погибли все 5 сыновей Драупади и 100 сыновей Дхритараштры,
описывается - как обычные украшения. А золотая хварена появляется в мiръ
нетварным светом, и понятие золота – оказывается материалом совсем для
иных метафор: «…лишь солнечный стяг, пламенея, взлетит и в жидкое
золото синь обратит, со мною расстаться должны вы тотчас…»
[«Шахнаме», т. 4-й, 17308-17312, сцена прощания Кей-Хосрова].
Саги скандинавов, чье сознание, в отличье от греческого и подобно
римскому – было индивидуализированным, историческим, - создававшиеся в
историческое время - являются произведениями литературы выражено
авторской. Каждая сага знает имя скальда - создателя её, «перестройка»
её текста недопустима. Эддическая поэзия Германской древности -
принципиально отлична от поэзии скальдов. Истории создания эддических
повестей неизвестны, они – анонимны, без фиксированного текста
[Стеблин-Каменский, 1979, с.с. 57-58], что мы видим по тому, как в
разных изводах сопереницей Брунгильды оказывается то Кримхильда, то
Кудруна (Гудрун). Источник этих песней – южно-германские легенды эпохи
крушения Бургундского королевства [там же, с.51], созданные
обладателями иного социо-культурного комплекса. И этические построения
саг о Вольсунгах и Аргонавтики - искусственны для древнего эпоса,
экстраполируемые во времена, когда у арийцев заведомо не существовало
товарного хозяйства, тем более монетного обращения, в каковом
употребляется золото. Величайший дар «культурного героя» германцев
Вотана (имя, согласно Вч.Вс.Иванову, восходит к понятию Вития - поэт)
– не злато, но - руны. Слово это филологами этимологизируется из
германского же «тайна» [«Лингвистический Энциклопедический словарь»,
1990, с.425], что сомнительно, ввиду кельтского происхождения самого
корня [Биркхан, 2007]. Куда убедительней видится этимология
Д.Жунковича, выводящего понятие из старославянского корня рутить- -
врезать [Лесной, 1995, с.160, ссылка]. Не получает она распространения
лишь ввиду доктринального отрицания русофобствующей академической
«наукой» самого факта существования славянских рун [там же, см. дал.;
см.: Громов, Бычков, 2005], хотя известно всем однокоренное понятие –
руно, срезанная баранья шкура (в прошлом кожа служила для престижного
письма). И пожалуй, греко-германский «философский модернизм», в Элладе
увязываемый с беотийскими реалиями, напрямую связан с тем фактом, что
основатели Фиванского государства в греческой мифо-историографии
устойчиво считались финикийцы – родичи Европы Сидонской, легенда о
которой передает факт ближневосточной колонизации Юж.Европы до
арийского вторжения в нее с Севера [см. Колонтаев, 2001]. Тогда время
трансформации легенды, привнесение отсутствовавшего в прошлом мотива –
сделанную в Ионии интерполяцию мы можем увязать с эпохою Лидийского
царства, до свержения Кандавла управлявшегося потомками Геракла. В
нем, на смену былой минойской торговле, где единицей цены служила
голова скота и ее минойский суррогат (в виде слитка меди), появилось
такое изобретение Человечества – золотое монетное обращение [Рябцевич,
1977, с.с. 23-24]. Напоминаю, как, согласно Геродоту, лишились своего
царства лидийские потомки Геракла. Обладая красавицей-женой, царь
Кандавл не мог скрыть этого от своего телохранителя Гига, и приказал
ему однажды тайно провести ночь в царской опочивальне. Жена Кандавла,
тем не менее, заметила Гига, поняла, что тот ведом тщеславием её мужа,
и поставила ему условие: убить Кандавла, женившись на ней и
воцарившись на троне Гераклидов, либо быть убитым самому. Гиг выбрал
последнее и воцарился, но скоро погиб. «…Гигес, царь и основатель
новой династии в Лидии, еще вынужден был вести с киммерийцами борьбу с
переменным успехом, то тщетно пытаясь найти против них союзника в
Ассирии, то сам вступая в союз против Ассирии с Псамметихом
египетским, и в конце концов погиб в борьбе с кочевниками, которые
даже взяли лидийскую столицу Сарды. Но уже его сын Ардис (651? – 613?)
смог воспользоваться уходом победителей киммеийцев – скифов царя Мадия
– в Ассирию и фактически занять б.ч. Малой Азии. Изгнав остатки
киммерийцев из своего государства, Ардис предпринял завоевание
ионийских городов-государств на побережье. Он овладел Приеной, но не
смог взять важнейший город – Милеет, и война с ним продолжалась при
его приемниках» [«История древнего мира», 1989, т. 2-й, с.67].
Греческие поэты были потрясены тем, как быстро пало вновь после этого
процветающее Лидийское царство, при Крезе завоеванное персами Кира
Великого, разгромившего коалицию противников Персии [см. там же]. К
скандинавам же это сказание было занесено в 1-й\2 1-го тыс. н.э.,
когда тысячи германцев служили наемниками в римских войсках [Лебедев,
1985, с.с. 31-33]. Это мы заключаем уверенно, ибо видим в германской
версии то изменение, что было внесено в «мифологический каркас»
ионянами. Традиционное арийское, в т.ч. и греческое (в Одиссее)
испытание на оружии, закрепленное в эпоху боевой колесницы, состоит в
задании взвести лук, оснастив его тетивой. У ионян, ввиду исторической
судьбы – необходимости бороться с прикрытыми щитом в рост человека
минойцами, оружием чего служил меч, оно претерпело изменение: герой
(Тесей) извлекает из-под камня отцовский меч. И Сигмунд, потомок
Волсунга (инкарнации Одина), тоже обретает чудодейственный меч,
извлекая из ствола ясеня (мирового) клинок, вонзенный некогда Одином
(одноглазым стариком в широкополой шляпе). «Проклятым даром», несущим
гибель своему владельцу, оказывается по существу - сама Кримхильда.
Из-за неё, лишившей жениха Брунгильду и разгласившей ей, что тот
посодействовал обманному овладению ею Гуннаром, убивают Зигфрида, она
же – историческая Ильдико (уменьш.от Хильда), приняв напиток забвения,
выходит замуж за Этцеля, провоцируя месть Хегни и Гуннару
(Бургундскому королю Гундихарию) - опосредованным виновникам
самоубийства сестры Этцеля Брунгильды. И наконец, после гибели
братьев, она наносит на брачном ложе смертельную рану самому Атилле,
перед этим убив своих детей от него и накормив мужа их мясом.
«Вероятней всего, рассказ об аргонавтах сложился в УIII
в. до н.э. в виде недошедшей до нас эпической поэмы с характерной для
эпоса систематизацией, гиперболизацией и проекцией в мифологическое
прошлое рассказов о первых плаваниях греков…»,
- пишет в энциклопедической справке А.И.Зайцев [«Мифы народов мира»,
т. 1-й, с.100]. Ясона «посылает злой царь Пелий, захвативший
престол его отца Эсона на фессалийском Иолке… Всё это – образы
очеловеченного мифа. Но имя Эсона явно происходит от слова,
означающего по-гречески «рок» (Aison
от
aisa)
и напоминает нам этим о «роковом» спасителе. …С своими аргонавтами
Ясон благополучно достигает Колхиды, является к царю Ээту, излагает
своё поручение. Царь ставит условием исполнение трех гибельных
подвигов – другими словами, отправляет юношу на верную смерть. Но ему
помогает любовь – любовь царской дочери, царевны Медеи (её имя значит
«мудрая»; наша Василиса Премудрая, выступающая в такой же роли –
прямой перевод греческого basilissa Medeia)»
[Зелинский, 1907, т. 1-й, с.135]. Греческое
metle
значит опьянение, др.-инд.
Madhu
– соответственно сладость, сладкое питие [Шрадер, 1913, с.72]. И имя
Медеи, подобно имени королевы Медб – персонификации Ирландии в
кельтских сагах [Гюйонварх, Леру, 2001, с.86], образуемо словом «мёд»
[см. "Саги об Уладах", 2004, примечания], – бывшем другим, наряду с
Солнцем, символом нетварного света.
Царь Ээт мчится в погоню за увозящими Золотое руно и Медею
аргонавтами, и мы видим, собственно, литературную интерполяцию
классической эпохи. «…Чтобы замедлить погоню, Медея убивает своего
малолетнего брата, которого она захватила с собою… страшное действие
золотого руна начинает сказываться. Разсчет оказывается верным; пока
царь хоронит сына, беглецы спасаются на родину. Золотое руно вручается
Пелию; но он отказывается уступить царство и гибнет от коварного
замысла Медеи… роковое золото потребовало новой жертвы. Возмущение
народа изгоняет из Иолка волшебницу и её мужа; они – бездомные
скитальцы при дворе коринфского царя…» [Зелинский, т. 1-й, с.с.
135-136]. «Во всем этом пока Ипсипилы нет. Да, но зато нет и имени
у той коринфской царевны, которая вызвала измену Ясона. В мифах её
отец называется Креонтом, она сама – Креусой, но это не имена, а
нарицательные – «царь» и «царица» - часто встречающиеся имена-затычки
для безвестных личностей мифа. Мне думается, именно её и звали
первоначально Ипсипилой: она ведь открыла Ясонову дому «высокие врата»
подземного царства. Потеряла же она это имя тогда, когда миф об
аргонавтах, по вышеизложенным политическим расчетам, был связан с
Лемносом. Ипсипила стала царицей лемносских амазонок; этим самым мотив
Ясоновой измены был удвоен. Можно заключить и наоборот: удвоение
мотива измены доказывает позднейшую формацию того мифа, который его
допускает. …Ипсипила не коснулась золотого руна: оно пронеслось мимо
её берегов на боязливо уплывающем «Арго»» [там же, с.с. 136-138],
как кольцо власти, подаренное Зигфридом Брунгильде, расплавилось в
пожаре хором Атиллы. «Как только кольцо расплавилось, проклятье
исчезло» [Королев, 2001, с.755], отомстившую Атилле Гудрун (Кримхильду),
желавшую утопиться, море принесло к берегу, где «правил конунг
Ионакр. Увидев её, он привел её к себе и женился на ней. У них было
трое сыновей» [там же]…
Таинственная «власть кольца», никак не упомянутого в рыцарской «Песни
о Нибелунгах» и лишь отчасти фигурирующего в Эдде, для обывателя ныне
ассоциируется с концепцией Дж.-Р.Толкиена - в большей степени, нежели
с Р.Вагнером.
Идея смертоносной власти богатства - материального золота (читай –
капитала) – власти, сулящей гибель миру, раскрытая в «Тетралогии» - у
буржуазного пошляка, у британского профессора - подменена понятием
самозарождающейся, словно гомункулус в пробирке, всепожирающей власти.
Так сказать проклятия «тоталитаризма».
«Толкиен опускает мотив прОклятого золота. У него нет ни слова о
сокровищах Нибелунгов или кого-то еще, которые кто-либо похищает»
[там же, с.761], и не даром «Толкиен не любил Вагнера и весьма
неодобрительно относился к вагнеровским толкованиям
германо-скандинавской мифологии» [там же, с.763]. «Динамическое
развитие мифологемы кольца власти представляется вполне очевидным: от
перстня, преумножающего богатства, до кольца, обладающего собственной
злой волей и несущего только гибель. Безусловно, здесь прослеживается
явное влияние христианства, «перетолковавшего» языческую мифологему в
соответствии с религиозными принципами. Язычники-скандинавы не
воспринимали богатство – и, следовательно, власть – как порок; Вагнер
устами своих героев повторяет, что истинная власть доступна лишь тому,
кто отказывается от любви, власть и богатство несовместимы с любовью
(во всяком её проявлении, будь то любовь мужчины к женщине или «всего
лишь» любовь к ближнему); для Толкиена стремление к власти, алчба,
порочно изначально, ибо любая власть – от Бога и иной власти быть не
может (не случайно свою рецензию на «Властелина колец» К.-С.Льюис
озаглавил «Развенчание власти»)» [там же, с.764], - кроме
разумеется, власти золотого клада, власти тех, кто себя определил как
уполномоченного этого бога [см. Зелинский, т. 4-й, с.с. 58-62]. «Вспомним
эту сцену: Фродо стоит на краю Роковой расселины, над ревущим
пламенем, в которое должен он бросить Кольцо, - и понимает, что не
сможет этого сделать. И тут на него набрасывается Голлум…»
[Королев, 2001, с.763], - сам Толкиен – «орудие всемирного разрушения»
(по выражению К.Н.Леонтьева), добропорядочный иудео-христианский
обыватель Европы эпохи «борьбы с фашизмом», вероятно точно высветил
здесь тёмные фрейдовские закоулки своего подсознания.
Когда звонкая монета еще не стала мерилом всего сущего, сакральным
кругом (образом коего служит златое кольцо) – заключающим вечность
[там же, гл. 1-я], являлось не кольцо, а Чаша. Та «отражающая мир
чаша», создавшая Царство Джемшида, унаследованная от древних
царей-Пешдадидов благодетельным шахом Кей-Хосровом, была унесена им с
собою – в его великом исходе из видимого мира, когда низвержение
врагов, следующих воле Ахримана, сделало дальнейшее царствование
бесцельным и сулило лишь возможность, возгордившись, пойти по пути
предка Джемшида.
И «…светлое царство богов неудержимо близится к концу»
[Зелинский, т. 3-й, с.155]. Так оно, по существу, и происходит. «Некоторые
исследователи полагают, что в основе эпоса [Махабхараты] лежит
конфликт между куру и панчалами, в котором союзниками последних
выступили иноплеменные пришельцы с севера, представители некой
неарийской (возможно, монголоидной) народности Гималаев; они то и
послужили образом Пандавов в Махабхарате. Борьба закончилась
поражением куру. Косвенным указанием на неарийское происхождение
Пандавов видят, в частности, в обычае полиандрии, который, согласно
тексту Махабхараты, принадлежал их роду (пять братьев женятся на
царевне панчалов Драупади), но который явно идет вразрез с моральными
нормами брахманистского общества; в самом значении их имени: Pandu –
«желтый» (в тексте толкуется как бледный) и т.д.. Если это
предположение справедливо, оно подкрепляет гипотезу инверсии –
изначальный героический эпос мог сложиться именно на основе преданий о
борьбе с иноземными врагами» [«Три великих сказания…», 1978, с.9].
Сохраненная позднейшей, известной нам редакцией реплика, брошенная в
самой драматической части, Сказании об игре в кости, сцене проигрыша
Юдхиштхиры, гласит: «Карна сказал: …один только супруг определен
для женщины богами, о потомок Куру! Эта же [Драупади] следует
воле нескольких <мужей>. Поэтому она несомненно рассматривается как
нечестная женщина. По моему мнению, нет ничего удивительного в том,
что ее привели в собрание, или что она в одном лишь платье, или же
совсем раздета…» [Махабхарата, кн. 2-я, гл.61], - арийская
принадлежность Пандавов отрицается.
То же видим мы в «Шах-наме» - где уход Хосрова, воцарение Лухраспа
(даже не принадлежавшего к роду Кейанидов), ведет к воцарению Бехмена
и гибели Систанского шахства со столицей в г.Заболе, чьим эпонимом был
Заб - отец Самы Кершаспы [Бируни, 1957, т. 1-й].
(из 6-й главы. «Лейтмотив копья… Хождения гойделов за три моря»):
…«Всякая
религия, содержащая учение о мессии, содержит именно в нем зародыш
своего собственного разрушения; рано ли, поздно ли, но обыкновенный
мессия должен явиться и увлечь за собою сердца. Мессианские элементы
древнегерманской религии подготовили почву для торжества христианства;
для греческой же религии Зевса необходимость реформы, соответственно
более быстрому росту греческой культуры, явилась много ранее. В
неопределенное точнее время, в эпоху возникновения древнейших
гомерических поэм, культ светлой божественной четы Аполлона и Артемиды
(Дианы) стал распространяться в Греции. Проник он туда с Востока: для
Гомера Аполлон еще – троянский бог. Быть может, его родина еще
восточнее; по крайней мере, персы, вторгаясь в Элладу, оказывали
уважение Аполлону и Артемиде, признавая в них своих родных богов»
[Зелинский, 1907, т. 1-й, с.9], - пишет Зелинский, - т.е. Митру и
Анахиту. Авестийское «шах-наме» Замьяд-яшт - рисуя стройную схему
мировой истории, как истории деградации сотворенного Ормуздом -
добродетельной плоти (от слова пламя), утраты ею хварены, дарованной
некогда первочеловеку, называет ТРЕХ «новых Адамов», последовательно
подхватывающих отлетевшую от Йимы божественную благодать. Владеющего
широкими полями Митру [см. Кюмон, 2000], мощного Траетаону [см.
Раевский, 1977, гл. 2-я] (т.е. Одина – Третьего конунга в Младшей
Эдде, по положению и биографии изоморфного Таргитаю\Траетаоне) и
наконец – мужественного Саму Кершаспу. Это можно, до некоторой
степени, соотнести с эллинской мифологизированной историей,
декларирующей переход сестры Диоскуров Елены от Тесея к Менелаю, а от
Менелая к Ахиллу (с предшествующим похищением Парисом).
Единомышленником же и научным преемником безвестного (пусть даже
коллективного) автора этой теогонии оказывается не только, скажем,
Гомер, но и Максим Исповедник, и, в наше уже время – Лев Гумилев
(содержание понятия «пассионарность», введенного им, можно
сформулировать предельно кратко – антиинстинкт). С Максимом
Исповедником тех и других соединяет то, что невидно за неточностью
русских переводов свято-отеческих текстов. Слово, в учении о двух
волях во Христе, переводимое нашим словом «воля», точнее могло
бы быть ныне переведено знакомым нам словом рефлекс [см. Максим
Исповедник, 2007, с.с. 50-51 и дал.]. И учение о богочеловеческой воле
гораздо точнее передавалось бы выражением «богочеловеческий инстинкт»,
точнее – антиинстинкт (в нашем смысле понятия инстинктивности).
Пророча грядущий Мировой Пожар, 19-й Яшт гласит: «…Как возлюбил
Йима ту лживую речь, на глазах у всех, в облике птицы отлетела хварена
от Йимы. Не видя любимой хварены, зашатался безрадостный Йима,
оказавшись в власти врага, рухнул на землю.
Когда в
первый раз отвернулась хварена от Светлого Йимы, отлетела в облике
птицы Варагн
[«Точная
идентификация этой хищной птицы затруднительна, предлагалось
отождествление и с орлом, и с коршуном, и с ястребом. Вероятнее всего,
что Варагн — это всё же “ворон”, птица бога войны у других
индоевропейских народов, например у древних германцев и скандинавов, у
которых ворон, птица, питающаяся трупами, посвящена богу войны и
смерти Одину. Два ворона, Хугин и Мунин (букв.: “Мысль” и “Память”),
всегда сопровождают Одина, и воронам, по-видимому, приносили даже
жертвы. Не исключено, что русское слово “ворон” и другие близкие по
звучанию обозначения этой птицы в балтийских и уральских языках —
заимствования из древнеиранского (так предполагал С.Н.Соколов)»:
«Авеста…», 1993 (прим. И.М.Стеблина-Каменского)], подхватил хварену
владеющий широкими просторами Митра - созданный Ахурой Маздой самым
сияющим из язатов.
Когда второй раз отвернулась хварена от Светлого Йимы, отлетела в
облике птицы Варагн, подхватил хварену мощный сын Атвии, мощный
победитель – Траэтаона, победоноснейший из людей. Тот, который победил
змея Дахаку с тремя башками, с тремя пастями, – того сильнейшего
друджа, что сотворил Ангро-Майньо на погибель порядку миров.
Когда третий раз отвернулась хварена от Светлого Йимы, отлетела в
облике птицы Варагн, подхватил хварену мужественный Керсаспа,
мощнейший из сильных, мужественный силой своей, убивший змея Срвару,
…убивший Гандарву с золотой пятой, …убивший девять сыновей Патаны, и
сыновей Нивики, и сыновей Даштаяни, …убивший Снавидку, рогом бившего,
камненогого…».
Далее, по «Риваяту», Сама Кершаспа оскорбляет священный огонь,
недостаточно быстро явившийся ему, - по-богатырски ударив того
палицей. После этого, благодать от Самы отошла, и в него, спящего,
стреляет туранец (не со священным ли скифским золотом был этот сон?).
Раненый впал в летаргический сон. Хварена отойдя от Кершаспы,
погружается в воды моря Ворукаша, откуда - из вод морских ушедшее
золотое сияние тщетно пытался достичь предводитель туранцев – царь
Франграсьян.
Дальнейшая – парсийская интерполяция, описывающая действие
антропоморфно, повествует как за Неё «…боролись Святой Дух и Злой.
Выслали они
гонцов проворных - каждый из них. И вот Святой Дух гонцами послал
Воху-Ману, Аша-Вахишту и Атара, сына Ахура-Мазды. Злой гонцами выслал
Ака-Ману и Айшму с окровавленным копьём, и змея Дахаку, и Спитьюру,
распилившего Йиму.
Устремился вперёд огонь Ахура-Мазды: “Схвачу я Хварену”. Но за ним
поспешил Змей с тремя пастями, зловерный, такие заклинания творя:
“Прочь отсюда! Покажи Его, огонь Ахура-Мазды. Если ты Его достал,
проглочу я тебя, не будешь ты впредь сиять на защиту творения Прави”.
И простёр Огонь руки, опасаясь за свою жизнь, когда ринулся на него
Змей.
…А Хварена поплыла оттуда к озеру Ворукаша, и схватил Его там
Апам-Напат, обладающий быстрыми конями. Так хочет Апам-Напат: «Скрою
Хварену на дне глубокого озера, на дне глубоких протоков»” [Замьяд-яшт,
гл. 46-51].
По предположению Е.Э.Бертельса, озеро Ворукаша - это Каспийское море,
куда с высокого Севера, с Рипейских гор - с Сияющей Хары Барзаити
течет священная река Ардви. На карте так и получается - когда вместо
верховьев Волги, за её верховья мы примем впадающую в Волгу, бегущую с
Урала реку Каму.
…«По сей день спит Сама на равнине Пешансех, и 99999 бессмертных
душ праведных назначены богами и амешаспентами охранять его тело, чтоб
ему не навредили дэвы» [Чунакова, 2004, с.197]. Хварена, ушедшая в
воды Каспия, возвратится к до времени выпавшему из Бытия, своему
законному обладателю.
«В авестийской традиции Ажи Дахака [читай – Змей Горыныч] –
трехглавый змей, самый сильный из всех творений Аримана. Убив Йиму,
Ажи Дахака становится царём и правит до тех пор, пока его не побеждает
Траэтаона, …который заковывает его в цепи и подвешивает в
вулканическом жерле горы Демавенд. В конце мировой истории - во время
заключительной битвы Ажи Дахака вырвется из оков, окончательную победу
над ним одержит Сама Кершаспа» [там же, с.18].
(из 7-й
главы «Сон героев. Дьяволочеловек Кришна и код Греческой капеллы»):
… К
пересказываемому далее относиться приходится осторожно. Здесь
предназначенность и судьба шаха Кей-Хосрова, бывшая и будущая,
описывается заратустрианскими текстами – с самого начала бывшими
искусственным построением (о чем в 3-й части), «крадущим» схемы былой
– «дэвовской» теологии, текстами, переписывавшимися многократно,
подвергаясь всякий раз направленной – тенденциозной и ненаправленной,
вызванной непониманием древнего, мертвого языка, правке. Известными же
- лишь в списках моложе 1200 года н.э.. Столь поздний возраст
допускает, например, даже ненамеренную интерполяцию, когда копиисты и
реконструкторы утраченных в годы мусульманского завоевания книг,
восстанавливая их, пребывали под влиянием мысли уже существующей,
напр. христианской и мусульманской… Так что нет ни малейших оснований
думать, что эсхатологическая мысль излагается здесь в тех формах, что
существовали в 1-м тыс. до н.э.. Но иных источников, кроме
спекулятивного парсийского умозрения, у нас не осталось. «…«Сущности
воскрешения мертвых и конечному воплощению» посвящена глава 30-я
Индийского Бундахишна. Воскрешение мертвых осуществляет Ормузд,
которому легко это сделать, потому что тела людей «уже есть: а
если бы они созданы не были, это было бы сотворением», а не
воссозданием. Затем все «материальные существа обретут свои тела и
формы», люди – «то есть душа и плоть» - узнают друг друга, и
все предстанут на собрании Исадвастара, после чего свершится Последний
суд. Для праведных, выдержавших Последний суд и испытание
расплавленным металлом, Сошйанс, при поддержке которого будет
осуществлено воскрешение, и его помощники-воскресители приготовят
напиток бессмертия и «дадут всем людям, и все люди станут навсегда
и навечно». Участие в воскрешении примут также амешаспенты,
обещающие людям воскресить их тела, а воскрешению и конечному
воплощению способствуют также Кей-Хосров и Сама, убивший многих
противников веры» [Чунакова, 2004, с.74].
«Сошйант - …последний из трех сыновей Зардушта, чудесно рожденных
после его смерти, который появится в конце мирового цикла, в последнем
тысячелетии заключительного тысячелетнего периода. …Сошйант, как и два
других спасителя, Хушидар и Хушидармах, был сыном Зардушта от Хвов,
так как «Зардушт три раза приближался к Хвов, и каждый раз его
семя падало на землю». Нерйосанг подобрал это семя и отдал на
сохранение Ардвисуре Анахите, чтобы та спрятала его в озере Кансава и
в нужное время примешала к богоизбранной девушке, которая в нем
искупается» [там же, с.208]. Кей-Хосров – фигура древнейшая,
сравнительно с Заратустрой и его учением, и по исторической,
абсолютной, и по теологической заратустрианской генеалогии.
Наивно-«материалистическое» представление о безпорочном зачатии
характерно для рационализирующего заратустрианства, имевшего под собою
семитический источник (об этом в 3-й части). Видеть в этом
исконно-арийскую традицию оснований нет, ибо древняя её форма, в
незапамятные времена – до реформ Заратустры и Ксеркса занесенная в
Монголию [Гумилев, 1994 б), с.с. 246-254], допускала оное, представляя
его невещественно - энергийно [см. там же, с.с. 84-86]. И это, до
некоторой степени, повышает доверие - к сведениям, сообщаемым нашим
источником – оным известиям идеологически чуждым, воспроизводящим их,
не понимая самого смысла. Подобное же знают и греки, у которых дочь
Акрисия Даная, мать Персея, зачала от Зевса, явившегося в образе «золотого
дождя».
Существование определенного понятийного канона [см. Зелинский, т. 2-й,
«Хар-р античной религии в сравнении с христианством»], ставшего частью
повседневной культуры Востока – неизвестного нам, но актуального для
раннехристианских живописцев, как и для составителей текстового Канона
Нов.завета, включивших в него четыре Евангелия (три из которых
дублируют друг друга), намекает сцена, за 1400 лет до
Леонардо-да-Винчи изображенная на одном из древнейших христианских
изображений в римских катакомбах (датируемом около 150 г. н.э.). Она
описана католическим археологом и искусствоведом Вильпертом…
Р.Жданович
|
