WWW.ZRD.SPB.RU

ИНТЕРЕСЫ НАРОДА - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! 

ВСЕРОССИЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГАЗЕТА 

Эта работа вышла великоватой для газетной публикации – как она первоначально мною планировалась, в качестве рекламы поэмы И.И.Кобзева. Если планируется переиздание, возможно использование её в качестве приложения к книге, если нет, то пусть хоть висит на сайте, рекламируя неразошедшиеся экземпляры. \Роман\

5-е тысячелетие героев Игоря Кобзева

Нарцы еже суть словене.(Повесть Временных Лет)

В сент. 2009 г. вышла - переизданная без «политкорректных» издательских купюр редакцией газеты «Потаенное», поэма И.И.Кобзева «Падение Перуна». Название поэмы – литератора, ранее уже славно ответившего апологету «Союза И…» Семену Липкину, видимым образом, апеллировало к известному знатокам литературы имени «Падения Даира» - поэмы в прозе (ритмизованной) забытого писателя 1920-х годов Александра Малышкина, о последних днях Русской государственности, сокрушенной в 1920 г. в Крыму. Менее представимо то, что за образами, раскрытыми поэтом, стоит 4 тысячи лет развития сюжета, особого жанра, Михаилом Стеблиным-Каменским названного эпическим реализмом [М.Е.Стеблин-Каменский "Мир саги. Становление литературы", Л., 1984].

«…Шли три брата по полю, вдруг глядят: на стерне лежат, с неба павшие, золотые, блесткие, ровно клад, плуг, хомут да секира с чашею. Потянулся старший, ан взять не смог: Больно золото распылалося. Средний тоже даром ладони сжег, брату младшему всё досталося» [Игорь Кобзев «Падение Перуна. Сказ», СПб., «Потаенное», 2009, с.18], - предание, из греческой литературы перешедшее в средневековые русские хронографы. И хотя здесь изложено оно в современной поэме - имеет это предание возраст, уходящий в такую древность, когда современные индогерманские языки в составе языка-основы еще не оформились даже в диалекты.

Однако, по «остаточным» мотивам, оказалось возможным проследить путь его от исходной формы.

Первый из героев этого предания носил гордое имя Могучего – Таргитая, происходящее от индоевропейского Тарху, откуда идет анатолийское имя Тархунда (этруск. - Тарквиней) [И.В.Шауб "Италия - Скифия Культурно-исторические параллели", М.-Спб.-Свято-Алексеевская пустынь, 2008] и персидское Тура. В упрощенном (минуя генеалогию Митры и иных божественных предшественников Могучего) изложении, данном Геродотом, - «скифы говорят что их народ моложе всех других и произошел следующим образом: в их земле, бывшей безлюдною пустыней, родился первый человек, по имени Таргитай; родителями этого Таргитая они называют… Зевса и дочь реки Борисфена. Такого-де происхождения был Таргитай, а у него родились три сына: Липоксай, Арпоксай и младший Колаксай. При них упали-де с неба на скифскую землю золотые предметы: плуг с ярмом, секира и чаша. Старший из братьев, первым увидев эти предметы, подошел ближе, желая их взять, но при его приближении золото воспламенилось. По его удалении подошел второй, но с золотом повторилось то же самое. Т.обр. золото, воспламеняясь, не допустило их к себе, но с приближением третьего брата, самого младшего, горение прекратилось, и он отнес к себе золото. Старшие братья, поняв значение этого чуда, передали младшему всё царство» [Геродот «История», М., 1972, кн. 4-я, гл-ка 5-я]. «Так рассуждают скифы о происхождении своего народа. Они думают, впрочем, что со времени первого царя Таргитая до вторжения в их землю Дария прошла как раз только тысяча лет» [там же, гл.7]. Такая «точная» датировка – 1500 г. до н.э., смешит историков нового времени. Насколько она убедительна?

В кельтском обычном праве вплоть до недавнего времени бытовало такое положение. «Древний закон Валлиса предписывает, чтобы при дележе имения между братьями младший получал усадьбу, все постройки и восемь акров земли, а также котел, топор и сошник, потому что отец не вправе передавать эти три предмета никому иному, кроме младшего сына, и, хотя бы они были заложены, никогда не могут быть отобраны. При разделе иного имущества младший сын не пользовался никакими привилегиями» [Elton , 1882, см.: Д.С.Раевский «Очерки идеологии скифо-сакских племен», М., 1977, с.182, прим.8]. Современный историк отмечает: «точное соответствие названных предметов секире, чаше и плугу с ярмом, полученным Колаксаем, не вызывает сомнения. Символическое значение предметов здесь уже в значительной степени, видимо, утрачено, но представление о том, что в совокупности они олицетворяют единство трех сторон деятельности в рамках всякого социального организма, в данном случае – валлийской семьи, и что хранителем этого единства выступает младший сын, ощущается здесь в полной мере» [там же], - и мы вправе видеть в этом свидетельство того что легенда о трех священных атрибутах, упавших с неба и даровавших Себя младшему сыну Первочеловека, на 2,5 тыс. лет ранее зафиксированная античными этнографами в Скифии, есть общеиндоевропейское наследие…

Известие Геродота об особой роли свщ.атрибутов трех варн оказалось подтверждено известием римского историка Квинта Курция [Ж.Дюмезиль "Скифы и Нарты", М., 1990, с.с. 133-134], - писавшего об среднеазиатских скифах, не входивших в причерноморскую державу Саев (Царских скифов) - приведшего их речь Александру Македонскому: «знай, что мы получили дары: упряжку быков, плуг, копье, стрелу, чашу. Мы пользуемся ими вместе с своими друзьями и против врагов. Своим друзьям мы даем плоды, добытые трудом быков, с ними же вместе мы пользуемся чашей, возливая вино богам; врагов мы поражаем издали стрелой, вблизи - копьем» [кн. 7-я, гл. 8-я, 7-8]. Здесь видно сословное подразделение общества – отсутствовавшее еще в валлийской правовой новелле, подобно устройству латинского легиона (из принципов, копейщиков и триариев - резервистов), трактовавшим варны (дословно цвет, окраска) [И.В.Саблина «Ж-С-Т», "Дуэль", № 24, 2000] согласно историческому смыслу – как возраста. Новый смысл в иранских источниках консервируется давно, уже в Нартовском эпосе, где три фамилии героев преданий являют - именно сословия, причем представители вайшьяской варны (Боратовы) характеризуются как богачи – противопоставляясь богатым лишь доблестью Ахсартаговым и мудростью - Алагатовым.

Но расширить представление о конспективной Геродотовой новелле, не имея ключа к этому шифру, иной арийской «билингвы», мы не сможем. Найти же его удалось . 

Если раньше индоевропейцев могли предствлять как относительно примитивный союз племен с зачатками культуры, то теперь в существовании у них эпоса, сложной системы построения словесных образов и начал анализа языка сомневаться не приходится. Восстановление занимавшей нас формулы представляет собой только часть семантической реконструкции представлений индоевропейцев о слове… [В.В.Иванов "Из индоевропейской обрядовой терминологии", "Восток и Запад в Балканской картине мира", М., с.48]

Теологический индийский источник «Сапатапха-Брахмана» гласит: Когда Индра бросил свою молнию (ваджру) против змея Вритры, то брошенная молния превратилась: …треть или около трети – это соха, треть – жертвенная опора, треть – колесница [Дюмезиль, 1990, с.135].

Эллинским грамматикам принадлежит гипотеза [Т.Сидаш "Император Юлиан", в кн.: имп.Юлиан "Сочинения", СПб., 2007, с.с. 51-52;   Д.Бирюков "Вера - язык: Юлиан и свт.Григорий Назианзин", там же, с.58], что персоны, известные как божества Олимпийского пантеона - с их фиктивными генеалогиями, закрепленными «Каталогом женщин» Гесиода [см. «Эллинские поэты», М., 1999, с.с. 80-105], - суть не сверхъестественные лица, но лишь герои прошлого. Завладев царской властью, они присвоили себе божественное происхождение и прерогативы в памяти потомков. Тот же вывод делался и средневековыми скандинавскими грамматиками, писавшими «Круг Земной» [М.Е.Стеблин-Каменский "Древне-скандинавская литература", М., 1979, с.137]. Равно, держится евгемеристической теории историограф Дании, использовавший эпическую историографию, Саксон Грамматик [там же, с.153]. Изобразительно иллюстрируют ее поздние иранские – Сасанидские памятники: на них используется эмблема-инкарнация Вртрагны, патрона шахов-Сасанидов [В.Г.Луконин "Иран в III веке", М., 1979, с.32], - очевидных узурпаторов трона - вышедших из жреческого сословия создателей искусственной царской «генеалогии» [В.Г.Луконин "Культура Сасанидского Ирана", М., 1969].

И хотя постоянно делаются попытки подтвердить досужее мнение, будто натуралистические мифы – сопровождают первобытное человечество неотступно, т.е. до формирования власти как социального института, будучи особой формой осмысления действительности, «мифологическим реализмом» [см. Стеблин-Каменский, 1979, гл. 2-я], эта теория несостоятельна. Не сложно заметить, что «эволюционистская» теогоническая картина мира, рисуемая Библией (от рыб и птиц к хомо сапиенсу), не находит соответствий в арийской мифологии. Согласно оной – единственным первым обитателем Тварного Мира являлся Человек. И мировоззрение, отразившее это, создав величайшие эпические произведения, не знает в них такого явления как описание «пейзажа» (в самом широком смысле). Если Гомеру надо указать на красоту Елены – он проводит её мимо троянских старейшин, влагая в их уста восклицания восхищенья. Спустя 2 тыс. лет, точно так же, игнорирует «пейзаж» автор «Слова о полку Игореве», у которого явления природы – участники людского действа, а не предметы описательного изображения.

Многообразие окружающей яви – суть результаты инволюции, обращения в многочисленные виды растительного и животного царства Людей - истинных центров Мироздания и единственных Его законных представителей [см. Ф.И.Буслаев «Сравнительное изучение народного быта и поэзии», «Русский Вестник», 1872, т.т. 102-104 , гл. 3-я]. В современной биологии это отражено в теории инволюции – последовательно дарвинистическом построении, согласно которому (в отличье от наивного семитического прогрессизма британского ученого-христианина) - все существующие виды живой природы (включая вирусов) являются результатами инволюции, вырождения человека.

М.Е.Стеблин-Каменский, исследовавший архаическую форму литературных памятников, сохраненную песнями «Эдды», отметил парадоксальное отношение к герою такого памятника. Мужским достоинством, делающим воина заслуживающим воспевания, древним поэтам видится лишь неимоверная физическая сила. Даже подвиги, создающие ему бессмертную славу, не воспринимаются чем-то великим, ибо слава – мыслится фактором, осеняющим героя со-вне, знаком его избранности, но не результатом личных заслуг и усилий [Стеблин-Каменский, 1984, с.с. 157-158]. Другой чертой, как-то могущей быть воспетой, оказывается его (героя) презрение к опасности и к смерти. Но изображаемо оно в гротескных формах, и с нашей точки зрения есть обычное безразсудство [см. там же, с.с. 161-163]. «Что же касается силы чувства, то она, по-видимому, просто не подобает герою» [ там же, с.157] .

Величие духа и величие чувства, проявляемое в подвигах и в самоотречении – оказывается свойством, выпадающим на долю героини. Причем чем далее уходят языческие времена, тем больше деградирует идеал, путается понятие о героизме. «Возрастание интереса к переживаниям героини не обнаруживается и при сравнении героических песней с их прозаическими пересказами, т.е. тем, что было заведомо более поздним, чем сами песни» [там же, с.164]. В «Саге о Тидреке» Брунгильда хар-ризуема лишь исполинской силой. Подражавшие древней фабуле средневековые рыцарские романы («Песнь о Нибелунгах», «Кудруна») геройское достоинство её видят уже - не в силе переживания и твердости следования долгу, соблюдения обета (мести виновнице невольного его нарушения), а в физической силе, доведенной до гротеска [там же, с.165]. Это, к слову, внушает скепсис относительно возраста самых «ходовых» былинных героев эпоса Русского, как и их подруг, как напр., Василисы Микулишны – спасительницы боярина Ставра, Настасьи Микулишны – посадившей (с конем) себе в карман и взявшей в мужья Добрыню Никитича [Ф.И.Буслаев «Русский богатырский эпос», М., 1862, гл. 5-я ] и т.п.. Что в общем, и находили исследователи эпоса о Добрыне, принадлежащие к исторической школе фольклористики [В.Ф.Миллер «Экскурсы в область русского народного эпоса», М., 1892]. Совсем иной – подлинной, античной древностью, чуждой средневековой закомплексованности, дышит напр. былина о Настасье о Дунае Ивановиче. «Другая былина дает в супруги Василисе Микулишне какого-то Данилу Денисьевича, владетельного князя Черниговского, сл-но, тоже человека независимого, стоящего вне княжей дружины. Однажды князь Владимир, будучи еще холостым, вздумал предложить своим богатырям, чтоб они нашли ему невесту. …Богатыри порадели князю добыть Василису Микулишну, советуя им извести смертью ее мужа. …Чтобы погубить Данилу, решено было послать его на верную смерть, «в службу дальнюю, невозвратную»». …Поехал Данила на опасный подвиг, к Ключу Гремячему; вдруг видит со стороны Киева: …Забелелася, зачернелася сила русская\ на того ли на Данилу на Денисьевича.

…Во главе рати были два богатыря: один родной брат Данилы, другой – названный брат Добрыня Никитич. Данила, видя измену и вероломство, воскликнул: Еще где это слыхано, это видано,\ брат на брата с боем идет?\ Берет Данила свое востро копье,\ тупым концом втыкает во сыру землю,\ а на острый конец сам упал.

…Не обращая внимания на горькие речи безотрадной вдовы, князь Владимир велит ей снаряжаться и берет ее с собой в Киев. Подъехав к тому месту на поле, где лежит труп Данилы, прекрасная дочь Микулы Селяниновича просится у Владимира, чтоб он отпустил ее проститься с мужем. Он отпускает ее в сопровождении двух богатырей: Поклонилась она Даниле Денисьевичу:\ поклонилась она, да восклонилася,\ возговорит она двум богатырям:\ Ой вы гой еси, мои вы два богатыря!\ Вы подите, скажите князю Владимиру,\ чтобы не дал нам валяться по чисту полю,\ по чисту полю да со милым дружком,\ со тем ли Данилой Денисьевичем!\ Берет Василиса свой булатный нож,\ спорола себе Василисушка груди белые,\ покрыла себе Василиса очи ясные.\ Заплакали по ней два богатыря » [Буслаев, 1862, гл. 5-я].

«Героя характеризовало совершение подвигов, требующих физической силы, т.е. воинских подвигов, …тогда как героиню характеризовали проявления силы духа и силы чувства, что в конечном итоге объясняется, конечно, чисто физиологическими причинами… Несомненно, именно это моральное превосходство героинь над героями и было тем, что искони заставляло находить в женщинах нечто священное (сравни известное высказывание Тацита: «Ведь германцы считают, что в женщинах есть нечто священное и что им присущ пророческий дар, и они не оставляют без внимания подаваемые ими советы и не пренебрегают их прорицаниями»). Но в таком случае очевидно, что раздвоение образа героини на человеческое и сверхчеловеческое [там же, с.153], другими словами – выделение в нём сверхчеловеческого, было попыткой, неосознанной, конечно, образно выразить то, что в женщинах представлялось сверхчеловеческим, священным, божественным» [Стеблин-Каменский, 1984, с.с. 165-166]. «…Эпические герои – это идеализированные образы, а мифические – нет. …Мифический и эпический герои – это последовательные стадии в развитии представления о личности. …Конкретный образ личности, не имеющий прообразом конкретного лица, уступает место идеальному образу личности, имеющему прототипом конкретное лицо. Другими словами, реалистическое изображение уступает место ее идеализации. Но тождествен ли мифический реализм реализму Нового времени? Не есть ли он какая-то более ранняя ступень в истории соотношения частного и общего в представлении о личности? Если в литературе Нового времени реалистические образы личности – это типы, т.е. обобщения, осознаваемые как обобщения, то реалистические образы личности в мифе – это обобщения, не осознававшиеся как обобщения, т.е. не типы, а единичные личности (боги). Нечто аналогичное такому обобщению представляет собой совпадение особи с видом, которое, если верить этнографам, имеет место в восприятии дикарем-охотником дикого зверя. В эддических мифах звери, трактуемые как единичные личности, а также карлики и тому подобные существа, трактуемые как коллективные личности, - это, по-видимому, тоже такие примитивные обобщения.

Мифический и эпический герои – две последовательные ступени в развитии представления о личности » [Стеблин-Каменский, 1979, гл. 2-я]…

«В сочинении Евгемера «Священная запись» этот принцип подхода к мифам приводит к тому, что все боги объявляются некогда жившими людьми, мудрыми правителями, изобретателями и благодетелями человечества, добившимися для себя божественных почестей со стороны потомков. …И Зевс у Евгемера – мудрый правитель» [А.И.Зайцев "Греческая религия и мифология", М.-СПб., 2005, с.18]. Не сложно понять, как это могло возникнуть. «За высокую вертикальную мобильность говорят и типичные генеалогии главных героев гомеровского эпоса: они начинаются чаще всего за два-три поколения до героя эпоса. …Указание на происхождение от богов д.б. оправдать появление из безвестности нового члена господствующей элиты… Для древней эпохи легко себе представить никому не ведомого узурпатора, который, захватив власть в Аргосе, ссылается на то, что он, Персей, является сыном Зевса и внуком законного царя Аргоса от его дочери Данаи», - отмечает А.И.Зайцев в рукописи, не опубликованной при жизни [А.И.Зайцев "Избранные статьи", СПб., 2003, т. 2-й, с.с. 221-222]. Таков в сущности и санскритский Индра – известный русскому преданию еще лишь в качестве могучего Индрика, «всем зверям зверя» (бьющего врагов Перуна еще собою не подменяя), подменивший подлинного бога-громовника санскрита - Парджанью [С.Л.Невелева "Эпическая ашвамедха", в кн. "Махабхарата", кн. 14-я, СПб., 2003, с.205], сиречь Перкуна – древнего Пирву.

Что это не герой мифа теогонического, ясно из того что подлинным таковым, «Героем-Спасителем» индийского эпоса - является Сканда [см. С.Л.Невелева "Мифология древнеиндийского эпоса", М., 1975, с.с. 52-54], герой, подобно Ахиллу - первоначально Пирру, Рыжему (каковое прозвание сохранилось в имени девушки Пирры – личины Ахилла в Скиросском заточении), его преемнику в гомеровском эпосе Неоптолему (дословно «новому воину», а первоначально - тому же Пирру, в процессе циклизации генеалогически дуплицированному), подобно Сухрабу («обладающему красным блеском») «Шахнаме», - рисуемый огненно-красным воином.

В «Ригведе» мы видим евгемеризм буквально - в ней разные гимны одинаковые деяния «культурного героя» приписывают Богочеловеку Трите, а в ином, «подновленном» изводе – богу-громовнику Индре [Т.Я.Елизаренкова "Мир идей ариев Ригведы", в кн. "Ригведа", мандалы V - VIII, М., 1995, с.с. 455-456]. Разнобой терминологии гимнов – засвидетельствовал грандиозность событий, не засвидетельствованных в литургическом сборнике, но отпечатавшихся, потрясавших воображение исполнителей. В прошлом, место Индры занимал иной персонаж.

***

«Хоть 4 предмета, упавшие с неба на сыновей Таргитая, и не представлены как производные от молнии [но в народном творчестве осетин и вообще кавказцев удар молнии изображается как падение горящих предметов, которые надо погасить], они по крайней мере горящие; хотя 4 ведических предмета деревянные, а не металлические, они по крайней мере выдаются за куски такой в высшей степени огненной вещи, как молния. 4 скифских предмета остаются и должны оставаться в каждом поколении в руках только одного владельца, но и единство 4 ведических предметов не менее прочно: они едины по происхождению и по самой своей сути», - пишет французский ученый [Дюмезиль, 1990, с.с. 135-136]. Что они собой представляют?

«Из всех античных авторов лишь Геродот сообщает какие-либо сведения о Табити. Кроме того, она названа у Оригена [«Против Цельса», кн. 6-я, гл.39], который, однако, ничем не дополняет данные Геродота. Данные эти при всей их краткости достаточно существенны. Они едва ли не значительнее тех, которыми мы располагаем о любом другом божестве скифского пантеона, что хорошо согласуется с утверждением самого Геродота о верховном положении Табити в иерархии скифских богов. Богиню эту под её скифским именем или под именем её греческого эквивалента – Гестии – Геродот упоминает трижды. При перечислении богов, которым поклоняются скифы, он указывает, что Гестию они чтут «выше всех»… В другом месте Геродот сообщает, что «если скифы желают принести особо священную клятву, то обычно клянутся царскими Гестиями» и что ложная клятва такого рода навлекает недуг на скифского царя. Наконец, в рассказе о скифо-персидской войне историк приводит гневный ответ царя Идантирса Дарию, посмевшему назвать себя его владыкой: «Владыками своими я признаю только Зевса, моего предка, и Гестию, царицу скифов» [Геродот, кн. 4-я, гл. 59, 68, 127]» [Раевский, 1977, с.87]. «Существующие толкования этого образа основываются …на факте отождествления Табити с олимпийской Гестией» [там же, с.88].

«…Ранний пласт культа Гестии обнаруживает разительное сходство с почитанием огня у индоиранских народов, прежде всего с ведическим культом Агни» [там же, с.90].

Уже давно «ученые» труды распространяют суждение [см. напр. В.Я.Петрухин “Начало этнокультурной истории Руси IХ - ХI веков”, Смоленск, 1995], что, де, «славяне, позднее выступившие на европейском культурном поприще, научились писать лишь в I Х веке …» [Ч.Лоукотка «Развитие письма», М., 1950, с.157] и т.п.. « Если греки, римляне и германские народы, - утверждается на страницах официального органа зарубежной юбилейной «Комиссии по подготовке к тысячелетию крещения Руси», - пришли к христианству с « богатым языческим наследием» во всех областях общественно-политической и культурной жизни, то русские славяне, дескать, до принятия христианства «не имели совершенно ничего: ни государственных представлений, ни национального сознания, ни самобытной культуры»…» [ Н.С.Гордиенко ""Крещение Руси": факты против мифов", Л., 1986 , с.17]. И т.п… Но еще в 1859 году в Германии вышла статья Адальберта Куна «О низведении огня и напитка богов», - статья ученого, практически запрещенного в СССР, - указавшая «первобытную ведийскую основу для греческого Прометея, в теснейшей его связи с добыванием, посредством трения, т.наз. живого огня.

Агни (наше Огонь), бог огня древних индусов, снизошел на землю, но потом опять вознесся в облака и скрылся в пещеру. …брали две палки и терли их друг о дружку или брали палку и втулку, и, вложив палку во втулку, повертывали в ней палку или сверлили до тех пор, пока дерево загорится. Точно так представляли себе и происхождение молнии и солнца: будто бы Бог сверлит палкой облака, и является молния, или колесо вертится на оси, и от трения втулка загорается: отсюда обычный образ солнца в виде колеса. …Две деревяшки, употреблявшиеся у индийцев для добывания огня, назывались арани-, которых качество и величина с точностью были определены в священных правилах ведийской старины. …У нас не только вытирают живой огонь, иначе Царь-Огонь (бог Агни), как вытирают его у других народов, но и самые арани удержались в терминах возгнеты и подгнеты » [Буслаев, 1872, гл. 2-я]. Понятие гнетити- – возжигать «живой», сакральный огонь, – сохранилось именно в нашей церковно-славянской лексике [там же, прим.]. «…«Слово полку Игореве», служа во многих случаях связью между историческим эпосом и мифологическим, и здесь предлагает драгоценное свидетельство в мифическом облике девы, плещущей лебедиными крылами на синем море. По свидетельству древнего слова, приписываемого св.Григорию, славяне чествовали каких-то берегинь, т.е. прибрежных богинь, выходящих из воды на берег, или горынянок (брег - гора) », - писал ученый позапрошлого века, учитель академиков А.Н.Веселовского и В.Ф.Миллера [Буслаев, 1862, гл. 5-я]. По этому высказыванию, читатель может оценить, сколь деградировала наука, рождающая интерпретации, прошедшие цензуру в ХХ веке и известные в изложении акад.Б.А.Рыбакова [Рыбаков «Язычество древних славян», неск.изд.]!

…Посылает Владимир-князь Михайлу Потока на охоту - настрелять ко княжескому столу гусей-лебедей. Придя ко синю морю, богатырь исполняет поручение. Под конец, видит он лебедушку, что «через перо вся из золота, а головушка у ней увенчана красным золотом, а скатным жемчугом усыпана». Положив уже стрелу на тетиву, Поток слышит обращение к себе Чудо-птицы, а далее видит, как на крутой бережок выходит красна девица, Авдотья Белая Лебедь. Как положено герою, - о котором однако, в детстве мы чаще узнаем из сугубо адаптированной, в «италианском» вкусе той эпохи, поэмы А.С.Пушкина, - Михайло женится на Деве-оборотне.

Выражения и мотивы, не всегда понятные при прослушивании или чтении русских былин, находят разъяснение себе – при сравнении с греческой мифологией. Как, к слову, и наоборот! «…Наезжало на Киев …40 царевичей; требуют, чтобы князь Владимир выдал им эту богатырскую молоду жену, не то они весь Киев повырубят. …Борьба из-за прекрасной жены, воспеваемая в Илиаде, в финской Калевале и других народных эпосах, получает здесь более определенный характер, разъясняемый скандинавским мифом о том, как великаны требовали от богов Фреи, прекрасной супруги Одиновой, и как вместо неё, в её платье, в жилище великанов отправляется в виде невесты Тор. Так и Поток перерядился в платья женские и пошел к тем царевичам. Поприветствовал их, спрашивает: За кого же мне из вас замуж идти? Ведь у вас из-за меня много кровопролития напрасного. А вот я стрельну из туга лука: кто первый мою стрелку найдет, ко мне принесет, - за того я и замуж пойду» [Буслаев, 1862, гл. 5-я]. Устремившихся на поиски стрелы женихов - Поток истребляет по-одиночке, но к его возвращению, Белую Лебедь уводит царь Вахрамей Вахрамеевич (имя-затычка, данное в христианские времена). Она изменяет с ним мужу, но не рубит его секирой, а превращает, поднося ему чару зелена вина, в бел-горюч камень. «Как Девкалион и Пирра, бросая камни позади себя, превращали их в людей, так эта вещая жена Лебедь Белая, наоборот, -

Перемахнула Михайла через себя,\ сама говорила таковы слова:\ Где был душечка Михайло Поток Иванович,\ тут стань бел горюч камень,\ а пройдет времечка три году,\ и пройди сквозь матушку сыру землю» [там же].

Божественная Подгнета

Пошловато-двусмысленное выражение В.И.Ленина, хар-ризовавшего революционную ситуацию тем, де, что «низы не хотят жить по старому», вкупе со строкой русского перевода революционной польской песни «…темные силы нас злобно ГНЕТУТ», - предельно точно описывает хар-р той «революционной ситуации» февральского Пурима 1917 года, в патриархально-эксплуататорском обществе Российской империи принявшей вид гендерного мятежа. Гендерного - куда более, нежели мятежа классового. «Православный монарх» - в условиях Мировой войны обрекавший верноподданных, - под благодетельным управлением должных не изнывать, но услаждаться! - на изнурительные поденные работы ради благоденствия «цивилизаторов», - воспитанный в этом заблуждении, будто благочестивые подданные – и должны преимущественно страдать, ради обретения «царства небесного», - не учел что мазохистическое страдание от ран в уличной битве м.б. обретаемо не хуже, нежели от религиозно обоснованного батрацкого труда, здесь - дополняемое садистическим удовольствием втоптания в мостовую врага…

Приписанное здесь Царской семье «богословие», вызвавшее катастрофу 1917 года, может, пожалуй, показаться фельетонным. Но оно может быть подтверждено - от обратного, и вдобавок – статистически. В 1940-е годы в Псковской области РСФСР (тогда - ЛО), среди великорусского населения, работало уникальное учреждение – Миссия экзарха Прибалтики митр.Сергия (Воскресенского). К западу – лежало Гау «Остланд», на которое законы прифронтовой области, управляемой военными властями, не распространялись, и в нем деятельность РПЦ органами НСДАП была серьезно ограничена. Мы не будем здесь касаться вопроса, чьи – советские, германские или же англо-американские разведслужбы пользовались Миссиею как прикрытием (немцы, например, захватив Тихвин и увезя из Тихвинского антирелигиозного музея икону Тихвинской Богоматери, передали её именно Псковской миссии) [см. Н.В.Петровский «По следам утраченных шедевров», М., 2007] . Хотя, номинально, ее священники были указами, данными из Москвы местоблюстителем Сергием (Страгородским) лишены сана, после освобождения они (если не попадали под трибунал) – продолжали служить «в сущем сане». Миссией были в области открыты сотни школ и ок.400 церквей (! - из тех 8 тыс., что всего были открыты в 1941-1946 г.г.). Область была просвещена. И результаты миссионерской работы налицо. Скобари – еще помнят Юденича, они никогда не были ярыми поклонниками Советской власти, имевшими бы повод тужить после 1991 г.. Но хотя Псковская область – по своему стратегическому положению «окна» на границе, единственно рентабельного в той «перестроечной» экономике РФ что описал в «Почему Россия не Америка» полковник Андрей Паршев, была сравнима с Владивостоком и Новороссийском, а древние памятники и святыни – создавали почву для интуризма и туризма «паломнического», тем не менее, в 1990-е, при управлении патриотического (от ЛДПР) губернатора Михайлова, Псковская область – сама собой оказалась самой депрессивной(!) областью России. Средняя продолжительность жизни мужчины в РФ упала до 59 лет, в Псковской обл. – 40… На одни роды приходилось шесть смертей (80 % - от алкогольного токсикоза).

…Живучее заблуждение, что «первоначально огонь добывали посредством трения» [Буслаев, 1872, гл. 2-я], ныне опровергнуто [ Б.Ф.Поршнев «О древнейшем способе получения огня», СЭ, № 1, 1955; его же «Новые данные о высекании огня», КСИЭ, 1955, вып. 23-й ]. Впрочем, понимаемо это могло быть и в прошлом, уже в то время, ибо создавать (откуда Создатель) - по второму значению в старославянском языке передаваемо глаголом кретить- (откуда кресало, ср.: воскресение). И Кресом – звался высекаемый, искрящий огонь. Потому «летнее солнцестояние именуется кр(ье)синами [передаю так – через ье- отсутствующую в клавиатуре ять], а у сербов именно купальский огонь - Кресом» [Буслаев, 1872, гл. 2-я], - показывая сохраненную фольклорной терминологией Купальского празднования изначальную форму. «И если самый обряд чувственного сближения суженых между собой совершался под наитием Креса - или низведения на Землю Огня, - то и самое рождение человека освящалось тоже кресом, по крайней мере наречение новорожденного именем, которое, по исконному верованию, давало право на существование, налагало на рождающегося печать личного бытия, влагало разумный смысл в народившуюся массу. В этом отношении в высшей степени любопытен обряд, справляемый у черемисов жрецом, когда он нарекает имя новорожденному младенцу: он берет кресиво и высекает огонь, приговаривая разные имена, и при котором из имен высекается огонь, то и дается ребенку» [там же, ссылка].

Время возмещения собой Креса Живым Огнем – Агни можно оценить. Древнейшие калиброванные радиоуглеродные даты, полученные для культуры, достоверно использовавшей повозки, и стало быть – колесо, – Катакомбной культуры, показали 4-е тыс. до н.э. [Е.Е.Кузьмина "Арии - путь на юг", М.-СПб., 2008, с.с. 188-189]. Впрочем, ей в этом предшествовала Ямная - также обладавшая повозками [см. там же], и по лингвистическим соображениям [А.И.Зайцев «Праиндоевропейские истоки древнегреческого эпоса», «Проблемы античного источниковедения», М.-Л., 1986, с.с. 98-99], начало Эпохи Колеса можно отнести в 5-е тыс. до н.э..

Но само по себе – колесо не определяло такого Могущества, которое бы изменило саму форму богопочитания огня, даровав этот привычным нам образ – Огненного Колеса… «Аниттас, сын Питханы, царь города Куссара, такие слова говорит: Он, Питхана, был угоден Богу Грозы небесному. Но в то самое время, когда он был угоден Богу Грозы небесному, царь города Несы с царем города Куссара стал враждовать. Царь города Куссара спустился вниз из города со всем своим войском, и ночью он взял город Несу [Гнезу] приступом. Царя города Несы он взял в плен. А из сыновей города Несы он зла никому не причинил. Он с ними обошелся, как со своими родителями. И в первый же год после Питханы, отца моего, я сражался в сражении. Какая бы страна ни поднималась со стороны Богини Солнца [с востока], я их все поразил. …И город Улама со мной враждовал… Потом же царь города Хаттусы пришел, и я его в городе… поразил. Город… я взял приступом ночью, а город Харкиуну я взял днем, в час жары. И эти города я отдал Богу Грозы небесному» [«Луна, упавшая с неба. Древняя лит-ра Малой Азии», М., 1977, с.37], - повествует анатолийский царь, в документе, составленном ок. 1800 г. до н.э., известном по копии Х IV в. до н.э. [ Ю.Заблоцка «История Ближ.Востока в древности», М., 1989, с.209]. Аниттас - лицо историческое, даже найден бронзовый кинжал с его подписью [О.Гарни «Хетты. Разрушители Вавилона», М., 2002, с.189]. К концу царствования он правил почти всем Каппадокийским плато [там же, с.32]. И его анналы указывают, что во время войны с городом Салативара, он имел 1400 пеших воинов и 40 боевых упряжек [«Луна…», 1977, с.39]. Этот – новый вид оружия, незнакомый на Ближ.Востоке, где прежде лошадь была употребляема изредка и лишь ради вкусного мяса, даровал обладателям его неисчислимые возможности. Едущие верхами и на колесницах раджаньи – обрели возможность свободно маневрировать на поле боя, выходить на поединок в тяжелых доспехах не запыхавшись, а в случае ранения – безнаказанно покидать его место [см. Д.Денисон «История конницы», М., 2003], но главное – безнаказанно расстреливать врага с выгодных ракурсов, диктуя дистанцию и направление… В пьесе А.Н.Островского, получив от Ярилы-Солнца «сладкий дар любви», прыгая через костер, Снегурочка растаивает. Это - отголосок древнейших человеческих жертвоприношений, совершавшихся на праздновании Священной Весны, Ver Sacrum, в те века, когда неолитические люди имели ограниченные источники пищи, и количество сородичей – лимитировалось ресурсами среды обитания. «В Риме, как и в других обществах, некогда существовали человеческие жертвоприношения, связанные с недостатком средств к существованию. …Ведь судьба близнецов и основание Рима – не что иное, как проявление обыкновения избавляться от лишнего, ненужного потомства, с одной стороны, и как воплощение ver sakrum – с другой» [И.Маяк «Рим ранних царей», М., 1983, с.166]. Теперь же парни – «юноши» в терминологии Геродота, холостяки (это слово - старослав.хлопы - из которого А.В.Назаренко этимологизирует греческий Геродотов варваризм сколоты- и имя первоцаря Колоксая) [«Древнейшие государства на терр.Вост.Европы. 2007», М., 2009] – объединившись в банды, поселялись на границе, отбивая землю и женщин у враждебных соседей [ см. Э.А.Грантовский "Проблемы изучения общественного строя скифов", ВДИ, №4, 1980, с.150 ]. Когда земли не хватало – отправляясь в завоевательные походы далеко от родины ибо оставаясь по соседству, соплеменникам они тоже причиняли немало неприятностей, что отразили греческие предания о нравах кентавров (гандхарвов по-индоирански).

Одним из предводителей таких хлопов был Чурила Пленкович (Щапленкович), былина о котором - шаблонно относя события в эпоху Владимира - сохраняет ряд бытовых атрибутов уместных скорее для 2-го тыс. до н.э. [см. И.Я.Фроянов «», «Русский фольклор», вып. 28-й, 1995].

Так состоялось то, что в поэме И.И.Кобзева называемо в «2-й песни Бояна».

«Для выражения добывания огня посредством трения …индийцы употребляли один глагол, звуки которого повторяет всё цивилизованное человечество в имени одного из знаменитейших божественных типов греческой мифологии. Это глагол мантг – трясти, вертеть, тереть, сверлить, а также пахтать; так что добывание огня и производство масла были первоначально сближены в быту пастухов в одном и том же слове» [Буслаев, 1872, гл. 2-я]. Отсюда же и понятие мантры – речевой магической формулы. «В греческой мифологии название орудия (прамантга) было перенесено на самого низводителя огня с неба на землю, на его похитителя в лице Прометея. Палка, в которой спрятал Прометей похищенный им с неба огонь, в сущности не что иное, как одно из орудий, коим вытирают живой огонь (арани, прамантага)» [Кун, см.: там же].

«Так как Прометей не только похищает на землю небесный огонь, но и творит человека, то, для полноты излагаемого факта, необходимо, следуя тому же Куну, обратить внимание на любопытнейшие данные из ведийской старины, касающиеся тождества представлений о добывании огня посредством арани и о рождении человека. …Нижнее дерево, или подгнета, называется богиней Урваши, а верхнее, или возгнета, богом и ее супругом – Пуруравасом, которые оба, по толкованию Макса Мюллера, не иное что, как заря и солнце. Притом Урваши – одна из богинь апсарас, и так же, как и эти богини, превращается в водяную птицу, вроде утки или лебедя – тип, проходящий по баснословным и эпическим сказаниям всех индоевропейских народов, то в виде Берты-Гусиная-Лапа, матери Карла Великого, то Милюзины, то нашей Авдотьи Лиходеевны – Белой Лебеди» [там же].

Это, повторимся, этиология «нового» (относительно) времени – эпохи боевой колесницы, 2-го тыс. до н.э.. Су-пружество – славянское наименование моногамной семьи повторяет наименование симметричной (относительно дышла) дву-конной запряжки, употреблявшейся некогда, как запряжка боевой колесницы. Уже в 1-м тыс. до н.э., в связи с распространением конницы, как род оружия она выходит из употребления, а как церемониальная повозка – вытесняется более сложными и многочисленными запряжками. И на Руси в историческое время – никогда так не запрягали, используя либо упряжь гуськом – на узких лесных дорогах, либо пресловутую «тройку». Слово удержало память о 2-м тыс. до н.э., когда на «игрищах между сел… с нею же кто совещашеся (ПВЛ)» - хлопы уводили с собою в завоевательные походы полюбившихся девок, на легальный выкуп которых у родителей средств не имели.

Симметричным индикатором эпохи 2-го тыс. до н.э. служат петроглифы кораблей особого – «андроновского» типа, с клинкерной обшивкой, двойными штевнями и веслами-гребками [В.А.Городцов «Скальные рисунки Тургайской области», Труды ГИМ, сер.археол., № 1, 1926, с.с. 38-40], для позднейшего времени известные как древнегерманские [Й. фон Фиркс «Суда викингов», Л., 1982, с.с. 20-22], а тогда – также и как микенские [П.Фор «Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны», М., 2004, с.с. 218-219; см.: С.Я.Лурье «Заговорившие таблички», М., 1960, с.66]. Появляются оные ок. Х V II в. до н.э. на Тургайском плато, и к Х II - Х I в. мигрируют в Карелию, Скандинавию, Адриатику. Здесь, в Средиземноморье они приобретают характерные носовые украшения – головы лебедей, снабженные рогатой кичкой [Городцов, 1926, с.с. 57-63]. Культ Лебедя известен у фригийцев, в т.ч. лингвистически - там издавна стоял город Лебед [А.И.Немировский "Мифы древности. Эллада", М., 2000, с.136]…

Древний – нарекающий понятия язык прям, избегая эвфемизмов. Совокупление – акт мистический, повторяющий зачатие живого огня, что «дает о себе знать в швейцарском предании, отзывающемся глубокой древностью, по которому добывать живой огонь по вышеупомянутому способу называется «лишать дьявола мужской силы»» [Буслаев, 1872, гл. 2-я]. «Разврат» Купальского празднования – донедавно проводимого по всей Европе, имел в глазах празднующих пейзан смысл мистический – богопочтительный, служащий к сбережению мира, пресечению пути дьяволу, и никакие запреты «боровшейся за нравственность» Церкви - не могли это, действительно богопочтительное правило прервать.

Не правда ли, интересный возникает вопрос - об подлинном объекте поклонения тех, кто считает себя «во грехе рожденным, …в беззаконии зачатым», - независимо от фонетического речения теми имени предмета своего поклонения, даже если они применяют при этом индийское имя Бхаги (Бога)? Это лишь язычники были честны: их древний язык откровенно наименовал любовную игру - угнетением (женщины – подгнеты; отсюда же - гибель, т.е. согнутие), не считая нужным как-либо скрывать это.

***

Между доолимпийской Гестией, как её запомнила традиция эллинской литературы, чьи жертвенники горели в микенских мегаронах, и Агни «сходство это касается как сущности образов…, так и различных элементов связанного с ними ритуала. …«Поставленный во главе» (Ригведа, мандала 1-я, 1) - Агни олицетворяет огонь в самых различных его проявлениях, в т.ч.небесный огонь, огонь домашнего очага, жертвенный огонь. Как божество жертвенного огня Агни осуществляет передачу жертвы от людей богам, т.е. выступает в роли посредника между миром богов и земным миром» [Раевский, 1977, с.90]. И как «кажется, греческий перевод слова машиах – Христос – непосредственно связан с Агни. Ибо Агни, поливаемый при рождении маслом и свщ. Сомою, имеет производную «гари». Это слово первоначально значило свет огня, «помазанного» маслом. Оно слышится в греч. «харис», в эпитете Афродиты, и сохр.в греч.глаголе chrio – помазать, производным от которого и явл. Слово Христос» [А.Древс «Миф о Христе», Л., 1924, т. 1-й, с.193]. Огонь - Агни «един (бог) и множествен (жертвенные костры); говорится о тройственной природе Агни: он родился в трёх местах: на небе, среди людей и в водах; у него три жилища, троякий свет, три жизни, три головы, три силы, три языка. Многоморфность и абстрактность Агни способствовали философским спекуляциям об Агни как о всеобъемлющем начале, пронизывающем мироздание, или как о свете, присутствующем среди людей и внутри человека. В поздних гимнах Ригведы обсуждаются вопросы о соотношении небесного огня с бесчисленными земными огнями» [«Мифы народов мира», 1980, т. 1-й, с.35], - составляя основу нашего мира. Бундахишн [«Творение Мiра» - как правильнее будет переводить это парсийское сочинение, т.наз. «обретение Основы»] - средневековый комментарий к Авесте насчитывает целых пять видов огня: «огонь, возжигаемый в храмах, огонь в телах людей и животных, огонь планет, огонь молнии и огонь рая» [А.Фирдоуси «Шахнаме», 1957-1989, т. 4-й, с.405]. Люди – в отличье от мертвой материи (гноя), тоже имеют огненное устройство, и пламя – слово того же корня, что и плоть.

«Отсюда неразрывная связь его с всяческими жертвоприношениями, перекликающаяся с отмеченной особой ролью Гестии в жертвоприношениях. Упоминание Гестии в начале и в конце всякой молитвы и жертвоприношения также находит аналогию в каноническом упоминании Агни в начале и в конце ритуального перечисления богов в Ригведе. Этот канон отражает сама структура Ригведы: она открывается гимном, посвященным Агни, с упоминания его начинается и ее заключительный гимн. Т.обр., культы ведического Агни и олимпийской Гестии (в архаических проявлениях) демонстрируют не только сходство, но и прямое тождество многих основных элементов. …Аналогичные особенности почитания огня с большей или меньшей степенью полноты прослеживаются в религии древних иранцев, …римлян, хеттов, славян и т.д. Это обстоятельство привело исследователей к выводу, что такая общность объясняется единым генезисом связанных с огнем верований и ритуалов у названных народов, развитием их из единой системы представлений, относящейся к индоевропейскому периоду. Если принять этот тезис, то среди олимпийских богов мы не найдем ни одного, который бы с большим основанием мог рассматриваться как дальнейшее развитие на эллинской почве образа общеиндоевропейского божества огня, чем Гестия» [Раевский, 1977, с.с. 90-91, см. ссылки].

По результатам исследования, «…анализ данных Геродота и некоторых изобразительных памятников дает нам ответ на вопрос, почему богиня Табити [Гестия] называлась царицей скифов, и позволяет реконструировать существование в скифской религии ритуала сакрального брака царя с богиней. Встает вопрос: какой был смысл этого ритуала, какую семантическую нагрузку он нес и какое место занимал в общей системе скифских религиозных представлений? Сравнительный материал показывает, что значение его м.б. различным. В Месопотамии, например, он был наиболее тесно связан с идеей плодородия и аграрными культами, должен был обеспечивать плодоносящую силу земли… Но в Табити ярко проявляются черты божества огня, а с идеей плодородия и с календарными аграрными культами она как будто не связана. Гораздо более отвечающим скифскому материалу представляется другой аспект этого ритуала. В тех же месопотамских религиях обряд бракосочетания царя с богиней имел и другое назначение. Цари Лагаша, Исина – именовали себя «возлюбленными супругами» Иннины, и именно с этим супружеством связывалось представление о получении ими власти. Выше уже затрагивался вопрос, о том, какую роль играла в Скифии идея богоданного характера царской власти, доказываемая посредством использования аргументов генеалогического характера, возводящих род царя к богам. «Венчальный» ритуал, очевидно, был призван подтвердить божественность царя, подвести под нее дополнительные основания.

В этой связи представляет интерес сравнительный материал, почерпнутый из древнеиндийских представлений. В …кастовой [далее читай - варновой] стратификации общества весьма четко осознается общественное разделение труда между представителями различных варн. Это в полной мере относится к варнам воинов и жрецов. Функция воинов состоит, согласно представлениям самих древних, в защите общества от вполне материальных, земных опасностей, тогда как общение с высшим миром, заступничество перед ним за данный социальный коллектив является абсолютной прерогативой жречества. С развитием царской власти возникало определенное противоречие. С одной стороны, царь осознавался как личностное воплощение всего коллектива, с его благополучием и могуществом связывалось благополучие и могущество социума, он олицетворял все стороны своего бытия. С другой стороны, принадлежа по рождению к воинам, он тем самым был ограничен в своем могуществе сферой земной власти, также имеющей божественное происхождение (кшатра, по древнеиндийской терминологии), лишен права общения с миром богов, священного знания (брахма).

В древнеиндийской религиозной системе это противоречие снималось посредством специального обряда, входящего в ритуал раджасуйя. В ходе него царь, чтоб приобщиться Брахме, отрекается от кшатры и ее атрибутов, включающих колесницу, доспех, лук и стрелу, от своего божественного покровителя Индры и предает себя Брахме с ее атрибутами – орудиями жертвоприношения – и ее божественному носителю (см., например: «Айтарея брахмана», 7-я, 22-25), иными словами, практически переходит в жреческую варну. Затем происходит вторичное обращение царя к кшатре, но уже без утраты покровительства Брахмы, чем достигается объединение в его лице обеих функций.

Два элемента этого ритуала особенно существенны для нас. Во-первых, в качестве божественного носителя Брахмы, которому предает себя царь, отрекаясь от Индры, здесь выступает никто иной, как Агни, вследствие свойственной ему функции божества жертвоприношения и, следовательно, воплощения жреческой функции. Во-вторых, существенной деталью ритуала раджасуйя, предшествующей коронации царя, является закрепление союза мирской власти в лице царя с властью священной в лице жреца, и происходит оно, как отмечает Э.Хопкинс, с использованием терминологии брачного ритуала.

Совершенно аналогичную картину мы видим в Скифии. Происходящий от богов царь по рождению принадлежит к варне воинов, тогда как сакральная функция принадлежит жречеству – авхатам. Абсолютное могущество царю может придать лишь получение им обеих этих функций, и именно оно достигается путем осуществления сакрального брака с богиней огня Табити, находящего столь близкое соответствие в древнеиндийском ритуале. При таком толковании становится вполне понятным, почему именно двух богов – Зевса (Папая) и Гестию (Табити) – называет своими владыками Иданфирс. Это те божества, от которых различными путями получает царь всю полноту власти над обществом пред лицом земного и высшего миров …» [там же, с.с. 101-102].

Брамин с о-ва Крит

Отметив, что имя Куруш (Кир), популярное в роду Ахеменидов, совпадает с именем основателя рода тех героев (Куру), о которых повествует «библия индуизма», но подчеркивая уникальность сей новеллы, Жорж Дюмезиль восклицает: «ни в персидской эпопее в разные поры её развития, ни в самой индийской словесности больше нигде не встречается ничего, подобного этому неравному и счастливому браку…» [Дюмезиль, 1990, с.105]. 1-я книга «Махабхараты» рассказывает как гандхарва Ангарапарна (Краснокрылый), друг самого Куберы, наступившей ночью забавлялся с своими женами в протоке священной – текущей по земле, преисподней и небесам [см. А.И.Зайцев "Реки индоевропейской прародины", в кн. "Славяне: Этногенез и этническая история", Л., 1989 ] Ганги. Там он был застигнут Пандавами, и вступив бой с приблизившимся в неподобающее для людей – отведенное для якши, ракшасов и гандхарвов время к свящ.реке Арджуной, был им – соблюдающим воздержание воином - побежден, вынужденный уступить место своего отдохновения. В главах 171-173 своего Калькуттского издания «Адипарва» сообщает: «Когда гандхарва назвал своего собеседника Арджуну «Тапатья», что значит «сын или потомок Тапати», тот удивился, зная, что он – «Каунтейя», иначе - «сын Кунти», своей матери. Но кто такая эта Тапати, от которой происходит новое имя? Гандхарва полностью удовлетворяет любопытство Арджуны.

Тапати была дочерью того, кто наполняет небо светом, и сама она блеском своим могла сравниться с отцом. Следовательно, то была младшая сестра Савитри, и она обладала всеми добродетелями души и тела, заботилась о своем платье так же, как о своем поведении, и нельзя было найти ей равных ни среди богов, ни среди демонов, ни среди разных духов, ни даже среди пленительных апсар. Её отец Солнце был рад такому совершенству, но оно ставило его в затруднительное положение: как найти ей достойного мужа? К счастью, в роду, ведущем начало от Яяти и призванном составить славу Пандавов, был царь по имени Самварана, поклонник Солнца, неустанно приносивший ему самые приятные жертвы. Этим он обратил на себя внимание божества, и, поскольку он был к тому же наделен всяческими достоинствами и сиял среди людей, как само Солнце на небесах, «Теплотворящий [Тара t а] решил отдать Теплотворящую [ Tapati ] этому совершенному царевичу». Но благосклонности богов не всегда достаточно для свершения подобного события. Нужны ещё взаимное влечение сердец и некоторая удача.

Удача же не изменяла Самваране даже тогда, когда ему чудилось обратное. Однажды, охотясь в горном лесу, он ехал так долго, что конь под ним пал. Бросив коня, царь пешком продолжал подниматься в гору, хотя томился от голода и жажды. Внезапно он заметил чудеснейшую из дев. Она была одна, и он был один. Остановившись, он долго взирал на неё: она казалась « сиянием Солнца во плоти», она вся светилась.

Тело её сверкало, как огонь, а благородство души, отраженное на её лице, наводило на мысль о чистейшем лике Луны. Она стояла на горе, подобная сверкающему золотому изваянию, и гора с её высокими деревьями и зеленой повителью сделалась тоже золотой.

Преобразился и царь: в один миг он ощутил презренье ко всем женщинам, которых знавал когда-нибудь прежде. Плененный тем, что видел, охваченный влечением, почти теряя сознание, он с трудом сумел обратиться к ней, составить в пяти – довольно плоских, кстати, - двустишьях комплимент, выражавший и восхищение, и робость, и мольбу ». В русском прозаическом переводе книги 1-й «Махабхараты», выполненном под редакцией академика А.П.Баранникова В.П.Кальяновым в 1939-1948 годах, эти двустишья переданы так: « Кто ты и чья ты, о округлобедрая, и зачем ты стоишь здесь? Как же в безлюдном лесу ты бродишь одна, о дева со светлой улыбкой? Ты, безупречная во всех отношениях, украшенная всеми убранствами, ты сама – драгоценное украшение этих украшений! Ни богиней и ни асури, ни якши и ни ракшаси, ни змеей и ни гандхарви, ни существом человеческим я не признаю тебя. Среди тех красавиц, которых я видел или о которых слышал, нет ни одной, подобной тебе, о очаровательная! » [«Адипарва» (кн. 1-я Махабхараты), М.-Л., 1950, гл. 160-я (нумерация глав издания, коим пользовался Дюмезиль, иная)].

«Она не отвечала, он был настойчив. И она, подобно вспышке молнии в облаках, исчезла.

Как безумный, царь бродил по лесу, тщетно надеясь на новую встречу. Затем наступило отчаяние. Он остановился и рухнул на землю. Юная же красавица, то ли из жалости, то ли из кокетства, ждала именно этого мгновения, чтобы снова предстать перед ним и с улыбкой произнести нежные и мудрые слова: « Вставай, вставай и будь благословен, гроза врагов! Весь свет славит тебя, лучший из царей, и тебе не подобает так терять рассудок!». Царь открыл глаза, увидел её и дал волю новым, гораздо более пространным излияниям чувств. Завершившая их просьба была вполне определенна:

« Погаси этот огонь, окропив его своей любовью! Будь моей: обезоружь тем безжалостного стрелка, который неустанно пронзает меня своими стрелами! Дева с прекрасным ликом, госпожа с тонкими бедрами, сочетайся со мной браком по способу гандхарвов – лучшим видом брака!»

Однако брак по способу гандхарвов – это авантюра… Речь идет, по существу, о свободном и немедленном союзе на мягкой траве юных царевича и царевны – без совета стариков и родительского соизволения, с тем лишь чтоб та, которую в европейских семействах еще не так давно именовали преступницей, испросила разрешения отца уже после случившегося » [Дюмезиль, 1990, с.с. 99-100].

Дева не относилась к числу неосторожных. «…Не будучи замужем, она целомудренна и послушна власти отца, и если царевич так её жаждет, пусть обратится к её родителю, и, когда отец даст согласие, она с радостью станет послушной супругой такого царя, как Самварана, - доброго к своим подданным, потому столь славного рода. Наконец она назвала себя:

« Моё имя Тапати. Я младшая сестра Савитри. О, лучший из кшатриев, я дочь Солнца – светила Вселенной».

Затем невинная девушка поднялась в поднебесье, а царь, снова впавший в отчаяние, повалился на землю.

Он бы, возможно, умер на этом месте, если бы не был найден после долгих поисков своими сановниками и слугами. Первый сановник был всецело предан ему. Видя своего господина распростертым на земле, подобно опрокинутой радуге, он, исполненный преданности и почтения, бросился к нему и отечески приподнял это бесчувственное от избытка любви тело; считая, что царь свалился только от голода, жажды и усталости, он первым долгом в нескольких словах излил на царя сокровища мудрости, накопленные с годами и опытом… Однако он быстро сообразил, что тут нужны иные средства, и окропил голову потерявшего сознание царя холодной водой, благоухающей лотосами. Царь пришел в себя и отослал слуг, кроме первого сановника. Затем он сел и с вершины горы, сложив руки, обратив лик к Солнцу, вознес молитву. В то же время он непрестанно думал о великом брахмане Васиштхе, который при других обстоятельствах сделался его духовным наставником, его purohita, и проявил своё могущество, вернув ему потерянное царство. Через 12 дней Васиштха предстал перед ним. Царю не понадобилось исповедоваться в причине охватившей его печали. Благодаря своей духовной силе жрец-аскет уже знал, что сердцем царя завладела Тапати, и явился послужить молодому повелителю. На глазах Самвараны он вознесся на небо и отправился к Солнцу сватом, как положено по обычаю.

Поскольку же Солнце уже составило себе доброе мнение о женихе, сватовство не могло быть ни долгим, ни щекотливым. Переговоров даже и не было: по прибытии прославленного посетителя Солнце тут же удовлетворило его просьбу, даже не зная ещё, в чём она состоит » [там же, с.с. 100-101].

Здесь мы уже можем делать выводы, когда, - по крайней мере, по представлениям создателей Сказания, - имели место события. Риши Васиштха – покровитель шудрской варны, личность, по-видимому, историческая. Васиштха почитается индусами как автор гимнов 7-й мандалы «Ригведы». Эта мандала интересна тем, что в ней оказались небольшие эпические включения (18-й, 33-й, 83-й гимны), в целом чуждые жреческому памятнику. Время жизни поэта, согласно нашему расследованию, может быть датировано эпохой, предшествовавшей Троянской войне (т.е. 1200-м годам до н.э.).

***

Васиштха известен как певец и советник царя Солнечной династии Дашаратхи - отца Рамы. Таким образом, примерное время его трудов – Х V в. до н.э. (либо чуть позже), и ориентировочная датировка событий «Рамаяны» Х I V – Х III веком не оказывается невероятной. Следующий датирующий признак не очень надежен. Царевичи Пандавы и Кауравы, дети Панду и Дхритараштры, сошедшиеся в междоусобной битве на поле Куру, считались потомками Васиштхи в 5-м поколении. Ряд малодостоверных подробностей коими сопровождалось изложение генеалогий [«Три великих сказания Древней Индии», М., 1978, с.с. 386-390; реалистическое толкование: там же, с.9], не позволяет отнестись к этой части «Махабхараты» доверительно, и по-видимому, принадлежность Пандавов к роду Куру есть позднейшая фикция [см. В.Г.Эрман "Книга о Бхишме как сюжетное ядро "Махабхараты"", в кн. «Махабхарата», кн. 6-я, М., 2009]. Так же условно начислялись годы и века царствований легендарных царей мировым эпохам в иранской хронологии [см. Беруни «Избр.Произведения», Ташкент, 1957-1974, т. 1-й;   И.В.Рак "Мифы Древнего Ирана", СПб., 2006]. Но отсчитав срок пяти поколений плюс время действия поэмы, учтя возраст героев, мы можем поместить её события в Х II век до н.э..

Гиперкритицизм отечественной историографии – юдо-марксистская (истматовская) форма колониализма, когда уничтожению подвергается прошлое «варваров», одним из своих проявлений имела - отрицание древней индийской историографии, опиравшейся на генеалогические предания. Они объявлялись «историками» мифологическими. Потому, в частности, крайне бедны исторические представления об истории сложения Ведийских гимнов. Меж тем, отойдя от гиперкритицизма - подойдя с доверием к сообщаемому историографией того народа, что собственно складывал Веды, мы многое себе проясним. Руководствуясь таким принципом, английский историк Парцигер датировал события «Махабхараты» ок. 1100 г. до н.э. [Н.К.Синха, А.Ч.Банерджи "История Индии", М., 1954, с.45]. Ныне обычно они омолаживаются на пару веков [И.В.Пьянков "Древнейшие государственные образования Сред.Азии", в кн. "Древние цивилизации Евразии", М., 2001, с.340].

Археолог Б.Б.Лал, раскапывавший в 1950-1952 столицу Кауравов Хастинапуру, выяснил, что после арийского завоевания, еще в Х II в. до н.э., здесь была примитивная деревня. Город возникает в Х I веке и существует до кон. I Х в., когда покидается жителями из-за наводнения, возобновившись лишь в V I в. до н.э.. Это согласуется с известиями эпоса и пуран, датирующими запустение правлением раджи Ничакру, потомком одного из Пандавов в седьмом поколении [Г.М.Бонгард-Левин, Г.Ф.Ильин "Индия в древности", М., 1985, с.159]. Так мы снова получаем примерно Х I век до н.э., как вероятное время Великой битвы . Теми же методами события «Рамаяны» привязываются к Х I V – Х II в. до н.э..

Повествование Книги Исход (Ветх.завет) - об «отступлении» ЧермнОго моря перед идущими с похищенным златом из Египта евреями, «возвращении» его, сомкнувшего воды над погоней фараона, помимо фантастичности описания, нимало не подтверждается памятниками Египта. И мы отнесемся к оному, как и к прочей вторичной мифологии, заимствованной из разнообразных (чаще - шумерийских) источников, комплектующей древнееврейские писания. Но первоисточник, откуда в 700-х годах до н.э. [Р.Нудельман "Загадки Кумрана", Ростов н\Д, 2007] компиляторами текста Ветх.завета плагиаторски черпался сюжет, можно назвать. И первоисточник, как это обычно и бывает в текстологии, описывает события реалистически. Это - эпические фрагменты, включенные в 7-ю книгу «Ригведы». Они говорят о войне арийского раджи племени бхаратов Судаса, сына Девадаса, с коалицией противников: арийскими и неарийскими племенами Якшу, шигру, турваша, Шива, Алина, бхаланас, пактха, друхью, бхригу, маться, Шива, вишавин, вайкарна, анну, аджа.

Враги прижимают царя к разлившейся реке. Риши Васиштха взывает к Индре, присутствующему в тот момент в ином краю, при жертвоприношениях иных певцов, и речью служителя - бог переносится на помощь арьям, обмелив реку перед ними и вновь наполнив ее водой, когда вослед Судасу устремляются его преследователи. Их добивают воины…

В отличье от наби Моисея, рассказ риши правдоподобен: реки с верховьями в горах, наполняясь ливневым дождем, могут переполняться и вновь мелеть очень быстро, я сам видал подобное на Кавказе. Меж перечисленных племен, индолог Харит Кришна Деб опознал известных египетским анналам акайваша (ахейцев), шардана (сардинцев), турша (тирренцев - этрусков). Турваша следует понимать как объединение двух этнонимов – тура и ваша, каждый из которых известен ведийским текстам, возможно, соотносясь с туруша и вашаша, называемыми египтянами [С.-К.Чаттерджи "Введение в индоарийское языкознание", М., 1977, с.81, ссылка]. «Если эти отождествления верны, то выходит, что некоторые племена Малой Азии, появившиеся на исторической арене в Х III – Х II в.в. до н.э., пришли в Индию вместе с основной массой арьев » [там же, с.82].

Названный в источниках Египта народ пурасати Деб отождествляет с племенем пуластья «Яджурведы», о котором сообщается, что они не заплетают кос - в отличье от племени капардин, к коему относился род Тритсу, каковому принадлежали Васиштха и Судас, - истолковав этноним как племя народа моря - филистимлян (пилиштим), известных Библии. Деб высказал мысль, что капардин – это кафторы Ветх.завета и кефтиу египетских записей, т.е. критяне, действительно, «изображаемые в произведениях искусства с людьми с длинными косами» [там же]. Так же С.-К.Чаттерджи опознаются бхригу – фригийцы. «Вероятно, похожее или родственное племя осталось с основной массой индоевропейцев, мигрировавших на Запад; эти западные бхригу, по-видимому, пришли в Мал.Азию и Македонию и стали бригес или фрюгес, т.е. фригийцами» [там же, с.51]. Чаттерджи, видимо [см. там же, с.с. 48-49], предполагает раздельное движение на юг западных и восточных бхригу – с северной индогерманской родины. Но тогда нам придется предположить одинаковое изменение этнонимов общего происхождения на протяжении более чем тысячи лет [см. там же], потому, и по некоторым иным соображениям, о которых ниже, мною рассматривается более простое построение [Р.Жданович «Славянские письмена: Материальные свидетельства», «Нов.Петербургъ», №№ 8-9, 2010].

По традиционной индийской хронологии, завоевание сингалами Ланки произошло лишь в V I в. до н.э.. Но «Рамаяна» - связывает с Ланкой деяния Рамы, совершившего поход на этот о-в, силами своих неарийских союзников – инорасовых племен, означаемых поэтом Вальмики как обезьяны.

Это требует удревнить вторжение почти на тысячелетие, оставив за сингальской инвазией лишь значение племенного завоевания. Обезьяний царь Хануман - по-видимому, лицо историческое. Если справедливо отождествление Б.И.Кузнецова - он (его прототип) известен также тибетским анналам, как ученик Бодхисаттвы Авалокиты, родоначальник Тибетского народа [Б.И.Кузнецов "Тибетская легенда о происхождении человека от обезьяны", "Доклады по этнографии. Вып. 6-й", Геогр.об-во СССР, Отд.Этнографии, 1966] (Сидхарта – это лишь один из многих будд и Бодхисаттв тибетского буддизма).

Сохранилась карта турецкого адмирала Х V I века Пири Реиса [см. «История Османского государства, общества, цивилизации», М., 2006, т. 1-й, с.318, прим.44]. Она составлена по недошедшим до нас, древним источникам. И на ней нанесена береговая черта Антарктиды - неизвестной греческим географам [см. Б.И.Кузнецов "Древний Иран и Тибет", М., 1998, с.44], открытой лишь Х I Х веке. В землеописательном трактате «Индия» Бируни говорит, что его клерикальное время «не благоприятствует науке. В наши дни прогресс в научных знаниях и новые открытия невозможны. И то, что мы имеем теперь в области науки, является только рассеянными остатками знаний древних времен» [В.Ю.Захидов "Бируни как мыслитель", в кн. "Бируни. Сборник", М., 1950, с.36]. И на карте Реиса Антарктида показана в древнем состоянии – эпохи, вероятно, оптимума голоцена - свободная от льда.

Свидетельства древнеарийских плаваний туда есть [ср.: Л.Н.Гумилев, Б.И.Кузнецов "Две традиции древнетибетской картографии", "Вестник ЛГУ", 1969, №24, вып. 4-й, гл. 3-я]. И напр., аль-Бируни, передавая взгляды и достижения науки Индии, приводит утверждение, что при продвижении к Южному полюсу ночь исчезает [П.Джеймс, Д.Мартин "Все возможные миры", М., 1988, с.88]. Те путешественники, проникнув на крайний юг Индийского океана, пересекли Полярный круг! Когда это могло иметь место? «Малайцы живут в лесу и живут лесом. Небольшие островки их культуры лежат только на больших реках; чем ближе к горам, тем меньше и беднее становятся они и реже встречаются. Иногда их разделяют десятки тысяч км2 девственного леса, куда не проникал малаец. Живущие здесь так оторваны от мира, что очень мало и медленно поддаются постороннему культурному влиянию. Теперь это не первобытный народ рыбаков, каким были их предки. Они научились возделывать рис и прясть, к ним были занесены железо и другие культурные блага, облегчившие им борьбу за существование. Культура эта индийского происхождения» [В.Фольц "В девственных лесах Суматры", М., 1935, с.34], под её влиянием малайцы развивались 2 тыс.лет, пока древние государства не были разрушены Исламом [там же, с.35]. Язык островитян Суматры, живущих на экваторе, достигших и колонизировавших столь дальние места в Океане как берег Мадагаскара, сохранил, некогда содержавшееся в нем, большое количество слов из санскрита - сакрального языка Древней Индии, малоупотребимого в быту. Так было в нач. 1-го тыс. до н.э.. К I V веку - когда язык обретал специфическую терминологию древнебуддийской религии, они из малайских языков исчезали [А.А.Зубов "Человек заселяет свою планету", М., 1963, с.149; также: C . Harrison , J . Clarke , P . Clarke , H . Henderson , 1965].

Заселение Мадагаскара малайцами датируется ок. Х в. до н.э. [С.В.Яхонтов «Языки Восточной и Юго-Восточной Азии в 4-м - 1-м тыс. до н.э.», в «Ранняя этническая история народов Восточной Азии», М., 1977, с.106]. И теория индийской колонизации островов Южных морей – как теория происхождения полинезийцев, альтернативная теории Т.Хейердала, - была выдвинута в нач. ХХ в. Те Ранги Хироа (Питером Баком) [П.Бак "Мореплаватели солнечного восхода", М., 1959]. Правда, она следует архаическими представлениями науки о времени сего, относя колонизацию лишь к нач. н.э.. Но в случае ее согласования с хронологией современных археологических материалов [ П.-В.Ланге "Горизонты Южного моря", М., 1987, с.с. 30-32], возможно отодвинуть время плаваний к берегам Антарктиды далеко в прошлое, в 2-е тыс. до н.э. - в Ведийскую эпоху.

Терминология митаннийских текстов показывает пребывание индоарийцев в Двуречье уже в 1700-х г.г. [Чаттерджи, 1977, с.51], и фригийская параллель Вед, как будто, встретит затруднение, ибо считается, фригийцы вторглись в Анатолию лишь после Троянской войны. Но аутентичная традиция гласит об обитании их в Троаде - уже в долаомедонтовы времена, лишь усиленном притоком родичей из Европы после 1200-х г.г. [А.И.Немировский "Троя после Троянской войны", Вестник МГУ, сер.истор., №5, 1999, прим.41]. Малоазийским - фригийским считается происхождение династии Пелопидов, ок. ХУ в. до н.э. воцарившихся в Элладе, что подтверждают хеттские анналы [см. Л.А.Гиндин, В.Л.Цымбурский "Гомер и история Восточного Средиземноморья", М., 1996, гл. 2-я]. В Анатолии Фригийское царство распространяется до границ Ассирии уже в 1160-х г.г. [«История Древнего Востока», М., 1983-1988, т. 2-й, с.с. 186-195]. Как свидетельствуют надписи, цари фригийцев носили доэллинские – ахейские, микенские титулы анактов и лавагетов [там же, с.63], то бишь - несли на Восток ахейскую традицию Микенской Эллады.

***

«Самварана честь честью вступил в брак с Тапати на горе, а управлять своими владениями – стольным городом, землями, рощами и лесами – послал своего верного сановника. Поскольку же уехал Васиштха, царь уже не помышлял больше ни о чем, кроме наслаждения своим счастьем. В обществе прекрасной супруги он, словно бог, обосновался в лесу и настолько забыл о времени, что прошло 20 лет, а он не чувствовал ни угрызений совести, ни усталости.

Между тем для подданных царя это его любовное уединение имело важные последствия. Ни капли дождя не посылал уже Индра на города и веси, и пересохшая земля перестала питать доверенные ей семена. Погибло множество людей и зверей; жители, голодные, худые, как живые мощи, разбрелись кто куда, и порядок в обществе распался, как всегда бывает, когда наступает конец света: главы семейств покидали свои дома, и никто не считался ни с кем. Наконец, забеспокоился Васиштха. Он отправился к царю и царице в горы и привел их на равнину. И как только они вступили к себе в город, жизнь вернулась в обычное русло. Индра в изобилии послал дождь, на нивах поднялся урожай, ожидая жатвы, и сердца людей преисполнились радостью. Самварана и Тапати увенчали своё дело обильными жертвоприношениями.

Такова история счастливой Тапати, Дочери Солнца, заключил свой рассказ гандхарва. Благодаря ей-то ты и есть «Тапатья»; потому что царь Самварана имел от Тапати сына, которого назвали Куру, ты же, родившийся от потомков Тапати, сам Тапатья » [Дюмезиль, 1990, с.102]. Но как для автора (авторов) корпуса книг «Махабхараты» это сказание, интерполированное достаточно поздно [см. Эрман, 2009], должно служить лишь началом повествования, так служит раскрытая история и для нас.

…«Подмостками, где роль играть все люди обязаны, мне досталась роль – печальная», - говорит о себе Венецианский Купец, герой Вильяма Шекспира. Хотя каждый год, неизменно, родина его совершала обряд обручения Дожа с Морем, её граждане не извлекли выгод из благорасположения Морской царевны - не могли вершить свои дела свободно, прозакладывав за это свои буйны-головы. В очерке «Венецианский купец», впервые опубликованном в 1911 - в преддверье 1-й Мировой войны, профессор Петербургского ун-та говорит: «Мне думается, я нашел разгадку этой органической печали, омрачающей душу зодчего радости. Навела меня на нее другая трагедия, с давних пор любимая мною, «Волшебник Мерлин» Иммермана. Здесь мы находим нашего царственного купца в лице короля Артура; и он – покровитель и зодчий радости; под его сенью бьются паладины, награждаемые за свою храбрость улыбкой на устах прекрасных дам; он создал всю эту радостную службу чести и любви, рыцарским символом которой стал для людей его Круглый Стол. Расцветом этой радостной службы д.б. быть назначенный им на день Троицы блестящий турнир, именно тогда неотразимая, непонятная грусть обуяла душу Артура. …Сам Артур объясняет ее следующим образом:

В веселья волнах
Внезапно щемящий объял меня страх:
Почудилось мне
Страшилище смерти на чалом коне.
Вот – вервьем голод вкруг тела обвитый;
Вот – грозный владыка страды ядовитой,
Безжалостный Мор;
Вот смотрит в упор
Отчаянья пристально-гложущий взор.
И ринуться жаждут исчадия тьмы
На рыцарей, дам, на весь сонм наш прекрасный
За то что так ясны,
Так царственно горды и радостны мы » [ Ф.Зелинский «Из жизни идей», 1995 , т. 4-й, вып. 2-й, с.57].

«В этом чувстве ничего странного бы не было; это – дополнительный цвет грусти, окружающий мрачным кольцом всякое яркое проявление радости, минорная темя в плясовом напеве. …Сам поэт дал нам… важное указание… «Услада власти точно сон проходит,\ народ живет в тени, несокрушимый», - говорит сатана на могиле Кандиды; и приблизительно то же хочет сказать Плацид там, где он еще при её жизни поучает свою духовную дочь: «Вечно меняется необычайное, малому лишь пребывать суждено». Жизнь неразвитой особи незаметно для нее самой отходит в хаос всеобщности; великому же счастье полной жизни достается лишь ценой горького сознания её скоротечности. …Сошлюсь на «полуночную песнь» Ницше: «но всякое счастье жаждет вечности – жаждет глубокой, глубокой вечности». Зачем жаждет оно её?» [там же, т. 3-й, с.с. 384-386], - так писалось им ранее, в очерке, впервые в нояб.1899 (в «Вестнике Европы»). В 1911 году ученым делается более обобщенный вывод. «Повидимому, и Антонио м.б.произнести эти слова. …Некогда он и сам беззаботно веселился… Но молодость прошла, …тогда он увидел то, чего не видели другие, и это зрелище превратило в печаль его веселье. Он увидел того, кто готовил уничтожение ему и его друзьям именно за то, что они были  так ясны, так царственно горды и радостны…» [там же, т. 4-й, вып. 2-й, с.57].

Направление наших поисков сузится, если мы обр.вним., что Сарды – греческое имя столицы Лидийского царства (Спард по-лидийски), по-арамейски звучит: Сефарид [«История Древнего Востока…», М., 2004, словник].

«На вершинах поднебесных гор – царство радости и любви. Здесь живут в вечном блаженстве прекрасные Белые боги, охраняемые несокрушимым копьем своего владыки Вотана, рунам которого покорны все силы земли. Не сходит румянец с их щек, не бороздят морщины их чела; ежедневно обновляют они свою молодость, вкушая волшебные яблоки сестры своей Фреи, богини юности и красоты. А там, на дне голубого Рейна, спит сном невинности ясное золото. Никто не простирает к нему жадных рук; только русалки, дочери речного старца, резвятся при его туманном свете, когда затерявшийся в глубине луч солнца ласкает его гладкую поверхность. Всё же и над ним навис рок…» [Зелинский, 1995, т. 4-й, вып. 2-й, с.58], - это базис, известный из средневековых записей, в позапрошлом веке положенный в основу Тетралогии Рихарда Вагнера. «…Кто м.б. счастливее Вотана? Увы, он один себя счастливым не чувствует. Пусть другие боги, избранное племя, пируют и любят под улыбкой Фрейи в шумных залах Вальгаллы… Еще опасность далеко: роковым кольцом обладает змей-исполин; он мирно дремлет над ним, упиваясь мечтаниями о своей беспредельной, но неосуществленной власти. Но что будет, когда жадный и хитрый Чернобог вновь добудет своё исконное достояние? Вотан вспоминает незабвенные, ужасные слова: …Страшись!\ Страшись моей рати ночной,\ Когда из безмолвных недр\ Взойдёт моё злато на свет.

Этому он воспрепятствовать не в силах: его власть основана на договоре, руны которого высечены на древке его копья; в силу договора Фрейя некогда досталась исполинам, в силу того же договора теперь и кольцо осталось во власти дремлющего над ним змея. И вот перед умом Вотана сверкнула новая идея – идея меча. Если бы ему удалось создать сына, который, унаследовав его силу, не унаследовал бы его связанности договором; если бы его меч разрубил копье с рунами договора… Он спускается к смертной; он отдает будущее своему и её отпрыску, богочеловеку. Если бы этот богочеловек совершил то, чего он от него ждет – тогда «немощи богов» наступил бы конец, тогда над обломками копья и его застывшим договором взошло бы солнце чистой, беспредельной власти, власти меча » [там же, с.60].

Скифский Олень

Французский ученый приводит содержание малоизвестных, разбросанных по старым провинциальным публикациям, вариантов этого Нартовского сказания: «Дочь Солнца, упомянутая в первом сказании, бесцветна и пассивна; не говорится ни о том, как её зовут, ни о какой-либо черте её физического или духовного облика; в общем, она похожа на всех молодых девушек, которые под сенью деревьев в кавказских селах ожидают и получают мужа. Не так обстоит дело в сказаниях другого типа, где сам герой – отнюдь не второстепенный образ, но один из двух славнейших Нартов – Сослан…

…Был вечер. Сослан сидел на ныхасе. Вскоре пришел Урызмаг с поднятыми плечами и опущенной головой. « Почему ты такой скучный, Урызмаг?» - спрашивает его Сослан. «Много я по свету ходил, но такого чуда со мной не случалось, - сказал Урызмаг. – Сегодня я охотился на болоте. Вдруг вижу – лучи солнца осветили оленя с 18-отростковыми рогами. Подошел я к нему на расстояние выстрела, прицелился и только хотел пустить стрелу, как стрелы мои разлетелись по сторонам, ни одной не осталось в колчане. Тогда я схватил копье и догнал оленя, но только приготовился его ударить, как копье выскочило у меня из рук и один бог знает, куда подевалось. Олень же вскочил и убежал. Хоть я и погнался за ним, но поди найди его – исчез. А олень был такой, что шерсть на нем была золотая»» [Дюмезиль, 1990, с.106].

Так мы получаем представление - о смысле происхождении знаменитейшего образа «скифского» изобразительного искусства, носимого на умбонах щитов (в частности) - понимаясь, вероятно, как величайший воинский оберег [см. М.И.Артамонов «Сокровища саков», М., 1973].

««Ну, если мне достанется этот олень, то не будет на земле Нартов никого знатнее меня», - подумал Сослан. Стал он подкрадываться осторожно, от былинки к былинке и подошел на расстояние выстрела. Вложил в лук стрелу, взмолился Богу: мол, помоги мне завладеть этим зверем – и прицелился. Олень даже не шевельнулся. Только Сослан хотел пустить стрелу, как все его стрелы рассыпались и ни одной не осталось в колчане. «Опозорюсь я совсем», - сказал Сослан, схватил копье и пошел на оленя. Олень тут же вскочил и помчался к Черной горе. «Всё равно я тебя не оставлю», - сказал Сослан и последовал за ним. Достиг олень Черной горы и скрылся в одной пещере. Это была воспитанница семи великанов – дочь Солнца Ацырухс» [Дюмезиль, 1990, с.107].

Вышли ему навстречу великаны, хозяева пещеры, хранители чистоты Ацырухс, и просили, чего он хочет? «Я Нарт Сослан, и мне нужны либо еда, либо бой, а иначе жить не умею» [там же], - отвечает гость. Взяли его великаны своими ручищами, положили на стол, и давай резать кинжалами. Но Сослан рожден из скалы - зачатый семенем, пролитым пастухом, увидевшим на том берегу реки праматерь Нартов Сатанай. Он прошел закалку в кузнице принявшего роды скалою кузнеца, его тело (кроме голеней, за которые держали его кузнечные щипцы) неуязвимо. И клинки лишь отскакивают от впитавшего силу огня героя.

«Отпустили они тогда Сослана и сказали: «Пойдем спросим нашу воспитанницу – дочь Солнца Ацырухс». Пошли они к дочери Солнца и говорят ей: «Гость у нас. Зовёт себя Нартом Сосланном. Хотим его зарезать, но кинжалы наши не берут его». Когда дочь Солнца услышала это имя, она сказала: «Если он Сослан, то это мой суженый!». Великаны её спросили: «А как нам узнать, Сослан это или нет?» - «У Сослана» между лопатками черная родинка. Разденьте его, и если у него меж лопаток родимое пятно, то это, верно, Сослан». Вышли великаны к Сослану, раздели его, и на спине его вправду меж лопаток оказалась черная родинка. Сказали Ацурухс, что у гостя между лопаток родимое пятнышко. «Значит, это мой суженый Нарт Сослан, - сказала Ацырухс. – Ступайте и приведите его, сговоритесь о калыме. Он Нарт, человек имущий, требуйте от него любого добра»» [там же, с.с. 107-108]. Благодаря своей номинальной «матери» Сатанай, Сослан изыскивает требуемый свадебный выкуп. Брак совершается.

Мы же - видим развитие того мотива уязвимости, что был в германском эпосе и, смазано, в поэме Гомера.

«Давно уже имя «Ацырухс, дочь Солнца» привлекло внимание не столько фольклористов, сколько лингвистов. Оно явно древнее и свидетельствует о пережитке некой мифической традиции. Второй слог, ruxs , - не что иное, как измененное wac( y )-, которое появляется в некоторых религиозных терминах, прежде всего в именах двух самых важных божеств народной мифологии осетин. Следовательно, Wacruxs, Acyruxs – это если не «священный свет», то по меньшей мере «свет волшебный, сверхъестественный».

Это имя, данное в эпосе лучезарной дочери Солнца, возможно, в прежние языческие времена служило эпитетом божества, которое называлось иначе » [там же, с.111].

«Кольчуга Зердушта»

«Одно из осетинских сказаний о браке «Дочери Солнца»» [там же, с.105], исследованных великим французским ученым, не смотря на недавнее время записи, также нашло себе ближайшее соответствие в индийской «Махабхарате». «Человек, ставший зятем Солнца, перед тем как возвратиться к людям, получает от тестя волшебную кольчугу, которую он дарит своему отцу; позднее враги снимают с того прекрасную кольчугу, одновременно содрав с его спины два ремня кожи. В «Махабхарате» родной сын Солнца, Карна, один из самых возвышенных героев поэмы, носит благодаря своему отцу волшебную кольчугу, «в которой он родился» и которая неотъемлема от его тела; снимает он ее сам, выполняя данное обещание – что было необходимо, но и неосторожно; он сдирает её с груди, оставляя на теле огромную кровоточащую рану. Мотив редкий: я не знаю в древнем мире другого примера ни такого атрибута солнечности, ни такого нанесенного увечья» [там же].

В данном случае, тем не менее, Дюмезиль заблуждался.

«Группа воинов, которые мечут жребий о тунике распятого, целиком поглощена дележкой. Кажется, ничто возвышенное не занимает их, кроме этого дела. Романский мастер выставляет напоказ низменность сцены на Голгофе. Но по контрасту к этому самая туника приобретает сверхъестественную силу. Это и предмет, и вещь, не менее осязаемая, чем фигуры, и вместе с тем это реликвия, которой поклоняются верующие, - отпечаток тела распятого (как «мандилион» отпечаток его лица). В самих очертаниях туники, в складках, делающих ее похожей на какую-то морскую раковину, заключена таинственная сила. Спор из-за обладания туникой превращается в торжественный обряд поклонения ей» [М.В.Алпатов "Художественные проблемы итальянского Возрождения", М., 1976, с.30], - так описывается рельеф «Снятие со креста» в кафедральном Пармском соборе, выполненный Бенедетто Антелами - крупнейшим итальянским скульптором вплоть до Позднего Средневековья, - датированный 1178 г. Схема использовалась также Джотто, в сценах «Распятие» и «Крещение» (оба в Капелла дель Арна, Падуя), - и «оба мотива восходят к древней традиции» [там же], - утерянной в веках. Современный историк обратил внимание что иконографическая схема, использованная Антелами, за 1500 лет ранее находит воплощение - в сцене, созданной ювелиром на скифской пекторали из кургана Толстая могила, найденной лишь в 1970 г.. Центральное положение пекторали заняла антропоморфная сцена дележа двумя бородатыми скифами (по другим интерпретациям – шитья ими из овчины) широкого кафтана - одежды, по символике пекторали (носившейся на груди, как показатель ранга) - священной, царской, «символа ранга и престижа». «…В других мифах, рассмотренных Маразовым [ссылки] (об аргонавтах, о златорунном ягненке Атрея и др.), руно является символом царской власти» [Шауб, 2008, с.14].

Греческий народ перерос стадию «естественного эпоса», уступающего место эпосу книжному, ранее всего, и о богине Атане – «Владычице Асийской [или Конной]» как наименована она в инвентарных списках пилосского жертвенного каталога, соучастнице творения Прометеем человека (внесшей копьем дух в слепленное тело) Афине-Палладе классического языка - известно лишь, что в доспехах она была рождена. Но когда Сигурд, герой германского эпоса, преодолев боевой заслон из щитов – скьяльдборг, встречает на горЕ «спящую царевну» (отождествление Ф.И.Буслаева) - Брунгильду и спарывает вросшую в тело за время сна кольчугу [см. «Сага о Волсунгах», Л., 1934, гл. 21-я], мы встречаемся с фрагментом того же самого повествования. Еще более фрагментировано оно просвечивает в былине о женитьбе Святогора - встретившего спящую чудо-девицу, покрытую коростой, и излечившую её ударом своего меча. Об особого рода доспехе, которым обладает Фердиад, получив его от королевы Медб, известно из ирландского эпоса, причем в нём утрачено практически всё содержательное описание, кроме самого факта, что он есть ["Ирландские саги", М., 1929, с.32].

В писаной литературе 1-го тыс. до н.э. Афине ещё близка Гера (имя происходит от нашего Ярь), хотя уже «сильно обезличена в греческой мифологии и ряд своих функций уступает Деметре» [К.М.Колобова "Из истории раннегреческого общества (о.Родос IХ - VII в.в. до н.э.)", Л., 1951, с.51]. Посвятительные микенские каталоги 2-го тыс. до н.э. связуют её не с Зевсом (Дием, парою имеющим Диону), а с неким Тродеросом, Триждыгероем, неизвестным источникам 1-го тыс. до н.э. [Зайцев, 2005, с.57]. И поскольку храмы Геры, возведенные в классическую эпоху в полисах, связуемых преданием с былым царством Атридов – Аргосе, Микенах, буквально «встроены» в руины микенских мегаронов [там же, с.84], эллины ощущали связь именно этого божества - с огнем, с гестиями царских очагов.

«На фундаменте микенских дворцов неизменно возникают либо храмы Афины, либо Геры» [Колобова, 1951, с.51]. И после того как «О.Ян сумел проследить на вазовой живописи не сохранившуюся в литературе эротическую связь между Афиной и Гераклом» [там же, с.с. 43-44;   Шауб, 2008, с.с. 70-73], не сложно понять, что это один персонаж сверхъестественной природы. В первом случае - в своей метафизической роли, во втором – антропоморфная ипостась: «пришла Афина с небес, направила ее белолокотная Гера» [К.Г.Красухин «Аспекты и времена праиндоевропейского…», ВЯ, №4, 2007, с.11].

Как можно предположить, именно от неё – от покровительницы своей получал Герой непробиваемые доспехи, уязвимые лишь в точке соединения, выданной врагам обманутой Девой. «Новорожденный на небе получает свою звезду, а на земле – свою Рожаницу» [В.В.Макушев «Задунайские и адриатические Славяне. Очерки…», М., 1867, с.30, там же ссылки], - самовилу, стреляющую из лука. Воздушная самовила - добрая, водная злая, а обитающая на земле – постольку-поскольку [там же, с.с. 32-33].

В «Илиаде» коллизия с доспехами Ахилла, доставшимися Гектору, и его (Ахилла) копьем, Гомером специально не расшифровывается. Между тем, анализ текста показывает [см. М.Евзлин "Волшебные доспехи в "Илиаде" Гомера", "Восток и Запад в Балканской картине мира", М., 2007], что смысл событий – понятных современникам знакомым с сюжетами эпоса, заключался - в неуязвимости Ахилловых доспехов, и кроме того, в шлеме, делающем героя невидимым. Копье героя - также было волшебным, не знало промаха, но его - Патрокл оказался неспособен поднять. Наведя ужас на троянцев – невидимый, неуязвимый для них, но обреченный роком, он вначале был поражен Аполлоном – лишь расстегнувшим волшебную защиту, разрушив чары, лишив невидимости. «Не только троянские воины, но в не меньшей степени и сам Патрокл удивлен этому превращению. Он словно бы пытается вспомнить, что с ним произошло, и потому стоит как оцепеневший» [там же, с.87]. Следом его поразил со спины Эвфорб  – даже не ожидавший, что перед ним возникнет поражавший троянцев герой, ранее невидимый. И наконец, последний удар наносит Гектор… Далее гибнет от копья Ахилла Гектор, согласно Гомеру, поражаемый в единственное уязвимое место - «там лишь, где выю ключи с раменами связуют, гортани часть обнажилася» [«Илиада», песнь 22-я, 324-325]. Разработку (иную) того же сюжета мы найдем в «Махабхарате» - в древнейшей её части [см. Эрман, 2009, с.284 и дал.], её кульминации - «Карнапарве», где центральный герой лишается не знающего промаха дротика, приберегаемого для главного врага Арджуны, но израсходованного против демона-невидимки, племянника Арджуны Гхатоткочи [«Махабхарата», кн. 8-я, 1990]. Махабхарате следуют и Ирландские саги [«Ирландские саги», 1929, «Смерть Кухулина»]. Мотив прения показан «альтернативной историей» Троянской войны Дарета, где Аякс – центральный герой ахейского стана, выйдя в битву без доспехов, отданных Неоптолему, и пораженный в бок стрелой Париса, смертельно раненый – настигает и убивает троянского вождя [Дарет Фригийский "История о разрушении Трои", СПб., 1997, гл. 35-я]. Имеется в виду не «достоверность» этой «истории» - отрицаемой в СССР хотя допускаемой в Македонии – в Старой Фригии, на родине автора «Истории…» [М.Будимир, см.: там же, с.16, прим.1]), а именно взятый им здесь шаблон, противоречащий традиционному греческому изводу [там же, с.179, прим.3].

С ситуацией «прения» неуязвимого доспеха героя божественного происхождения с «заговоренным» - также данным божеством и не знающим промаха (но лишь единожды) оружием, на этой стадии разработки мотива, мы сталкиваемся неоднократно. Фирдоуси описывает её - как столкновение непробиваемой «кольчуги Зердушта», в каковую закован насадитель заратустрианства Исфендьяр, с волшебной двужальною стрелой, дарованной птицею Симург (Сенмурв) Рустему. В сако-массагетском (северо-иранском) эпосе Сенмурв – ипостась перевоплощения волшебного врача Сена - авестийской птицы Саены [А.Е.Бертельс "Художественный образ в искусстве Ирана IХ - ХV веков", М., 1997, с.238 и предыд.], и на дари - это слово ж\рода. Симург – она, каковой нюанс отягчен своеволием советских переводчиков при переводе интерполированных Фирдоуси из наследия зороастрийца Дакики «7 привалов Исфендьяра» (в этом – присоединенном механически, не связанном с сюжетом Систанского повествования Фирдоуси, рассказе, в «переводе», тот убивает Симурга-пару). Саена чаще всего интерпретируется филологами как Сокол. Здесь мы можем вспомнить эмблему, по которой, по-видимому, Русская (ободритская) княжеская династия получила фамильное прозывание (по-западнославянски) Рюриковичей – стилизованное изображение пикирующего сокола («трозуб»). В чем его смысл? Рюриковичи считали себя потомками кесарского брата Прусия, прибывшего в Поморье из Римской империи. Это предание, отрицаемое т.наз. «академической наукой», однако не происходящее из называемых ею гипотетических фиктивных источников [Иван Грозный «Послания», М.-Л., 1951, с.629], приводится рядом авторитетных летописей. В частности – Воскресенской, сохранившей в своем составе ряд уникальных известий [см. С.Лесной «Откуда Ты, Русь», Ростов н\Дону, 1995, с.24], не включавшихся в хрестоматийный канон «ранних» (возрастом списков) и потому принятых за канон источников - ПВЛ и НПЛ. Как я показываю в отдельной работе, под Прусием в этом предании, по всей видимости, подразумевался сосланный императором Домицианом философ из г. Прусы Вифинской Дион Хризостом. В Причерноморье (или раньше) он был посвящен в таинства культа Митры. Наряду с европейскими источниками, этот ученый известен древнетибетскому митраистическому сочинению «Биография Шенраба». Известен он «Зермигу» - как «мудрейший в Риме Златоуст-ритор», один из проповедников учения Бога Белого Света, переводчик и комментатор персидских сочинений [Кузнецов, 1998, с.77]. И действительно, в его дошедших речах передается, например, «…легенда о том, что Заратуштра в поисках истины удалился на уединенную гору, куда обрушилось с небес великое пламя, но Заратуштра вышел из него невредимым и наделенным искомой мудростью» [«Мифы народов мира», т. 1-й, с.461].

Стрела Симурга, дарованная Рустему, была рассчитана лишь на один выстрел (герой предупреждается, что использовав её, он вскоре погибнет и сам)…

Обратим внимание, что неуязвимость Зигфрида – не связана была с волшебной кольчугой Брунгильды. Он в ней и не нуждался - сразив дракона, Фафниробойца выкупался в его крови, и эта «ванна» делала его неуязвимым. Но не получил защиты участок кожи между лопатками, где прилип опавший лист. И именно туда - будет предательски поражен герой, врагами, выведавшими место его тела, лишенное неуязвимости… Так мы получаем возможность внести поправку в некорректность, допущенную в реконструкции древнейшего индогерманского сказания, допущенную Тадеушем Зелинским, разобранную мной в статье «Золото Пактола» [ www. zrd. spb , письма]. «Царству богов грозит гибель от сынов Земли – гигантов. Чтоб отвратить эту гибель, Зевс создает, в соответствие с решением рока, человека божественного Семени. …Дочь Зевса, жертвуя своей божественностью, спускается на землю, чтобы стать подругой его сына и руководить им на его земном пути. Но и сыны Земли принимают свои меры: желая погубить намеченного роком спасителя, они приводят к нему прекрасную деву земного или подземного происхождения, в объятиях которой он забывает о своей небесной покровительнице и, изменив ей, падает жертвой её ревности. – Как видит читатель, это – тот же миф, который является центральным и в германской мифологии – миф о Сигурде-Зигфриде. В Греции, в силу ее племенного дробления, и спаситель расщепился на несколько мифологических образов: его называют то Гераклом, то Ахиллом, то Мелеагром, то Ясоном. Вследствие странствований и скитаний племен, а также и вследствие перемен, происшедших с исконной религией Зевса, и мифы об этих спасителях видоизменились: первая дева (германская Брунгильда) утратила свой характер небесной валькирии, вторая (германская Кудруна или Кримхильда) – своё родство с подземным царством. Остались, однако, следы и приметы того и другого; остался, затем, коренной мотив – сплетение героя с двумя женщинами и его гибель, как последствие этой измены… в греческих мифах и, что особенно важно, в параллельном германском мифе о спасителе – на мотиве «проклятого золота», приносящего гибель своему владельцу. Это золото – знаменитое «золотое руно». Оно находится на краю света, в Колхиде, под охраной неусыпного змея; туда отправляется молодой герой Ясон со своими товарищами на корабле «Арго»» [Зелинский, 1995, т. 1-й, с.с. 133-134]. «…Золото находилось среди драгоценностей рода Кадмидов – роскошное ожерелье, полученное некогда Кадмом за своей женой Гармонией от ее матери Афродиты (а по исконной форме мифа – добытое им от умерщвленного им Аресова змея, что уже совершенно сближает это ожерелье с «кольцом Нибелунгов»)» [там же, с.151]. В действительности - тема проклятия золотого сокровища, «священной и неприкосновенной частной собственности», - не могла быть наидревнейшей. Возникнуть она могла лишь у народов, узнавших товарное хозяйство и золотое обращение. Ничего подобного мы не встречаем в осколках восточных инвариантов «эсхатологической поэмы», как напр. в «Махабхарате» – в отличье от персидского эпоса зависимой от греческих источников, но от источников древних - догомеровских (от Фиванского цикла). Точно так же она - включив эпоху мировой истории, от ашвамедхи завоевателей мира до ашвамедхи их после Курукшетры (последней ашвамедхи мировой истории), повествует о конце мiра. Но сокровище добытое Пандавами в «Сказании о завоевании мира» [«Махабхарата», кн. 2-я; историческая подоплека: Пьянков, 2001, с.с. 339-341], проигранное вместе с княжеством и свободой Пандавов в «Сказании о собрании» [«Махабхарата», кн. 3-я] и приведшее к битве на Курукшетре, - описывается как обычные украшения, а золотая хварена - является в м i ръ нетварным светом [напр. при гибели Карны: «Махабхарата», кн. 8-я].

Можно предположить – кольчуга, срезаемая Зигфридом с Брунгильды (доспехи, подносимые Ахиллу Фетидой), и была - тем волшебным даром, получаемым от богини героем, уязвимость которого – была открыта врагам обманутой Девой.

Гибель Спасителя

«Удачным ли оказался этот брак? По всей вероятности, да, потому что следующее сказание начинается словами: Сослан женился на Ацырухс, дочери Солнца, и увёл её. В счастье и довольстве проходили дни и годы, и Сослан часто проводил время, охотясь на равнине Зилахар.

И, однако, приближался трагический конец Сослана: сказание, которое начинается приветственными словами, так и озаглавлено: «Смерть Сослана». Однажды, охотясь, герой опять встречает неземную девушку – тоже в обличье животного. Но насколько она другая! « Однажды Сослан повёл с собой на равнину Зихалар 12 товарищей. Они построили хижину, куда приходили, чтоб сбросить с себя усталость в час отдыха, после утренней охоты, и перед тем как отправиться на вечернюю охоту. Однажды, устав от утренней охоты, они возвращались в хижину, чтобы отдохнуть там. Сослан, который не ведал усталости, решил проехаться. Он заехал в ущелье, где было озеро. «В такую жару, - сказал он себе, - какой-нибудь зверь придет на водопой к озеру». – И он спрятался в засаду, наблюдая вокруг. Вдруг он увидел, как приближается серна, такая прекрасная, что не было подобной ей по виду и по стати, и, казалось, утренняя звезда блестела на её шее. Сослан уже нацелил на неё стрелу, когда серна обратилась в девушку и сказала:

-Привет тебе, Сослан!
-Да будет счастье твоим уделом, прекрасная девица! – ответил он.
-Сослан, хоть я и спускалась с неба много раз, чтобы увидеть тебя, но я никогда тебя не встречала. Где же ты живешь? Я жду тебя столько лет, и теперь возьми меня в жены!

-Если бы я женился на всех встречных девицах, они бы не поместились в целом селении Нартов! – сказал Сослан.

-Перестань, Сослан, пожалеешь! – сказала она.

-Сослан видел много таких, как ты, свиней, залегших в озерах, и, когда бы он брал каждую в жены, его булатное тело стало бы черным железом !

Тогда девушка подняла руки, которые превратились в два крыла, вспорхнула и улетела. Сослан хотел её схватить, да не успел. Улетая, она ему крикнула:

-Нарт Сослан, я дочь Балсага, ты увидишь, что с тобой случится!

Когда девушка вернулась домой, она рассказала отцу о том, как её оскорбил Сослан. Балсаг вызвал своё Колесо и говорит ему:

-Иди убей Сослана!» » [там же, с.с. 109-110].

Колесо скатилось с небес и устремилось на Сослана. Прошедший закалку, стальной герой – не страшится такой угрозы. Первый раз он побеждает этот боевой диск, приняв его на голову, но дарует ему свободу, отпустив обратно на небо. Посланное снова Балсагом – Колесо принимается Сосланном на грудь, и побеждается им вновь. В третий раз – коварные сородичи подговаривают Сослана принять его ногой – где на голенях, за которые держали героя, получавшего закалку, кузнечные щипцы, его тело было уязвимоо.

Колесо – отсекает герою ноги, и он погибает.

Здесь мы имеем дело с «дублированием» мотива уязвимой точки, дублированием - произведенным через заимствованный сюжетный ход Греческого предания. «Ахиллесова пята», известная нам как нарицательное выражение, в терминологически точном значении слов оригинала – обозначала не пяту, а голень Ахилла, и это подтверждается античной иконографией [см. Д.С.Раевский "Эллинские боги в Скифии?", ВДИ, №1, 1980]. Здесь иранское (осетинское) заимствование из эллинского эпоса сделано раньше и точнее, нежели индийское, ибо Кришна, антигерой «Махабхараты», погибает от случайного выстрела в пятку [«Три великих сказания…», 1978, с.554] – демонстрируя появление названной хрестоматийной ошибки, известной нам.

Дублирование – показывает поздний возраст дошедшей редакции, и объясняет путаницу с героинями её, позволяя понять, что могло быть в первоисточнике. «И бог и Сверхчеловек идут на твердыню гигантов, выручать Деву и защищать царство света против мглы. Победа им сопутствует; уже почти взята туманная твердыня врагов – вдруг происходит то, что выше всяких расчетов. Будь то коварство врагов или решение рока – но Сверхчеловек забывает о своем намерении, о том, ради чего он вступил в бой с врагами: мы видим его во власти прекрасной дочери их племени; из-за нее он изменяет своему призванию, изменяет той, что отдала небесное блаженство за него. Все противодействия тщетны: мы знаем ведь, над ним нет закона, кроме его личной воли. Тогда любовь небесной Девы превращается в смертельную ненависть: по ея решению и указанию гибнет от руки и оружия врага ее неверный жених, намеченный роком спаситель царства богов. Но и ее жизнь отныне разбита: она бросается в пламя его костра, души обоих нисходят в ад – наступает поворот в мировой войне, светлое царство богов неудержимо близится к концу.

Таково в общих чертах, древнейшее сказание европейского человечества … » [Зелинский, 1995, т. 3-й, с.155].

В документе из генизы Каирской синагоги сохранился след войны, выпавшей со страниц русскоязычных учебников [см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2010/letter_0030.htm ]. В 1912 г. письмо, к сожалению, с дефектным текстом, попадает в Кембридж, опубликованное Шехтером [П.К.Коковцов "Новый еврейский документ о хазарах и хазаро-русско-византийских отношениях в Х веке", ЖМНП, ноябрь 1913]. Согласно этому документу, император Роман Лакапин (919-944), послал дары царю русов HLG , подстрекнув того напасть на хазар. В ответ Булшаци (полководец) Песах - напал на «города Романа, …пошел на Хольга и воевал <…> и бог смирил его перед Песахом». Песах опустошил Таврические города, «избивая мужчин и женщин», заставил Хольга вернуть всю добычу и идти войной на Романа, «и пошел тот против воли и воевал против Константинополя на море 4 месяца. И пали там богатыри его, потому что македоняне осилили [его] огнём. И бежал он и постыдился вернуться в свою страну, а пошел морем в Paras [Персия, возможно Tiras – Фракия] и пал там он и весь стан его. Тогда стали русские подчинены власти хазар » [П.К.Коковцов "Еврейско-хазарская переписка в Х в.", Л., 1932, с.120]. Датируется известие серединой 940-х годов [там же, прим.18]. Ученый высказывает догадку, что загадочная сущность «Колесо Балцага» - известное из сказаний о Нартах, передает наименование полководческого титула главнокомандующего у хазарских иудеев, в другой огласовке - известное греческим и арабским источникам, но понимаемое ими как имя собственное [см. там же, прим.40].

Роман Жданович

· Вернуться на страничку новостей