|
Об авторе "красныя убо
новыя… сладкыя повести сия" трудно сообщить что-либо, сверх
названного им же. Хранить инкогнито, кроме средневекового книжного
этикета (им решительно попираемого), "во дни наша, в лета
преславнаго и преблагочестиваго и державнаго царя и вел.князя Ивана
Васильевича", книжника обязала специфика его службы.
"О первом начале царьства Казанского - в кое время, како зачася?
- не обретох я в Летописцех руских, но мало в Казанских видех. И
много же речью пытах и, от искуснейших людей руских: ин глаголаше
тако, ин - инак, ни един же ведая истины", - объясняет он
побуждения, приведшие к созданию шедевра светской литературы Руси Х VI
в., дошедшего, однако, до эпохи профессионального литературоведения
лишь благодаря полуофициозному статусу, - прославившего победу
оружия Русского государства над его вековечными врагами в 1552 году.
Произведения светской (тем более "жанровой") книжности Древ.Руси -
некогда вдохновляли слагателей былин, опиравшихся преимущественно,
именно на писаные источники(*); отсюда, скажем, можно узреть
описание Симплегад, Лернейской гидры и Стимфалийских птиц(!) в
былине об "индийском"(!) богатыре Дюке Степановиче, записанной
А.Ф.Гильфердингом от русского мужика. Но сами эти книги, по мере "оцерковления"
гражданской культуры в Х IV
- ХV в.в., из обихода
исчезли. Здесь же чрезвычайность события - события после которого
кресты, венчающие православные храмы, начали на Руси чеканить
попирающими поверженный полумесяц, - а также внешняя форма летописи,
приданная памятнику автором, - сделали возможным хранение его в
церковных библиотеках (частные библиотеки старше 1700-х г.г. не
сохранились). В минувшие века «Казанская история», расходясь во
множестве списков и лубочных изданий, была захватывающе популярна.
Ее цитаты – не требовали для русского читателя ссылок. И, допустим,
видя финал сказки «Медведь на воеводстве», читатели
М.Е.Салтыкова(Щедрина) легко узнавали обороты и ритм фразы
«Казанской истории», сообщавшей о гибели мнившего избежать судьбы
улана Кощака.
***
"Яко да прочтеше, братия наша - воины - скорби своя переменятся,
а простые же [люди] возвеселятся и прославят Иисуса Христа, и
разумеют все дивная чюдеса Его и великия милости, еже подает рабам
Своим верным", - сообщает о своем происхождении автор
"Казанского Летописца".
Он родился в тяжкое время, в годы боярской олигархии. Как и теперь,
«тогда князем и боляром, и велможам, и судьям градским –
самовластием живущим, не по правде судящим – по мзде, и насилствуя
людем, никогоже блюдущимся, ни страха Божия имущим, и не брегущим от
супостат Руския земли: везде погани крестьян воеваху и губяху, и
велможи крестьян губяху продажею великою, и тако рабы их, глядаху на
господ своих, тако же творяху неправды»! И если "Батый бо
единою Рускую землю прошел, яко молнийная стрела, яко темная главня,
попаляя и пожигая и грады разрушая, пленяще хрестьянство, мечом
губя. Казанцы же не так губяще Русь: всегда на земли Руския приходя,
овогда с царем своим, овогда же с воеводами, воююще Русь, и
посекающе, аки сады, руския люди, и кровь их, аки воду, проливающе.
От наших же крестьян христовых и воевод, московских князей и боляр,
против их, стати и возбранити не могуще, от их свирепства и
суровства". 100-тысячная московская рать (числа войск,
называемые летописцем, согласно средневековой поэтике, завышаемы
примерно вдесятеро) стояла недвижима в Муроме, когда 30 тыс.
Казанцев разоряли суздальскую землю, «подклоняя мечу»
попавшихся селян, подступив к Ниж.Новгороду. Смогли спасти
первоклассную крепость лишь белорусские стрельцы, взятые в битве на
Ведроши (1500 г.) и содержащиеся в нижегородской тюрьме. Из 500
пленных литовских воинов к тому времени в живых осталось 300, но
они, за обещание свободы, данное воеводой, взялись за пищали и
отразили татар.
Автор восклицает: "И кто тогда горце не восплакася: горе, увы! -
видяще отца и матерь, от чад своих разлучахуся, аки овца от стад
своих, чада же родителей своих, други от другов своих? Овии же, яко
новобрачни суть, живше день един иль два, овии же токмо обручившеся
по законному браку, от церкви в домы своя идуще - венчавшеся, жених
с невестою разлучахуся, - не ведуще, яко звери пустыннии, притекше,
восхищающе [похитят]". Не миновал и он этой участи: "грех
ради моих случи ми ся - плененну быти варварами и сведену в Казань.
И даша мя царю казанскаму Сапкирею в дарах. И взя мя царь с любовию
к себе служити, во двор свой постави мя пред лицем своим стоять. И
быв тамо двадцать лет. Во взятие же казанское изыдох ис Казани на
имя царя Московского. Царь же мя крести, вере Христове причте и мало
земли ми уделом дасть. И нача служить ему верно". У него были
основания благодарить Сапа-Гирея. Когда, после многих неудачных
походов, в 1530 г. русские разгромили татар, и сам хан бежал из
города, воеводы «отступиша прочь от Казани, не взем же града,
межю собою в споре, аки не смеющее и не хотящее ни един же остатися
в Казани во граде на брежение, и град стояше пуст 3 дня, отворен,
без людей. И мнети же нам - яко сильнейша есть злато и безчисленных!»
- восклицает он с прозрачным намеком - имев шанс получить свободу
тогда, но не получив ее.
Хан Сапа-Гирей, дважды свергаемый - в 1530 и 1546, воцарялся в
Казани в 1521, 1535 и 1547 годах. Умер он в 1549 (пьяным, разбил
голову о край ванны при ритуальном омовении), о чем рассказывает
"Казанский Летописец". На царство тогда, промосковской партией был
приглашен вассальный Касимовский царь Шах-Али (Шигалей), отпустивший
на родину "весь плен русский, избравше за 30 лет, изо всей земли
казанския, числом боле 100 тыс. мужей и жен и отроковиц".
Разгневанные казанцы изгнали Шигалея, приведя на царство ногайского
хана Едигея, но были повержены новым - современным войском царя
Ивана Грозного, которому и обращен «адрес» «красныя убо новыя…»
повести, описавшей завоевание Казани.
Потеряв в 1550 милости Сапа-Гирея и царицы Сумбеки (роман с которой
мог бы ему приписать современный беллетрист) - о которой, целиком
измыслив историю знакомства ее с Сапа-Гиреем(**), он глаголет речью,
в Евангелии относимой ко Христу (Ин. 11,50), - хронист тогда не
воспользовался возможностью освобождения, с риском бежав из уже
затворившегося в осаде города, лишь в 1552. Здесь же, цитируя
"Повесть о Дракуле", он восклицает: "прельщники многие у них
осташася, не хотяща обратитися к вере Христове и до конца отчаявше
своего спасения, и погибоша, окаяннии, свет отвергше истинныя веры,
а тьму возлюбиша" (искаженное Ин. 3,19), - не отождествляя себя
с ними. И издателем памятника - Г.Н.Моисеевой ["Казанская история",
М.-Л., 1954] было предположено, что служба невольника, взятого в
услужение хану, Русскому царю началась гораздо раньше.
Столь же красноречива осведомленность его - написавшего о сношениях
московских воевод с казанцами, документы о чем попали в руки Ивана
Грозного. Действительно, вышеназванная часть «Казанского Летописца»
сохранилась лишь в 7 старших списках (из двух сотен списков Х VI
- ХVII века). Уже с
1590-х - "редакторами" эти главы, вкупе с Похвалой Царю и Великому
князю Ивану Васильевичу, изымаются, подменяясь казенной выпиской из
летописного официоза, – писать, как пишется в «Казанской истории» об
Иване Грозном и его «жертвах», после пресечения рода Даниловичей
Московских, - стало на Руси невозможно. Ныне, сверх того, крамолою
звучит известие Летописца, что земли Заволжья, уже при Андрее
Боголюбском, принадлежали Руси, завоеванные лишь Батыевой ратью (в
надежде защититься от которой, растеряв воинов в междоусобицах,
св.Юрий Всеволодович воздвигал крепости Галича, Городца (Китежа),
Ниж.Новгорода), и провозглашение в 1920 г. Татарской
государственности было, фактически, реанимацией большевиками - в ХХ
веке - государственности Золотой Орды.
***
Биография создателя "Казанской истории" въяве претворила деяние,
писателем ХХ века вмененное целиком вымышленному персонажу -
полковнику М.Исаеву в финальных кадрах "17-ти мгновений весны".
Мы не знаем его имени. Лишь особенности слога (написания "сАлтан" и
т.п.) выдают сотрудника канцелярии Ивана IV .
В деталях летописатель достоверен, так, им поминается обычай пленить
«красных жен и девиц и младых отроков», прочих пленников «подклоняя
мечу» (ранее оборот известен лишь «Слову о полку Игореве», но он
ему полюбился). Раскопки массовых погребений разоренной в дек. 1237
Старой Рязани явили эпический образ в материи. Хотя татары шли в
экспедицию-набег, чей результат зависим от того, когда они прорвутся
в Залесское Ополье, успеют ли до весеннего разлива рек перейти
Валдай, среди изрубленных (иногда садистски – еще живых, с разъятием
членов) граждан, почти отсутствуют мальчики и женщины моложе 30 лет.
Исторические его познания – огромны, видно знакомство с важнейшими
летописями (Новгородской
I ,
Лаврентьевской, Софийской), Хронографами, - причем познания
"рабочие», когда из источника выхватывается главное, оставляя на
периферии второстепенное. От этого, напр., автор местами спутывает
Новгородского еп.Антония и побывавшего также еп.Владимирским -
Митрофана. Он называет подробности разгрома в 1480 Орды, неизвестные
историкам (в «оцерковленной», оппозиционной великокняжеской власти
летописи всё сведено к «стоянию» на Угре) – отрицающим «не
подтвержденные» известия о русских победах, хотя это не мешает
им же пересказывать сообщение «Казанского Летописца» о «потоптании»
Иваном III басмы с
портретом хана, чисто литературное (мусульманам запрещена живопись) .
Источниками «Казанского Летописца» служат также официальные
Разрядные книги и Царственная Книга, причем он знает ту редакцию,
куда внесены правки лично рукою царя. Но это - не слог Ивана
Грозного (абсолютно индивидуальный), и царь никогда бы не позволил
себе намеков на свою мать, царицу Елену, и боярина
Овчину-Оболенского, сделанных в главе «О любви блудной с царицею
Сумбекой улана Кощака». Обороты выдают долгую языковую практику в
греческой словесности (не переводчиком ли служил наш воин при
Сапа-Гирее?), стиль - знакомство с итальянской литературой;
возможно, третью - "сербскую" редакцию "Романа об Александре", чей
латинский источник утрачен, литератор знал в оригинале.
Очень трудно строить обоснованные предположения, о круге его связей
и субординации, так мало на его страницах личного. Субъективное –
эмоциональное отношение являет лишь «Похвала…» царю Шигалею и
воеводе Семену Микулинскому (гл.67-я), где громко восхваляются
воинские достоинства татарского царя - с издёвкой, не слышимой лишь
современными нерусскими литературоведами, выдающими весь этот
«эмоционально-экспрессивный стиль», сбивающийся на скоморошество, за
чистую монету. Прежде, поясним, автором было рассказано о бегстве
Шигалея из Казани, о гибели спасавшего его и брошенного им в пути
вельможи Чуры Нарыкова, подытожив расширенной евангельской цитатой
(сплетающей повествование с новеллой о другом татарском вельможе,
улане Кощаке Гиреевиче): «И несть болши сея любви ничтоже, аще
кто за друга душу свою положит или за господина». Напротив,
проникновенные слова о князе Микулинском (не выделяемом сугубо
объективными анналами Истории и документами эпохи)
засвидетельствовали глубоко личное отношение к военачальнику: «…И
мнози рустии вои и противные ратники видяху его издалеча, егда на
брани в полках снемшихся, аки огненна всего – ездяща на коне своём,
и меч, и копие его аки пламень метающихся на стороны, и секающе
противных, творящее улицы. И коня его мнети - аки змея крылата,
летающи выше Знамен; противни же – видевшее се и скоро убегаху от
него, не могущее ни мало стояти противу его, страхом одержимы и
мнящи его быти - не человека, но аггела Божия или святого некоего
поборника.
Но, о прегоркая
смерти злая! Не милующи красоты человека, ни храбра мужа щадящи, ни
богата почитающи, ни царя, многими владующаго, боящися! Но вся –
равно от жития своего подъемлющи и в трилокотном гробе темном
полагаеши, и землею засыпая! Кто может от пресилныя твоея крепости
избежати? И где тогда красота, и храбрость, и величание? Всё мимо
идее, аки сон! В седьмое же лето по взятии Казанском, мужественно
воевав на ливонские немцы, смертную рану оттуду [князь Семен] на вые
своей принесе, и скончашася в Москве в 50-е лето века своего - не
достиг совершенныя старости, оставив Самодержцу печаль великую и
воеводам на многи дни, по не – иже ратник был велий, мужествен зело.
И проводи его до гробу Самодержец, сам с плачем и с слезами; и
положен бысть во отечестве своем, в Никулине, в новосозданной им
церкви каменной. Яко смерти ради его, сокращу же речь, и первого
коснуся, жалость бо душевная и сладкая любви его ко мне - глаголати
о нем и до смерти меня понуждает ».
До сих пор, среди вымыслов об Иване Грозном, звучит миф о запрете им
летописания (распространяемый, преимущественно, как оправдание
Археографической Комиссии, при отказе от издания летописей Х VII
в., якобы, «недостоверных», из-за прерывания традиции ).
Опровергается она уже изданными артефактами. В 30-м томе «Полного
Собрания Русских летописей» (ПСРЛ) напечатана т.наз. «Архивская
летопись»: рукопись-выборка статей текущего летописания Новгорода,
известная в списках Карамзинском (доведен до 1573 года) и Архивском
(до 1587); В 11-м вып. «Очерков феодальной России» опубликована
летописная выборка Погодинского сборника №1596 – копия, снятая ок.
1581 года. В действительности, в царствование Ивана Васильевича,
археографами - занятыми созданием Царственной Книги, проводилась
колоссальная источниковедческая работа. Они хорошо знали "Слово о
полку Игореве", славящее князей-Ольговичей, и скрыто полемизировали
с ним (явно супротисловить общеизвестному и общепочитаемому
памятнику было неудобно); ими была восстановлена "Повесть о
разорении Рязани"(***), в годы Татарского ига бывшая «самиздатом». И
покойный Д.Н.Альшиц отметил: там где пролог "Слова о погибели
Русской земли", утраченного и забытого уже к Х V
веку (когда этот пролог «прилепился» к житию Александра Невского ),
описывает пограничные области Руси взглядом "со-вне" - в "Казанском
Летописце" проделывается описание с-нутри той же границы, тем же
самым способом, - позволяя выявить в тексте границы источника,
связуемого с географическим описанием, вероятно, передающего
утраченное "Слово…". Но это не единственная сенсация Летописца, круг
источников которого не раскрыт доныне. В 1870-х Д.Я.Самоквасовым был
раскрыт крупнейший древнерусский курган Чорная Могила возле
Чернигова. Меж богатого инвентаря парного княжеского погребения сер.
Х века, наряду с фрагментом русского дохристианского письма [см.
В.А.Истрин «Развитие письма»], Самоквасовым найдены были два турьих
рога, украшенные резьбой, запечатлевшей сцену явно эпического хар-ра.
Ныне эти культовые сосуды выставлены на выставке, организованной
Русским музеем. Связать рисунок с былинными и сказочными сюжетами,
знакомыми нам, пытались многие ученые. На серебряной оковке две
фигуры (возможно, мужская и женская) с огромными - выдающими
сверхъестественную природу героев луками в руках; по сторонам их
вычеканена хищная птица в короне (напомним, гербом Чернигова издавна
является орел). Во 2-м «кадре» - они же показаны обратившимися в
бегство, после произведенных выстрелов (это выдает, старательно
прорисованное, положение относительно предплечья тетивы лука,
выполнившего в руке движение, защищавшее обнаженное запястье от
удара тетивы), а с неба падают преломленные стрелы. Наконечники
стрел разных типов, и это с ходу опровергает гипотезу ак.Рыбакова,
об «эпической трипликации» на картинке единственного выстрела,
производимого по сюжету былины «Иван Годинович» [см. Б.А.Рыбаков
"Древняя Русь…", 1963].
«Казанский Летописец» - рассказ о трех чудесах Сергия Радонежского и
Николы Мирликийского, явленных русским воинам перед покорением
Казани, воспроизводит из «Троицкой повести», где чудеса описаны
монахами, откомандированными из Троице-Сергиевой лавры в стан Ивана
Грозного [«Библиотека дит-ры Древ.Руси», т. 10-й]. Автор их видел,
рассказывая об их прибытии в лагерь (глава «О посланных черноризцех…»),
непосредственно перед главой «О пришедших фрязех ко царю». Но он
прибавляет к тем чудесам лишнее чудо св.Сергия, якобы, явленное еще
в 1544 г. - в месте будущего форпоста, спустя 7 лет, в 1551
поставленного против Казани Иваном Грозным (с кафедральным
Сергиевским собором). По слову автора - бывшего рабом Сапа-Гирея, в
тот год отсутствовавшего на царстве, - горная черемиса (чуваши),
обитавшая там, была обеспокоена звоном колоколов и звуками русской
церковной службы, совершаемой на месте будущего Свияжска. Посланные
старейшинами отроки видели старца-монаха, благословляющего округу,
но не смогли пленить его – являемого лишь в видении. После этого,
они попытались поразить его стрелами, но стрелы, подлетая к святому,
рикошетировали в небо, где натыкались на таинственную преграду и
преломлялись надвое, падая на землю. Отроки обратились в бегство.
Словесно здесь передается картинка, аналогичная запечатленной на
языческом артефакте, лежавшем в земле с 950-х годов (лишь птица,
видимо направлявшая действие Черниговского изображения, подменена
персоною христианского святого). И для литератора из разведслужбы
благоверного царя Ивана Васильевича - неведомая повесть языческих
времен, явленная нам лишь в 1870-е г.г., была столь ясна, что он
«подставлял» ее эпизоды в чувашское известие о святом, вероятно,
доходившее до него лишь неясным слухом.
Нельзя не сказать о собственных его предпочтениях, меж
художественного «плетения словес», проступающих в композиции романа
о покорении Казани. Оперируя шаблонами отечественной агиографической
повести и повести воинской, западного средневекового рыцарского
романа и возрожденческого «сладостного стиля», сам он – человек
эпохи Просвещения, опередивший время. И «хытрому волхву»,
очистившему от змей землю Казанского града, волхвам, колдовством
наведшим паводок на русскую рать в первый, неудачный поход Ивана
Васильевича (1550 г.), им был противопоставлен отнюдь не
православный подвижник, как м.б. ждать от «оцерковленной» литературы
т.в.. Нет! Таковым оказался фряжский инженер, подведший мину под
стены Казани, разрушив ее неуязвимость, открыв дорогу штурмующим.
Это убеждение автора - принципиальное, ради него он, изменяя обычаю
многословной велеречивости, уплотняет действие, соединив четыре
разновременных взрыва под осажденным городом в один. Ради этого же,
он идет на искажение действительности, представляя совершенное –
событием уникальным, хотя минные галереи на Руси применялись давно,
еще полувеком ранее (напр., при осаде Смоленска).
***
Где можно прочесть «Казанскую историю»? Я постараюсь дать подробный
перечень ибо судьба 43-го тома Большой Энциклопедии издательства «Терра»
показывает, сколь печальна м.б. судьба издания, говорящего правду об
истории наших «братских народов», в путинской РФ.
В 1915 году она опубликована в 19-м томе ПСРЛ. В нашей стране, ему
традиционно не везло с изданиями, из-за «политкорректности»
нерусского начальства. Напр., хотя с 1997 года ПСРЛ переиздается
целевой президентской программой, отдел комплектования так и не
передал в Центральную СПб.библиотеку 19-й, а также и 18-й (с
Симеоновской летописью, отличной тем же) тома, давно внесенные в
каталог; судя по электронному каталогу, так же обстоит дело в РНБ.
Больно откровенно рассказывается в них о нравах «многонационального
российского народа», проявляющихся во взаимоотношениях с народом
Русским! Напр., в «Казанском Летописце»: «…смерти предаша всех:
овех огнем сожгоша, овех живых в котлах свариша, овех на колья
посадиша, овех по сустовам резаша и секуща телеса их, овех кожа со
главы и до пояса драша, наругающеся, немилостивии кровопийцы»
[Моисеева, с.110]. Похожую участь имеет Симеоновская летопись: «…инех
князеи побиша, а мужеи ихъ и женъ, и детеи, и чернца и чернице,
иереа – овых разсекаху мечи, а другыхъ стрелами състреляху и въ огнь
вметаху, и иных имающе вязаху и груди възрезываху и жолчь вымаху, а
съ ыных кожи сдираху, а инымъ иглы и щопы за ногти биаху. И
поругание же черницам и попадьямъ, великимъ же княгинямъ и боярынямъ,
и простымъ женамъ и девицамъ - предъ матерьми и сестрами творяху»
[ПСРЛ, 1913, т. 18-й, с.55]. Так картины Гражданской войны ХХ века,
известные в сообщениях современников, многим кажущиеся невероятными,
раскрываются источниками прошлого - указующими национальное
наполнение таковых эпизодов.
В 1954 – в советское «междуцарствие» Г.Н.Моисеева смогла
опубликовать новый, наилучший из известных, список «Казанской
истории», увы, тиражом лишь 2,5 тыс.экз., без перевода с
древнерусского языка, с вульгарно-«классовым» предисловием, которое
теперь стыдно читать. В «идеологическом» междуцарствии 1986 г.,
когда этнократические верхушки тряслись перед Гдляном и Ивановым,
еще один список (хуже моисеевского) был издан в составе серии
«Памятники лит-ры Древней Руси». Ныне он же переиздан в «Библиотеке
лит-ры Древ.Руси» [т. 10-й] - издании мизерного тиража, но доступном
в И-нет.
В минувшие годы, улицы нашего города старательно очищались от имен
классиков Русской литературы - Гоголя, Герцена, Щедрина, хотя,
скажем, имя Гоголя морская получила в 1902 году, а «первоначальным»
ей д.б. бы «возвращаться» имя Луговой улицы. В то же время, доныне
исторический центр города «украшают» такие БЕЗЛИЧНЫЕ имена, как
пер.Джамбула – некоего, якобы, 90-летнего казахского акына, спевшего
в 1942 году (после 40 лет молчания) строчку про ленинградцев. Давно
известно, что эти т.наз. «братские поэты» из среды нерусских народов
России были лишь «плодом воображения Козловского и Гребнева» и
прочих легких на руку «переводчиков», обосновывая «национальные»
квоты Союза писателей и т.п. БЮДЖЕТНЫХ организаций. Но, расставшись
с советским прошлым, не пора ли очистить Петербург от табличек с
именами героев советских МИФОВ, дав, например, переулку Джамбула
прозвание РЕАЛЬНОЙ ЛИЧНОСТИ, напр.: улица Казанского Летописца?
Р.Жданович
*)См.: А.Л.Никитин
«Основания русской истории», 2001, с.707-710 (здесь и дал.прим.авт.).
**)Ее биография известна из дипломатической переписки того века (см.
«Продолжение Древней Российской Вифлиотеки», т. 9-й, с.127).
***)Грубо понося Батыя, она была "самиздатом" до Х VI
в. (подобно Ипатьевской летописи); древнюю - подцензурную редакцию
этой воинской повести (по-видимому из Рязанской летописи), откуда
изъяты все антитатарские выпады, видел в 1705 г. магистр Й.Паус,
сделав выписки [ПСРЛ, 27, с.158] на полях кодекса Никаноровской
летописи.
|