Земная жизнь Петра и Февронии Муромских

Настоящая работа была опубликована в газете «Минуты Века» (2012г., №№ 5,7,9), не вывешивавшейся в И-нет,
с рядом сокращений, обусловленных объемом газетного пространства, прежде всего, касающихся справочного аппарата,
а местами просто разрушивших последовательность ссылок.
Редакции ЗРД предоставляется полный вариант газетного текста.

Петр и Феврония Муромские – против Кремлевских фальсификаторов 

1.

Уходящий с президентского поста Д.А.Медведев запомнится народу, более всего иного, неисполнимыми решениями, проекты которых он лелеял либо, доверяя написание своей PR-службе, оглашал. Вроде предложения уменьшить число часовых поясов… Но было меж них решение, оставляющее по себе на Руси добрую память! Мы имеем в виду введение общегосударственного почитания свв.прпп. Петра (Давида) и Ефросиньи (Февронии) Муромских (25 июня\08 июля).

Мотивы Администрации президента, разрабатывавшей провозглашенную Начальником инициативу, якобы, были направлены на укрепление семьи.

Подоплека была другая!

Сейчас р усская националистическая молодежь, возрождая традиции предков, всё шире празднует на день св.Иоанна Предтечи (24.06\07.07) древнеарийский Купальский праздник. Помимо «вечерки» с девушками, помимо обрядов воздания чести Огню и Воде, своими корнями - он глубоко связан и со славянским воинским культом [см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2009/letter_61_2009.htm], что, вероятно, огорчило нашу власть.

В прошлом хлопцы – подростки, вступившие в воинский возраст [см. А.В.Назаренко "К этимологии этнонима Сколоты (Геродот 4,6)"\ "Древнейшие государства на территории СССР: 1987", 1989], формировали четы и отселялись с родины, отправляясь после Солнцеворота в завоевательные походы, «уводя» с собой подруг, за которых иначе д.б. бы платить тестю выкуп не по средствам (почему назв.супружеской пары – чета - и совпало с наименованием воинского отряда).

…По сему, в частности, в Сред.века бояре и дворяне (якобы, унижаясь так перед деспотом…) в челобитных государю прозывают себя именно холопами его – послужильцами; это лишь податные – «мужики», торговые и страдные (сельские) - не имели права на это звание, должны были именоваться сиротами. Этимология была живой еще в ХVI в. – веке возрождения национальных традиций, когда снаряжаясь в поход и блюдя древние обычаи, Иван Васильевич «пашню пахал вешнюю, сеял гречиху, на ходулях ходил и в саван наряжался» [Р.Г.Скрынников «Иван Грозный», 1980, с.21], - веке, когда о пленении татарского хана Казанский Летописец повествует так: «Некий же юноша воин, княжей отрок, оружие наго держа в руках своих – кровью варварскою красующееся, потече с воины, с четою своею, в мерзкое святилище Магометово, в мечеть цареву, идеже умерших нечестивых царей казанских скверные и гнилые, и мотыльные, и смрадные телеса погребахуся…» [Г.Н.Моисеева «Казанская история», 1954, с.157].

На Западе, где над думами высокого начальства издавна властвуют альбигойцы и иные ново-манихейские сектанты, опасность такого увлечения националистов - в Сред.века переломившего шедшее полным ходом порабощение Европы манихейскими ставленниками хазар, отсрочив иудаизацию Запада до эпохи Реформации - была оценена очень быстро! …Л.Н.Гумилев рассказывал на своих лекциях: «В чем усматривали катары (альбигойцы) - и вообще все гностики и манихеи - свою задачу? Они считали, что надо вырваться из этого страшного мира. Для этого… мало убить тело, надо умертвить душу. Каким путем? Убив все свои желания. Аскетизм, полный аскетизм! Есть только постную пищу, но у них оливковое масло было хорошее, так что это было довольно вкусно. …Затем, конечно, никакой семьи, никакого брака. Надо изнурить свою плоть до такой степени, чтобы душа уже не захотела оставаться в этом мире, тогда она в момент смерти воспарит к светлому Богу» [см. Л.Н.Гумилев «Конец и вновь начало», 1994, с.222].

Об этих лекциях рассказывает стихотворение Ильи Фонякова «Альбигойцы»: "…Мы после с ним в машине толковали\ спонтанно, ни с того и ни с сего,\ о мистицизме, о св.Граале\ и альбигойцах – рыцарях его.\ –Их правило звучало непреложно:\ когда захватят в плен тебя враги,\ клянись и лжесвидетельствуй – всё можно,\ меняй лицо – но тайну береги!\ Ничто не исчезает здесь на свете, –\ он палец поднимал и щурил глаз. –\ Как знать, быть может, альбигойцы эти\ еще и ныне живы среди нас?".

Как альбигойское наследство - на Западе остаются такие реликты, как целибат латинского духовенства, как почетное место лягушек в меню, как древнерусское же богомильское наследство – несоразмерный вес в нашем меню рыбы (бросового товара, бывшего, однако, в Сред.века важной статьей экспорта для немецких рыбаков: снабжавших постной пищей наших православных корово- и свино-поклонников), - пищи - маздаяснийцами относимой к храфстре! Ведь в самом деле, коль скоро есть «донской казак Михаил Хазин» [«Эхо Москвы» 03.05.12], то почему б не быть российским альбигойцам?..

Народный праздник, соединяющий гедонизм с идеею подвига и с национализмом, расовой исключительностью [см. «Минуты Века», №1(197), с.8, №2, с.7], хотя и утратив свою языческую астрономическую привязку (к Летнему Солнцестоянию), насквозь противоречил манихейскому духу цивилизации новейшего времени, с ее протестантской «этикой» и мiроотрицающим, гностическим «революционаризмом» «Матрицы». Потому, по указаниям зарубежных кураторов - его решено было заместить «возрождающим традицию» унылым клерикальным празднованием «крепкой семьи».

В 2008 году, по предложению, вложенному в уста Светланы Медведевой, супруги «православного президента» РФ, был введен некий «праздник семьи, верности и супружества». Назначен был день супружеских обязанностей на дни Петрова поста(!) – 08.07, приуроченный к празднованию князей-МОНАХОВ(!..). Правда, изобретатели грубо засветились в незнакомстве с русской - и вообще с европейской символикой: символом государственного праздника была назначена ромашка. Видимо, как символ гадательности самого вопроса: «любит – не любит…». Здесь они прокололись, как командир лжепартизанского отряда немецких разведчиков в фильме «Фронт за линией фронта», на пожелание «Ни пуху, ни пера» гл.героя картины ответивший: «Спасибо!».

Российские политтехнологи, кроме этого, мечтали изгнать из обихода еще один «языческий» ПРАЗДНИК СВОБОДНЫХ ЛЮДЕЙ, видимо, практиковавшийся в Древ.Руси (об этом ниже), но сейчас пришедший с Запада и исчисляемый по католическому месяцеслову: день свщмч.Валентина Интерамнского (14.02). Дело в том, что как по-монашески, так и по-хлыстовски «…плоть можно изнурять двумя способами: или аскетизмом, или неистовым развратом. В разврате она тоже изнуряется, и поэтому время от времени альбигойцы устраивали ночные оргии, обязательно в темноте, чтобы никто не знал, кто с кем изнуряет плоть. Это было обязательное условие, потому что если человек полюбил кого-то, это уже привязанность. Привязанность к чему? – к плотскому миру: она его полюбила или он её, значит - всё! Они уже не смогут стать «совершенными» и изъяться из мира! А если просто в публичном доме плоть изнурять, то это - пожалуйста» [Гумилев, с.222]. Как объяснял, отвечая на критику западных демократов, главный раввин «Синагоги Сатаны» (определение акад.Н.В.Пигулевской) – генсек правящей партии Советского Союза, Н.С.Хрущев: «в нашей стране публичные дома - называются Домами отдыха».

Рассказы о содействии Валентина Интерамнского влюбленным появляются в списках старо-французской романтической литературы от ХIV века ["Православная Энциклопедия", 2001, т. 6-й, с.522]. Как можно понять источники агиографические, епископ совершал по своему христианскому закону тайные бракосочетания легионеров – тех, кому обзаведение семьей запрещалось Уставом (весь 12-16-летний срок действия контракта). Именно это стало статьею обвинения, ибо солдатский император-митраист Аврелиан (учредитель культа Sol Inviktus), равнодушный к мертвым «римским богам» (о которых баснословствуют византийские жития), применение антихристианских эдиктов Траяна и Декия не возобновлял и за вероисповедание, собственно, не преследовал [там же, т. 1-й; А.П.Лебедев "Эпоха гонений на христиан", М., 1994].

Попытка заместить Купалу и св.Валентина, как «медиаторов» натуральных - общественно признаваемых гендерных отношений, на христианских святых русского календаря, была выполнена предельно глупо. Ибо, вопреки распространенному ныне мнению, свв.Петр и Феврония Муромские, благоверные князья-иноки, подобно Деве Марии, вообще не регулируют брачно-семейных отношений. Вообще!

Подобно Дмитрию Солунскому и Федору Тирону, подобно Самой Пречистой (это на заметку «поклонявшимся» в 2011 «поясу» Ее!), они – являются покровителями воинства и его вождей. Пояс Мадонны – служил символом воинского, панцирного, а не брачного пояса (сомневающихся отсылаю к главе «О послех от царя…» «Казанской истории») [Моисеева, с.56]. И «поклонявшихся» ему (если, разумеется, лукавые афонцы не всучили РАО РЖД, для экспонирования в РФ, фальшивку), либо детей их – теперь ждет мобилизация в Российскую Армию, где Пречистая дарует им возможность творить военные подвиги во славу Ее Сына…

Как отметил, рассказывая о традиции паломничеств к мощам Муромских святых, ресурс «Православный календарь – современный взгляд»: «все русские цари молились тут для других целей: …испрашивая от них помощи на брань и победу».

Ошибка возникла между нерелигиозных людей, каковы суть наши властители из партии жуликов и воров, обожающие цитировать глупость (приписываемую А.Ахматовой), будто «русский народ был крещен, но не был просвещен». Сами они - познакомились с Давидом Юрьевичем (Петром) и Февронией (Ефросиньей) по «Повести о Петре и Февронии Муромских», чей конспект вошел в святцы.

Повесть писалась иеромонахом Ермолаем Еразмом, основываясь на древних редакциях их «биографического романа» [см. Ф.И.Буслаев "Песни Древней Эдды о Сигурде и Муромская легенда", 1858], и писалась, как агиографический памятник, предназначенный для грандиозного замысла митр.Макария - свода православных житий, акцентированного на русских житиях. Именно в том - в ХVI веке «…окончательно обретает плоть и кровь идея русской нации и ее творческой самобытности, решительно пробивающаяся сквозь толщу официозного неовизантинизма. Так, наряду с архаизированными соборами… на Руси в ХVI в. возникают глубоко своеобразные сооружения, словно бросающие вызов властным нормам византийской эстетики (Коломенская церковь, Дьяковская церковь, храм Василия Блаженного [более напоминающий храмы Индры или Варуны, нежели жилище Ягве. – Р.Жд.]). Аналогичные сдвиги и контрасты можно наблюдать и в русской живописи. Крушение эстетики ХV в., с одной стороны, открыло дорогу расцвету авторитарной символико-догматической иконописи, из мира преренессансного гуманизма уводившей в призрачное царство теологических спекуляций, но рядом с этим и отчасти даже в пределах названного жанра проявляются острое чувство жизни и пафос творческой самобытности. Изограф ХVI в. начинает ценить конкретность жизненных проявлений, из вневременного мира Дионисиевой лирики он перешагивает в драматическую область мировой и, в частности, русской истории. Возрождая архаический культ статичных, репрезентативных образов, как древле застывших в торжественном молитвенном предстоянии, он в то же время научается ценить динамизм и драматизм новых социально-экономических и психологических ситуаций» [Б.В.Михайловский, Б.И.Пурищев «Очерки истории древнерусской монументальной живописи», М., 1941, с.61].

Из-за житийного предназначения, узко связанного с личностью Давида Юрьевича Муромского, из «Повести…» выпал эпилог повести о князе Петре, которому Бог даровал соединение душ и счастливую смерть, совокупно с любезной. Увы, Русская церковь ХIII – ХIV веков, возлюбив татарские ярлыки на иммунитет, благоверных князей, павших в боях с неверными дикарями, не прославляла [см. А.Хорошев «Политическая история русской канонизации», М., 1986]. Потому церковного культа потомков Петра и Павла Муромских - прославившихся не смирением, а воинским подвижничеством, не было…

В эпилоге повести говорилось о сыновьях князя Давида-Петра и его земле. В современном своем виде, читателям история верных супругов представляется воплощением семейной идиллии. А она - таковой не была! И в тексте Ермолая, и в самой дате почитания - 25 июня, остались указания на жанр, к которому принадлежит история Муромских князей: жанр Купальского предания. А купальские предания (они многочисленны… в Европе к ним относится, напр., Бургундская Легенда: повесть о Сигурде) – это, неизменно, «повести о любви и смерти», очень далекие от идей «политкорректности», законно венчаемые рефреном: «…словом, все умерли». В «Повести о Петре и Февронии» это сокрыто обрывом на 1228 г. генеалогической цепочки, долгой, как в «Вельсунга-саге» - посвященной Сигурду, но повествовавшей о предках его, в частности, о Вельсунге и Сигмунде Вельсунговиче.

Церковное житие - прерывается на смерти прославляемых героев, излагая их биографию, во многом, условно. Так, Февронии и последовавшему за ней Петру было вменено изгнание боярами. Эпизод не вымышлен, но изложен по памяти (на родине, во Пскове, в 1530-х Ермолай общался с переведенными туда на службу Муромскими дворянами, рассказавшими ему отеческие предания), в категориях ХVI века. Местные рязанские источники, не попавшие в общероссийские летописи, исследованные Аполлоном Кузьминым [см. А.Г.Кузьмин «Рязанское летописание», М., 1965], рассказали, как Давид Муромский, верный вассал Вел.кн.Всеволода Юрьевича, был посажен сюзереном на Пронское княжение, с которого тем в 1207 были согнаны мятежные рязанские княжичи. На следующий год Пронские и Рязанские князья, враги Суздальцев, явились под стены Пронска, и Давид Юрьевич, их сродник, доброю волей – без сопротивления покинул Пронское княжение, вернув его родовому держателю стола. Из общерусских сводов, использовавшихся книжниками, этот эпизод выпал…

Муром, Спасо-Преображенский собор (XVI в.)
(Фото: Казимирчик И.)

Отметим, к слову, что понимая художественную пустоту и моральную ничтожность (то, с чем так возятся ныне) греко-христианских агиографических шаблонов [см. «Византийские легенды», 1994], Ермолай отнюдь не боялся использовать шаблоны западно-европейские, - был экуменистом, так сказать, попом-«предателем». Эпизод низвержения, изгнания боярами, по наветам боярынь, княгини Февронии, забравшей с собой своего князя, основывался на биографии Ярослава Осмомысла. Князь покинул юридическую жену – Ольгу Юрьевну (дочь Юрия Долгорукого), став жить с попадьей Настасьей, разведенной им с церковным супругом, попытавшись узаконить сыновей от нее. Отстранив князя от власти, галицкие бояре арестовали и сожгли (по церковному закону, как прелюбодейку из среды клира) Настасью, чему Осмомысл не смог воспротивиться. Это не давало материала для назидательной повести. И Ермолай использовал западно-европейский исторический анекдот (моралистическую историю) - историю осады замка Вайнсберг императором Конрадом, предложившим перед падением столицы Вельфов - выпустить женщин, с тем имуществом, которое смогут унести на плечах. Они унесли из крепости своих мужей. И именно этот сюжет был переработан Ермолаем; свято-отеческий шаблон здесь требовал, дабы Феврония добровольно подчинилась требованиям, уйдя в монастырь, а позже, со временем, ее примеру м.б. последовать и раскаявшийся супруг. Противоречить подлинной истории таким образом - Ермолай не пожелал.

Но помимо Ермолаевой повести-жития, существовала воинская повесть, включенная в Муромскую летопись [см. Кузьмин, с.42], раскрывавшая СМЫСЛ, Высшее предназначение невероятного романа вещей крестьянской девы, ткачихи нити судьбы, и Муромского князя. Эта летопись науке неизвестна. Но ею располагал В.Н.Татищев - подарив перед Персидским походом сборник («Муромскую топографию»), включивший агиографическую повесть о драконоборце Петре («многими баснями наполненную», по слову владельца) и Муромскую летопись, государю Петру Великому. Может быть, он когда-либо и отыщется в российских архивах?..

О содержании летописи мы можем судить по изложению событий 1237 г., делаемому Татищевым в «Истории Российской». Битва на реке Воронеже, где татарское полчище встретили Муромо-Рязанские князья, известна лишь из краткого сообщения Никоновской и Львовской летописей (прочие летописи писались в княжествах Мономаховичей, разгром соперничавшей с ними фамилии их не волновал) и рассказа в «Повести о разорении Рязани». Их справедливость подтвердила археология. На городище Старой Рязани найдены богатейшие клады, самых дорогих — княжеских украшений, крайне поспешно зарытых перед падением города. По рисункам на княгининых браслетах мы можем убедиться, что рассказы про ритуальные княжеские пиры где княгини собирали, как Феврония Муромская [«Повесть о Петре и Февронии», Л., 1979, с.217], и метали из рукавов жертвенные последки - как Василиса Премудрая [см. Б.А.Рыбаков «Древности русов»\ «Советская Археология», М., 1953, т. 17-й], не были вымыслами: такие сцены запечатлены на фамильных драгоценностях рязанских князей [А.Л.Монгайт «Художественные сокровища Старой Рязани», 1969].

После 1237 они остались в земле, несмотря на то, что князь Олег Ингваревич Красный, плененный татарами, вернулся в 1252 г. в Рязань из монгольского плена. Пленен он был в битве — до обложения крепости: он так и не узнал, где были погибшими защитниками Рязани спрятаны сокровища потомков Святослава Черниговского, не востребовав их.

Повесть, дойдя в поздних редакциях, куда имена совокупленных в братской рати Муромо-Рязанских князей вписывали из синодиков (не имевших дат), говорит о гибели князей в битве, перечисляя Давида Георгиевича (Ингоровича) Муромского, павшего первым, Юрия Ингоровича Рязанского, Всеволода - как полагают историки, отца Кир-Михаила Всеволодовича Пронского, а также плененного и принявшего мученичество Олега Красного. На самом деле Давид Муромский упокоился в 1228 году, сопутствовал Юрию Рязанскому - Александр Кир-Михайлович Пронский, Олег же Ингваревич благополучно вернулся из плена в 1252 (по Лаврентьевской, в 1241 - согласно Новгородской V летописи). Никоновская летопись прозаичнее, она обобщенно говорит, что князья были побеждены и бежали в свои города, погибнув далее, при их защите.

Подробно, о Воронежской битве говорили источники, доступные В.Н.Татищеву. И он раскрывает нам то, что оставалось неясно в читательских пределах «Повести о Петре и Февронии». Полками княжеств Муромо-Рязанской земли - предводительствовал Юрий Давидович Муромский, сын благоверных Давида(Петра) и Февронии. Врубившись с своею ратью в татарские полки, он дважды проезжал сквозь них, но, по многочисленности врагов, был весь изранен копьями и стрелами. После 1237 он более нигде не упоминается, как можно понять Татищева, пав в этой битве. Именно о нем, в действительности, был выкрик Юрия Рязанского, в доступных нам списках повести поминающий его отца (обретшего к эпохе редактирования всероссийскую известность): «А Батыеве бо силе велице и тяжце, един бьяшеся с тысящей, а два со тмою. Видя князь великий убиение брата своего князя Давида Ингоревича, и воскричаша: О братие моя милая! Князь Давид, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сея чаши не пьем?" [Д.С.Лихачев «Повести о Николе Заразском», ТОДРЛ, т. 7-й, с.290]. Мучеником же суждено было стать князю Олегу Юрьевичу Муромскому – внуку князя Владимира-Павла, племяннику Юрия Давидовича, израненному и оставшемуся на поле боя, когда Рязанские и Пронские князья, пользуясь потерями татар, отступили (бежали) в свои грады. Это нам детализирует «История Российская». Академический список «Повести о разорении Рязани», чей источник писался в ХV в., веком ранее источников прочих списков, сохраняет для нас также и в рязанской повести след механического присоединения рассказов об Олеге Рязанском, чуждых первоисточнику, выявленный Д.С.Лихачевым [там же, с.261, 288, 291, прим.].

Мужеством князей, потомков Петра и Павла Муромских, Муром избежал разорения тогда, в зиму 6745; сберегая силы, татары все устремились в Залескую Русь через Коломну. Лишь далее, как рассказывает ростовский летописец, цитируемый Тверской летописью 1534 года: «въ лето 6747 [1239]. …Инии татарове Батыеви мордву взяша, и Муромъ, и Городецъ Радилов [Китеж] на Волге, и Градъ святыа Богородица Владимерскыа [Гороховец]. И бысть пополохъ золъ по всей земли, не ведаху кто камо бежаше» [ПСРЛ, т. 15-й, с.372].

Как показал в 1886 г. писатель и историк П.Н.Петров, потомками Муромских князей, среди русских княжеских фамилий, являются князья Волконские (исчисление их родословия от Михаила Черниговского ошибочно) [«История родов русского дворянства», 1991, с.291-302]. Романтические истории сопровождают их род. Но день их достославного предка, благоверного князя Давида(Петра) и его супруги Февронии, по разуму, должен отмечаться в России, как День защитника Отечества - отбросив неуместную дату буржуазной революции 1917 и мифических побед РККА февр. 1918.

2.

(Продолжение. начало в МВ, № 5(201))

Петр и Феврония Муромские – против кремлевских фальсификаторов

Как новоизобретенное празднование – измышление, будто Петр и Феврония Муромские являются покровителями православной семьи соотносится с фактом, что на их день – как раз от времени утверждения их почитания – на Руси утвердился и Петров пост (покрывающий Летнее Солнцестояние ВСЕГДА), есть тайна кремлевских политтехнологов.

На самом деле, с семейными ценностями культ Муромских князей, покровителей воинства и династии, - чье семейство было в 1540-х годах проникновенно описано Ермолаем Еразмом, - в России никогда не соотносился. Это – измышление лишь «православных» пропагандистов наших дней, и в ХХI веке проникнутых древнесемитским магическим мышлением. Согласно такому мышлению, от боли в спине нужно помолиться св.Серафиму Саровскому. От головной боли - Иоанну Предтече. От кровотечений – цесаревичу Алексею Николаевичу… От женских болезней – Деве Марии (слышал в 2011 от «поясопоклонниц»!)… А от семейных неурядиц, соответственно, Петру и Февронии…

Это забавно. Но насколько это обоснованно формально? Отметим вначале, что слова «муж» и «жена» - отнюдь не говорят о высоте статуса так нарекаемых. Язык, как отмечал в своих трудах Ф.И.Буслаев, есть первейший источник в исследовании народного бытия. И он зафиксировал нам, что супруг понимался нашими предками – лишь как «мощный», потентный человек. Пара же его – неинтеллигентно, но наглядно была поименована, как «гнутая» (именно так этимологизируется «жена!»). Поступив в собственность мужа, заплатившего родителям выкуп, она ничем иным и не была, кроме как собственностью. Таким, впрочем, было и библейское – ближневосточное правосознание, и в славянском переводе Библии и древнерусском церковном Уставе использованы сии термины, хотя древнеарийское обычное семейное право описывало взаимоотношения супругов множеством терминов.

Последний раз женщину «сгибали» на могиле супруга, дабы похоронить вместе с ним, откуда происходит понятие «гибель».

Заметим, что так звали лишь представителей податного сословия. Неженатые подростки, вступающие в воинский возраст, именовались – хлопами (холостяками). Отселяясь с родины – уходя в завоевательные походы, они уводили с собой полюбившихся жен и девиц, за что, поселяясь вдали от родины, могли не опасаться кровной мести. И так, становились они обладателями – не жен, но «ведениц». Напомним, что «свадьба» - это именно «вождение» (вкруг ракитова куста), откуда идет понятие развода (в коем веденица была вольна)…

Как видим, хороших дел – «браком» и вправду не называют! Мировая литература - верней, индоевропейская литература, иные традиции вообще не разрабатывают подобную коллизию – неизменно, уже с времен «Илиады» и «Рамаяны», становится на сторону «преступницы», поправшей «родительские и брачные узы». Гомер и Вальмики – это пииты, уже творившие в классовую эпоху, эпоху «морализаторства». Но и им не удалось замаскировать фактов древнего эпоса, что ни Елена, ни обреченные троянцы – все 10 лет осады не собираются выдавать ее «законному мужу», а подданные Рамы, узнав о похищении (на самом деле побеге) Ситы, предоставляют ему возвращать ее самому, без их помощи.

Древний язык описывал феномены, не получающие специальной народной оценки, буквально – безэмоционально. Здесь однако, оценка статуса супружеского положения, брака (противополагаемого «блудному сожительству»), присутствует, и она - отрицательная. Описывая подростковую – добрачную сексуальность, наша речь поименовывает своих героев совсем иначе: вьюношами и вьюницами (последнее слово в ХХ в. почему-то забыто). Венок – стал атрибутом расставания с девичеством. Слово бытовало издревле, оно отложилось в диалектах Сибири, куда бежали не согласные с чинной московской жизнью, и где семейную пару стали именовать «вiьнком» (через ять).

В древности, когда граждан не приписывали к тяглу, а крестьяне не были ничем обязаны перед землепользователем (помещиком) или владельцем (вотчинником), путь убежавших не был столь далеким, он лишь уводил за пределы округи – где парню грозила кровная месть «ограбленных» родичей.

Поскольку свадебный чин, как варварский (сохранившийся до ХХ в. на Русском Севере, описываемый в былине о Садке и Морском царе), так и христианизированный - средневековый московский (его описание прилагалось к «Домострою»),  в своей игре одинаково симулирует умыкание «князем» «княгини», выдаваемой ненавистными родителями за немилого, в самый патетический момент, - то, можно думать, в прошлом родителям удавалось продавать лишь небольшую часть дочерей. Именно такую сделку – и только ее, принятую у полян (киевлян)! – летописец «Повести Временных лет» считал браком, отмечая что славянские племена, у которых семьи образовываются побегами молодых по сговору, брака не имеют: «древляне живяху зверьскым образом, и убиваху друг друга, ядуще – все нечистое, и бракоа у них не бываша, но умыкаху у воды девиц. А радимичи и вятичи, и севЕра – один обычай имаху! Живяху в лесех – яже и всякий зверь, ядуще всё нечисто, и срамословие в них пред отцы и снохами, и браков не бывает у них, но игрища меж сЕлы. Всхожахуся на игрища – на плясания и на бесовская песни, и тут умыкаху жены собе – с нею кто совещашеся; имахут же и по две, и по три жены. И аще кто умираще, творяху трызну над ним, и по сем творяху краду велику, и возложат на краду мертвеца и сожигаху, и по сем собравшее кости, влогаху в сосуд мал, и поставляху на столе на путях» [ПСРЛ, т. 38-й, с.14].

Историки избегают называть события жизни князей Павла-Владимира (+ 1204 г.) и Петра-Давида (+ 1228 г.), детей Юрия Владимировича Муромского (княжил в 1161-1174 годах), героев Муромской Легенды, ввиду «легендарности» ее. Начиная с «апостольских» имен князей. Имя Петра, среди приличествовавших князьям крестильных имен, известно. Павла – нет, ибо в отличье от склонных к манихейству церковников (от них наших в летописях осталось почтительное прозывание Сатаны Сатанаилом), русские князья – носители антиохийской традиции византийской культуры, были решительными врагами павликиано-богомильской ереси, числившей своим основателем ап.Павла. Но эпизоды повести перестают казаться легендарными, при внимательном изучении древнерусских повестей. Памятник лирической муромо-рязанской книжности – Сказание об Унженском кресте («Повесть о Марфе и Марии») [см. «Библиотека лит-ры Древ.Руси», т. 15-й] показывает такую сторону вкусов муромцев, как любовь к «симметричным» библейским именованиям. Предисловие указывает, что источник повести был писан на малой харатье (пергаменте малого формата) простонародным языком. Иными словами, был образчиком дешевой – плебейской древнерусской литературы (до XV века, когда дорогую кожу вытеснила бумага), чье бытование свидетельствуют медные застежки от истлевших переплетов, во множестве находимые археологами. И Муромо-Рязанские князья, потомки младшего сына Святослава Черниговского – Ярослава, рожденного немецкой княжной и проведшего отрочество в Германии, имев западные вкусы (их выдают особенности муромо-рязанского зодчества), альбигойства чуждались больше, нежели далекого азиатского павликианства, и могли употреблять имя Павла.

Многие эпизоды «беллетристической» биографии Давида Юрьевича угадываемы из тех сообщений о Муромских князьях, что имеются в летописях. В 1169 году Андрей Боголюбский послал на непокорных новгородцев сына Мстислава, со всей силою суздальской. Владимирская летопись (Радзивилловский и Переяславльский кодексы) повествует, как шли в войске сюзерена «и Роман, Смоленский князь, с братом Мстиславом, и Рязанский князь послал сына, и Муромский сына послал. И пришедшее в землю их, много зла сотвориша: села все взяша и пожгоша, а людей по селам иссекоша, а жены и дети, и имения, и скоты поимаша. И приидоша же ко граду. Новгородцы же затворишася в граде со князем Романом Мстиславичем, и бьяхуся крепко со града» [ПСРЛ, т. 38-й, с.134]. В этой февральской битве случился эпизод, с той поры празднуемый на день памяти мч.Иакова Персиянина (племянника св.Григория, еп.Вел.Армении) - 27 ноября (ст.стиль), как «Воспоминание бывшего знамения и чуда от иконы Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы в Великом Новгороде», прославленный новгородскими и псковскими летописями: «О Знамении, иже на острогу, от иконы Св.Богородица».

Когда силы новгородцев были надломлены, на стены был вынесен палладиум Новгорода – икона Знамения. Под выстрелами суздальцев, пробитый стрелой (эта икона действительно прострелена), образ Девы Марии обернулся вкруг древка, отвратившись от суздальского войска.

Я воспроизвожу его из ПсковскойII летописи (сб. Синодального собр. № 154), где он списан с более раннего и сохранного источника, нежели в новгородской редакции, откуда его брали в доступной для копирования «Библиотеке лит-ры Древ.Руси».

«Сътворися знамение преславно в Великомъ Новегороде сице.  Живущимъ новгородцемь и владеяху своею областию, яко же имъ Богъ поручилъ, а князя дръжаху по своей воли; бе же тогда у них князь Романъ Мьстиславличь, внукъ Изяславль. В то же время двиняне не хотяху дани давати Новугороду, но вдашяся князю Андр?ю Суздальскому; новгородци же послашя на Двину даньника Даньслава Лазутинича, а с нимъ ис концовъ по 100 мужь. И то слышавъ, князь Аньдреи посла на нихъ полкъ свой 1000 и 300 рати; они же начашя переимати на Белеозере, и начаша ся бити; и пособи Богъ новгородьцемь, убиша от полку Аньдреева 800 мужь, а прочеи отбегоша, новгородьцовъ паде 15 мужь. И оттоле князь Андреи разгневася на новгородцовъ, нача копити рать, силу велику зело, сам же тогда разболеся. И посла сына своего Романа к Новугороду съ всеми силами, а с ними князь Мьстиславль съ смолняны [это ошибка сводчика ХIV века. – Р.Жд.], и рязанци съ своими князи, и муромци, и полочане, и торопчане, и переяславци, и ростовци, и вся земля Руская, и бысть всех князей 72.

Новгородци же слышаху ту силу великую грядущу на ня, бышя въ скорби велицеи и в сетовании мнозе, моляхуся милостивому Спасу и Пречистои Его Матери, Святей Госпоже Богородици. И поставиша острогъ около всего Новагорода. И придоша суздалци к Новугороду на сборъ, и стояша под Новымъгородом 3 дни, а новгородцы быша за острогом. Въ третью же нощь святому архиепископу Иоаанну, стоящу ему и молящюся честному образу Господа нашего Исуса Христа о спасении града, и бывшу ему въ ужасти, и слыша глас, глаголющь сице: Иди в церковь святого Спаса, и возми икону  святыя Богородица, и вынеси на острогъ, постави противу супостатъ.

Архиепископъ же Иоан, то слышав, пребысть без сна всю нощь, моляся святыя Богородици, матери Божии. Бывшю же утру, повел? быти сбору, и испов?да вид?ние то предъ всими; они же слышавше, и прослвиша Бога. Архиепископъ же посла диакона своего с крилошаны, и повеле икону принести на сборъ. Диаконъ же, вшед в церковь святого Спаса, и припадъ на колену пред иконою святыя Богородица, хотя взятии ю, и не движеся икона с места своего, диаконъ же, възвратися, поведа архиепископу бывшее. Се жде слышавъ преподобныи епископъ от диакона своего, въста въскоре от места своего, и поиде съ всемъ съборомъ, и вшед в церковъ святого Спаса, и припадъ на колену пред иконою, моляшеся, глаголи: О Премилостивая еси Госпоже Дево Богородице, Владычице, Пречистаа Девице! Ты бо еси упование и надежда и заступление граду нашему, стена и покровъ и прибежище всемъ христианомъ, на Тебе надеемся и мы грешнии; молися, Госпоже, Сыну Своему и Богу нашему, за градъ нашъ, и не предаждь нас врагомъ нашимъ, грех ради нашихъ!

Сице же ему молящюся, и начаша пети канон молебенъ Святеи Богородици, и по 6 песен кондак: Заступнице христианом; в то же время подвижеся икона сама о собе; народи же, видевшее се, съ слезами вся зваху: Господи, помилуи!

И архиепископъ Ионн приимъ икону своима рукама, дасть ю двема диаконома, и повеле нести пред собою, а сам идяше въслед, и вынесоши икону на острог, идее же ныне манастырь есть Святыа Богородица на Десятине. А новгородци вся бяху за острогомъ, не можаху бо противу ихъ стати, но токмо плакахуся кождо <о> себе, видящее свою погыбель, поне же бо суздалци и улици поделиша на свои грады.

Бывшю же часу 6-му начашя приступати къ граду вся полкы рускыя, и попустиша стрелы яко дождь умноженъ. Тогда же, промыслом, обратися икона Лицемъ на градъ, и виде архиепископъ текуща слезы от честныа иконы, и приятъ я въ фелонь свои. О, великое и страшное чюдо, како се можаше бысти от суха древа; не суть бо се слезы, но являетъ знамение милости Своея, симъ бо образом молится Святая Богородица Сыну Своему и Богу нашему за град нашъ, и на вся ту сущая люди Своя в немъ не дати в поругание спротивнымъ врагомъ их. Тогда Господь Богъ нашъ сумилосердися на ны, молитвами Святыя Богородица, и пусти гнев Свои на вся полкы рускыя, и покры их тма, яко же бысть при Моисеи, егда проведе Бог жиды сквозе Чермное море, а фараона погрузи, тако же и на сих нападе страх и ужасъ, и ослепошя вси, и съмятошася, и начаша ся бити между собою …» [там же, т. 5-й, вып. 2-й, с.с. 19-20]. К слову, из этой повести, сложенной после 1169 г., но не позднее ХIV века (когда широко распространяется икона Знамения Новгородская), ни в эпоху Андрея Боголюбского, в ближайшие годы, этиология празднования ПокровА - в Древ.Руси не соотносилась с эпизодами русско-византийских войн, иначе бы новгородский летописец, считавший русью – войско великокняжеского домена и его вассалов, не приминул бы упомянуть здесь о чуде Андрея Юродивого (чье имя носил Боголюбский князь). Между тем Влахернская икона, связанная с чудом Андрея, была этого же типа! Датировка русофобского «Пролога», известного в пергаментном списке ХV (по старой датировке ХIV) века, где митрополичья баснь вменяет оную этиологию – русскому князю ХII века Андрею [см. Н.Н.Воронин «Андрей Боголюбский», М., 2007], как видим, не находит подтверждения. Эта история – поздний, весьма примитивный «новодел» греческих архиереев, эпохи татарско-византийского ига над Русью, не подтверждаемый древними источниками.

Как обратил внимание С.С.Аверинцев, иконы Знаменского типа (Мадонна в молитвенном предстоянии Единому Богу) не случайно в Сред.века виделись защитницами городов, они копировали - эллинский образ Афины Промахос («Передового бойца»), носившийся впереди полисного войска. Акт кощунства супротивных - восподвигнул новгородцев, и они выехали из городских ворот, на врага, разгромив великокняжескую рать. «…И оттоле отъяся слава и честь Суздальская, Новъ же Град избавлен бысть молитвами Святыя Богородица. Преподобный же архиепископ Иоанн сътвори праздник светел, и начаши праздновати всем Новымъ Градом честному и милостивому знамению Святыя Богородицы. Ея же молитвами Христе Боже наш и нас избави от всякых печали и беды и напасти, зде ныне в сии век и въ [надо: отъ] будущия вечныя муки!» [там же, с.21] – говорит летопись.

Княжич Мстислав Андреевич, 2-й сын Вел.князя (его старший брат погиб в 1166 на войне с болгарами), умер спустя 3 года, без наследников, прежде своего отца. Надгробный лист Мстислава интересен тем [А.В.Сиренов «Путь к граду Китежу», СПб., 2003, с.43], что в нем упоминается об артели иноземных, видимо южнофранцузских мастеров, направленных к Андрею Боголюбскому Фридрихом Барбароссой (это сообщает В.Н.Татищев), называя ее численность: 28 человек.

Устюжская летопись, основанная на летописи Ростовской - летописи очевидцев и участников битвы, в обеих своих редакциях, здесь назвала подробность, остававшуюся неизвестной новгородцам. Роковой выстрел в походе 1169 г. был сделан Муромским княжичем: «…по грехом, един князь муромец стрелил во град - и прииде во образ иконы. Она же отврати Лице на град, а ратные все послепоша, и имаху ратных руками» [ПСРЛ, т. 37-й].

Это был - князь Павел, Владимир Юрьевич Муромский - наказанный нападением змея-оборотня, вступившего в связь с княгиней, что нам рассказывает повесть о Муромских князьях.

Сим кара высокопоставленных кощунников не ограничилась. Владимир при жизни потерял взрослых детей (это в прошлом считалось трагедией), не оставив преемников – отодвинутых от стольного княжения потомством младшего брата, и в 1237 мы видели здравствовавшим лишь его внука - удельного князя Олега Юрьевича, мученически убитого под Пронском, попав в татарский плен.

Кара настигла и Вел.князя – св.Андрея Боголюбского, убитого заговорщиками 29 июня 1174 года, на день ап.Петра и Павла.

Князю Петру (почему он и принял это имя в постриге), в миру Давиду Юрьевичу, суждено было стать искупителем братнего греха, поразив врага, на себя же приняв болезнь – вероятно, проказу, в тот век рассматривавшуюся, как выражение божьего гнева.

***

О деве Февронии на ее родине – в Солотчинском благочинии Рязанской губернии, к которому относится деревня Ласково, бытует устное предание [«Повесть о Петре и Февронии», с.47]. В нем рассказывается, что князь был болен проказой. Народная целительница Феврония считалась односельчанами «дурочкой». Торжество ее - излечившей князя и принудившей его взять себя в княгини, оказалось торжеством над односельчанами, почему и запомнилось ими. Покидая нелюбезное отечество, она заклинает его: «Ни расти больше Ласкову, ни убавляться…» - и с той поры деревня стоит, не меняясь, не доставляя карьеры своим уроженцам. Этнографически – это был увод девицы (хотя инициатива целиком оказалась в ее руках), а вовсе не чинная сделка между родителями невесты и жениха.

Мы помним, как отложился в биографии Муромских князей день ап.Петра и Павла. Рязанская Легенда о Февронии не связана с агиографической Муромской повестью. По ряду признаков, она старше ее. Если, допустим, сообщение (в одной из записей) что, памятью по Февронии, в Ласково доныне растет куст орешника, под которым она молилась, м.б. книжной реминисценцией, то трудней объяснить пророчество героини, что в Муром, венчаться с князем, ей предстоит ехать в Петров день на санях (пророчество исполнилось, средь лета выпал снег). Существовала поговорка «сидеть на санях» - в значении готовиться к смерти: на санях везли покойников. Мы знаем о ней случайно, из лишенного книжной риторики «Поучения Владимира Мономаха» (1125 г.), случайно внесенного в Лаврентьевскую летопись (кодекс 1377 г.) - нигде больше не списываясь, не цитируясь. Ученые относят это к «бродячим сюжетам», сопоставляют с поздними редакциями жития Варлама Хутынского, где тот пророчит Новгородскому архиепископу, как навестит его на санях в Петров пост [там же, с.51]. Но Петров пост - пришел на Русь позже ХIII века, о нем не могли беседовать монахи века ХII, это влияние на агиографов Рязанской Легенды. В легенде о Февронии, записываемой лишь в веке ХIХ - ХХ, сообразно с биографиями князей Низовской Руси ХII века, поминается Петров день!

«Литературная» биография Муромских князей возникла задолго до ее пространной обработки, выполненной для общерусской канонизации в 1540-х Ермолаем Еразмом. Современная служба свв.Петру и Февронии основывается на редакции, написанной знаменитым литератором XV века Пахомием Сербом. Сохранились три списка краткой версии службы, датируемые кон. XV - нач. XVI века. Стихира говорит про князя-змееборца, «иже прегордого змея поправшего», и княгиню - «с супружницею своею, премудрою Феврониею, в мире благоугодивших. …Благочестиво в мире, Петре, пожил еси, милостынею и молитвами благоугодивше. Тем же и по смерти в гробе неразлучно лежаще, исцеления невидимо подавающе» [там же, с.100]. Всё, упоминаемое службой XV века, отразилось в повести Ермолая – он следовал старшему источнику. Текстуально служба близка Похвале князю и княгине, венчающей повесть: «Радуйся, Петре, яко дана ти бысть от Бога власть убити летящаго свирепаго змия! Радуйся, Февроние, яко в женьстей главе святых муж мудрость имела еси! Радуйся, Петре, яко струпы и язвы на теле своем нося, доблественне скорби претерпел еси! Радуйся, Февроние, яко от Бога имела еси дар в девъственной юности недуги целити! Радуйся, Петре, яко заповеди ради Божия самодержавъства волею отступи, еже не остави супруги своея! Радуйся, дивная Февроние, яко твоим благословением во едину нощ малое древие – велико возрасте и изнесоша ветви и листвие. Радуйся, честная главо, яко во одержании ваю в смирении и в молитвах, и в милостыни без гордости пожи-ста, тем же и Христос даст вам благодать - яко и по смерти телеса ваю неразлучно в гробе лежащее, духом же предстойта владыце Христу! Радуйтася, преподобныя и преблаженныя, яко и по смерти исцеление с верою к вам приходящим невидимо подаете!». Можно полагать, текст Похвалы не сочинен, а просто воспроизведен агиографами из древних источников. На это намекает чудо обновления дерев, совершаемое Февронией в ночь на Ивана Купалу – центральный эпизод повести. В скрытой форме, здесь героиня возносится над Христом (как известно, лишь засушившим смоковницу, объявленную бесплодной), этот прием итальянского «дольче нуэво стиля», естественней наблюдать под пером Пахомия Серба (и более древних авторов), нежели рационалиста Ермолая.

О смерти пейзанка поминала не случайно. После исцеления, «по мале дней предреченный князь Павел отходит жития своего. Благоверный же князь Петр по брате своем един самодержец бывает граду своему» [там же, с.217]. Это было в 1204 г. [ПСРЛ, т. 7-й, с.244]. Изгнание произошло ок. 1209 г., во всяком случае, под этим годом Переяславльский Летописец приводит эпизод, близкий по смыслу (ультрамартовский стиль): «В лето 6717. Поиде Олег и Глеб и Изяслав Володимировичи, и Кюр-Михайло Всеволодич, с половцы, на Давыда, Муромского князя, к Пронску, рекуче: Сему ли отчина Пронеск, а не нам? И оседоша Пронеск. Давыд же выслався к ним из города и рече: Братия, аз ся был, не набил на Пронеск, но посадил мя в нем Всеволод, а ныне ваш город, а аз иду на свою волость» [там же, т. 38-й, с.163].

Летопись Суздальской земли, именуемая «Летописцем Русских царей», здесь именует своего князя Всеволода запросто по имени, рязанских же - с отчествами и прозываниями, она - воспроизводит источник, писанный так в Рязанской земле, для которого потомки Ярослава Святославича были своими, а Всеволод Большое Гнездо – чужим князем. Повесть при этом совершенно не интересуется сыновьями Давида – Святославом и Юрием, известными по Родословцу [см. там же, т. 7-й, с.244], должными отправиться в изгнание с родителями. Это возможно было, только если княжичи еще не прошли княжеского пострига (проходимого в 6-8 лет). Между тем, отец Давида умер в 1174 году, ко времени знакомства с Февронией, суженому было не меньше 30 лет. Однако о жене, должной быть у князя такого возраста, ничего не говорится; молчание повествователя требует вывода, что заболевшего князя - его княгиня бросила, благо, развод по византийскому праву был предельно упрощен (сложен был для цезарей лишь повторный брак…). Даже неясно - был ли произведен формальный развод? Бездетность второго князя делала Муромское княжество выморочным (как стало выморочным Галицкое, после гибели наследников Ярослава Осмомысла) – должным достаться кому-либо из соседей, вероятно, щедрых к муромским боярам.

Брачная церемония, причем как светская («языческая»), так и церковная, между князем и крестьянкой, несомненно, состоялась. В те века, выходя замуж, женщина нередко меняла имя, принимая прозывание, принятое для супружниц мужей данного рода. Феврония имя церковное. Оно характерно именно для Муромских (и только для Муромских!) княгинь ХIII века. Входит оно в моду, после княжения другой княгини Февронии, жены Вел.князя (1175-1177) Михалка Юрьевича - мстителя за убитого заговорщиками брата Андрея, защитника Владимира-на-Клязьме от притязаний ростовцев и переяславцев - пытавшихся посадить на Вел.княжение его племянников-Ростиславичей. Об этой Февронии известно только то, что она пережила мужа на 25 лет и была похоронена в 1202 г. в Богородице-Рождественском соборе Суздаля. Видимо она была из рода Муромских князей. Дело в том, что обычай возведения церквей во имя Рождества Богородицы в Ростово-Суздальской земле распространяется лишь с конца ХII века, и примером великокняжескому домену - послужила Муромская земля. Именно в Муроме, князем Юрием Владимировичем (отцом Петра и Павла) была воздвигнута соборная Богородице-Рождественская церковь, ранее Муромских князей хоронили в церкви Воскресения Христова (в т.ч., согласно летописям, и самого Юрия, видимо, не дожившего до завершения постройки). Современная церковь – построена только Иваном Грозным, но в ее стенах и фундаменте археологами выявлены фрагменты, относящиеся к ХII веку. И когда в Солотче - в пяти верстах от деревни Ласково, родины Февронии, в XIV веке князь Олег Иванович, восстановитель славы Рязанской земли, возводит фамильный княжеский монастырь (призванный служить убежищем при частых набегах москвичей на Рязань), его главная церковь освящается во имя Рождества Богородицы.

Законность соединения князя, однако, для монахов-летописцев (писавших большинство древнерусских летописей), была сомнительна. И сообщений об этом, не глядя на статус Давида-Петра - благоверного князя, они не оставили.

3.

(Продолжение. Начало: МВ №№ 5,7\ 2012)

Петр и Феврония Муромские – против кремлевских фальсификаторов

Почтение современников, рисуемое эпизодами хроник, Давид Муромский заслужил негромкой своею честностью, в правителях редкой и тогда. Отроком он участвовал в войне за Владимирское наследство 1180-х, где князья Мурома и Пронска были на стороне Всеволода Бол.Гнездо, против его племянников-Ростиславичей, свойственников Рязанских князей. Война кончилась поражением Рязани, пленением претендентов и Вел.Рязанского князя Глеба, умершего во владимирской тюрьме, отказавшись передать отчину Всеволоду. Старшего из претендентов ВсеволодIII, сын греческой царевны, по-цареградски распорядился ослепить. Страшная византийская месть, повторившая деяние СвятополкаII, оттолкнула Русь от православного князя, новгородцы, быв ранее на его стороне, теперь отпали от Владимирщины, призвав на княжение слепца; о младшем Ростиславиче возникла легенда, как он, также ослепленный князем-греком, перевезенный в Смоленский Борисоглебский монастырь, по молитве к Борису и Глебу, чудесно прозрел. Так относились в России к «византийскому мифу», насаждаемому в РФ ХХI века!

Давид-Петр после этого - в «лихие 1190-е» - перестал ходить походами в великокняжеской рати, когда Владимир-Павел продолжал водить дружину в войске Всеволода, ходив с ним на Рязань [см. Соловьев «История…», т. 2-й, гл.6]. Попрание кровного родства ради религиозной субординации на Руси осуждалось, и роль Павла в Муромской Легенде двусмысленна. Скорая смерть князя после гибели оборотня, принимавшего его облик, м.б. понята, и как указание на оборотничество его самого.

Давид присутствует с братией на свадьбах детей сюзерена в 1187 [ПСРЛ, т. 1-й, с.405; т. 18-й, с.33] и 1196. В 1196 летописец перечисляет: «ту сущу …и Муромскому Володимиру и Давыду, и Юрью съ мужи своими» [там же, 18-й, с.36]. Юрий Юрьевич, младший брат Петра и Павла, родился после смерти отца [см.: там же, т. 7-й, с.244]. Передавать новорожденному не дедово, как Владимиру Юрьевичу, а отцовское имя полагалось в этом случае. Но отметим, что уже владимирский летописец конца ХII в. [Н.И.Милютенко «Владимирский великокняжеский свод», ТОДРЛ, №48, с.37], в общем перечне сыновей Юрия Муромского, вычленял пару Давида и Владимира. «Повесть о Петре и Февронии» не противоречит летописям! …Для поборников истмата я поясню, что в древности облик летучих гадов вменялся не фантастической рептилии, а язычнику [см. В.Ф.Миллер "Народный эпос и история", 2005], в частности, тюрку или монголу - владевшим искусством составления ядов для оружия, для «хиновьскых стрел» («Слово…», Плач Ярославны). Давид Юрьевич своим подвигом - уподобился Алеше Поповичу, с поправкой, что богатырь, рисуемый сборником Кирши Данилова, сразил Тугарина Змеевича, движимый мужской ревностью (это удостоверит былина «40 калик со каликою»), Петр Муромский – братской привязанностью.

В нач. ХIII в. Мономашичи и Черниговские князья бились за стольный Киев. Это была первая война Александра Поповича и его слуги Торопца, как говорит былина, записанная в Новгородском Летописчике 1518 г. (первая известная запись былины!). В 1207 княжичи Олег и Глеб донесли Всеволоду Бол.Гнездо, снаряжавшему поход на Киев, что их дядья Роман и Святослав Рязанские, Всеволод Пронский готовы переложиться Ольговичам, схватить Владимирского князя и выдать черниговцам. Придя с войском на Оку, Всеволод нарядил следствие. Разбор «дела» запечатлен пронской воинской повестью, отличной от Муромской Легенды. Эта повесть использовалась летописцами [Соловьев, с.594], выдержки ее сохранил «Летописец Русских царей» [Кузьмин, с.135 и предыд.]. Обвинитель с доносчиками и обвиняемые стояли в своих лагерях, посредником же, ходившим между шатрами, передавая речи сторон, сделан был Давид Юрьевич [«Троицкая летопись», М.-Л., 1950, с.с. 295-296]. Ему, вассалу Владимирского князя, сроднику рязанцев, стороны доверяли.

Единственный из Владимиро-Суздальских вассалов он поддержал [ПСРЛ, т. 7-й, с.119] нового Владимирского князя, освободившего старших рязанских князей, брошенных в темницу в 1207, - ГеоргияIII (+ 1238), героя Китежской Легенды - 2-го из наследников Всеволода (+ 1212), получившего великокняжеский стол в обход отказавшегося отдать Георгию свой Ростовский удел, старший в Суздальской земле, формального наследника Константина (+ 1218).

Давид возглавлял муромцев в знаменитой Липицкой битве. Пронесенная сквозь века, общественная симпатия к князю, чья личность здесь выступила сквозь фольклорные шаблоны – отрицая дарвинистскую социальную доктрину православной элиты РФ, как и библейскую доктрину семейную, этим - раскрыта. Не думая о «таинствах брака», он был - с своим народом, как ни пафосно сие изречение, оказавшись противником «лучших людей», чьи клевреты писали летописи и жития, пели славы и былины, осудив св.блгв.князя Юрия Всеволодовича и восславив его победителей. Истина восторжествовала лишь спустя 4 века [см. Сиренов, с.с. 7-34].

Единомышленники Гришки Кутерьмы не сильно отличались от олигархов нынешних, щеголяющих перед киевлянами часами за 40 тыс. $, сеющих развесистую клюкву про «убийство по решению Политбюро [ЦК КПСС?..] …в 1940 году …катынских поляков» [«Нескучный сад», №9, 2012], выведенную из яиц пеночки газпромовскими селекционерами [см. Ю.И.Мухин «Антироссийская подлость», М., 2003]. В 1216 году в Низовской Руси (бассейн Волги) на стороне Вел.князя Юрия остались только бродники – рязанские предки Донских казаков, да ополчения Переславля, Юрьева, Городца – основанных князьями и населенных «мизинными людьми», лишенных аристократической родоплеменной прослойки, теперь, 21 апреля т.г., растоптанные патрицианской ратью Ростова, Смоленска, Новгорода (как в 1993 году…). Низвержение Георгия Всеволодовича - высланного с княгиней, княжичами и владыкой по Волге в свою вотчину Городец(Вел.Китеж), разожгло смуту в Рязанской земле.

С ними отплывал тогда и Давид-Петр. Капитулировавшую столицу покинули, как пишет Карамзинская летопись, «Юрьи съ двема браты» [«Повесть о битве на Липице», «Памятники лит-ры Древ.Руси. ХIII в.», 1981, с.126]. НовгородскаяIV летопись уточняет: «съ двема братома» - в двойственном числе, изолированно от подлежащего. Брат Юрия Ярослав тогда отсиживался в Переславле, а Святослав, зять Давида, бился с богатырями Мстислава Удатного под Ржевом. Древнее значение слова братръ- шире теперешнего, относясь ко всем сродникам. «Братьями» - смоленский хронист, цитированный Карамзинской летописью, назвал разжалованного государя с послужильцами, названными им ранее - Муромскими князьями [там же, с.122].

Позорное бегство Георгия и Ярослава к своим замкам удостоверили археологи, найдя в лесной глуши выброшенный, для облегчения скачки, дорогой ярославов шлем. Но осмеяв Суздальских князей (описание встречи их горожанами отразилось в былинном рассказе о дочерях Соловья-Разбойника, ждавших отца с победой над Ильей Муромцем), новгородский и смоленский хронисты, противники волгарей, не позволили себе ничего подобного против Давида и Юрия Муромских! …Р.П.Дмитриева и Д.С.Лихачев сочли эпизоды на реке в «Повести о Петре и Февронии» [«Изборник», М., 1969, с.460] заимствованиями из Валлийской Легенды [там же, с.757; Лихачев "Великое наследие", М., 1979, с.292-293](*). Их наблюдения можно и расширить. В «Романе о Тристане» Беруля действие приворотного зелья начнется от Иванова дня, завершаясь в оный же (рукопись конца ХIII в. сохранна от середины, но это упомянуто ретроспективно) [«Легенда о Тристане и Изольде», 1976, с.60], причем француз Беруль использует немецкий термин lovendrins [там же, прим.35], логичный для гипотетической повести-посредника. Но вероятней, однако, эпизод изгнания в Муромской Легенде не литературен, а биографичен (кроме, конечно, Купальского чуда). Вопреки домыслам о смиренных затворницах, княгини Низовской Руси часто сопровождали мужей в походах, порой погибали при этом, как напр., Тверская княгиня в 1252 [ПСРЛ, т. 18-й, с.70], или попадали с ними в плен, как плененная в 1436 вятчанами Ярославская княгиня [там же, т. 37-й, с.с. 43, 86]. Беллетрист лишь обострил эпизод: страстным взором, в присутствии жены, на Февронию взирал ее боярин, только что сложивший сан придворного, последовав за изгнанницей. В ответе ее не было подвига борющих страсти византийских святош, но была личная плотская страсть, хранимая полтора десятилетия: она забрала себе своего князя. Храня поэтику варварских - языческих повестей [см. М.И.Стеблин-Каменский "Валькирии и герои", "Известия АН СССР", лит.сер., т.38, №5], Муромская Легенда – это легенда «феминистическая»! Она подобна песням «Старшей Эдды» - с поправкой, что Феврония, по-мужски, не впадает в ослепление, оставаясь проницательной, - являющимся более повестями о Брунгильде и Кудруне, нежели о Зигфриде и Гьюкунгах. И великий русский ученый верно соотнес ее с Бургундской, а не с христианизированной Валлийской Легендой [Ф.И.Буслаев «О литературе…», М., 1990]!

В следующий год, на кровавом пикнике 20 июля в Исадах, где собрались на сейм рязанские князья, Глеб и Константин Владимировичи - ставленники Всеволода Бол.Гнездо и его победившего старшего сына, совершили преступление, подобное Святополкову, предательски убив братьев - родного Изяслава, двоюродных - Кир-Михаила Всеволодовича Пронского, Святослава и Ростислава Святославичей, дядю Романа Ингоровича, вместе с их боярами и придворными. Уцелел лишь не поспевший на сейм Ингварь Ингорович, герой «Повести о разорении Рязани», - «бо не приспело время его» – как, словами евнг.Иоанна(гл.2), пишет Новгородская I летопись(НПЛ) [ПСРЛ, т. 3-й, с.58], - да Муромские князья. О них под этим годом не сообщается, и, видимо, они по-братски не пытались переделить уделы, под предлогом низвержения сюзерена. Их путеводной нитью - были дохристианские идеалы чести, кровного братства и плотской страсти, а не «верность, семья и любовь».

Войны 1214–1216, битвы на Ишне и Гзе [см. там же, т. 15-й, с.336], гибель на Липице 9,5 тыс. суздальских ополченцев, помимо утонувших и умерших от ран (как сочли тела победители) [там же, с.322], объясняют бессилие суздальских городов пред Батыем. В них было выбито и не смогло восстановиться (подкошенное мором 1230 г.) мужское население. Богатырей же, по «Сказанию…» о них, цитируемому Тверской летописью [там же, с.338], в 1219 увел в Киев, под руку властвовавших там Смоленских князей Мстислава и Владимира, Алеша Попович. Их пированье с стольно-киевским князем продлилось лишь 5 лет…

Натиск варваров на Суздальскую землю сразу усилился. В т.г. волжские булгары разоряют Устюг. Возвратив в 1219 княжение, младшие Владимирские князья предпринимают срочные меры по возрождению земли. Георгий, ожидая ударов с Востока, ставит крепости Юрьевца Повольского(Мал.Китеж) и Ниж.Новгорода. И здесь мы вновь видим честь имени Давида-Петра: Ярослав Всеволодович, не имевший дочерей, в 1226 сговаривается о выдаче своячницы замуж за Ярослава Юрьевича, внука Давида Муромского, хотя княжичу едва исполнилось 10-12 лет [там же, с.345; т. 20-й, с.154; т. 33-й, с.65] (такие династийные браки, первые годы фиктивные, практиковались).

Это была единокровная сестра св.Феодосьи - матери Александра Невского, внебрачная дочь Мстислава Удатного Торопецкого (законные ее сестры, Мария и Анна, были замужем). В т.г., отражая с Переяславльским князем набег литвы на Сев.Русь, погиб Давид Торопецкий. Так летописание Смоленских князей, ведшееся в Торопце, попало к низовским летописцам (остатки его есть также в Псковской летописи) [там же, т. 5-й, вып.1, с.11; вып.2, с.с. 77-78]. С приданым племянницы Давида летопись ушла в Муром. Ярослав Муромский в 1248 г. выдает дочь за сына Василька Ростовского [там же, т. 7-й, с.150]. И записи, соответственно, попали в утраченную Ростовскую летопись, откуда кратко цитируются в Москве - в частной летописи, ведшейся Василием Ермолиным [там же, т. 23-й, с.72], подробно в Своде 1518 года царских книжников (Львовская и Тверская летописи). Видимо летопись включала родословец, называвший происхождение княгинь: мы увидели зримое воплощение того фантастического пути, что вменен св.блгв.кн.Георгию, в его неутомимой строительной деятельности, в «Летописце града Китежа» - первом русском «историческом романе», загадочно промолчавшем о столичных градах Владимире и Суздале. Начав путь в Верховской Руси (Новгород и Псков), он поминает Москву, Переславль, Ростов, Муром, волжский причал Ярославля, Великий Китеж [Сиренов, с.с. 170-171]… Записи - не соотносились с летописанием исторического ГеоргияIII, потому Суздаль, вместе с стольным Владимиром, из каталога выпали.

Мономашич Иван Грозный не зря паломничал к мощам Петра и Февронии в авг. 1552 года, пред отбытием в Казанский поход, молился Муромским князьям - как «своимъ съродникамъ»! Названная торопецкая боярышня, землячка оруженосца Александра Поповича, став Муромской княгиней, соединила младшую линию Черниговских князей - с потомками Владимира Мономаха и Мстислава Великого. Именно от нее, после гибели в 1230-х старших Муромских князей, происходят фамилии князей Волконских [«История родов русского дворянства», 1991, с.292], дворян Овцыных и Володимеровых. Вот и говори теперь о святости брачных кандалов!..

***

В 1219 войско Низовской Руси, ведомое Святославом Юрьевским, идет в страну булгар. В нем идут Муромские полки, водительствуемые сыном Петра - Святославом, и Олегом Юрьевичем Муромскими. Полководцы вернулись с триумфом, в их честь во Владимире три дня шел пир, им воздавалась «честь великая …також муромским князем и воеводам» [В.Н.Татищев «История Российская», т. 1-й, с.84], - отметил Татищев. Так вновь мы увидели цитату из «Муромской топографии», ибо Ярослав, младший брат Георгия, и Василько Константинович Ростовский, его племянник и воспитанник, участвовавшие в кампании, здесь даже не упомянуты.

Возраст списка Татищева, включившего летопись и какую-то повесть, «многими баснями, и не весьма пристойными наполненную» [там же, с.125 (эпизоды с Февронией на реке?)], можно оценить. «История града Ростова» - другой его источник, в очень старом (ХV в.) бумажном списке, р-н Калязина (основан в 1630) поименовывает по бывшему там Холопьему городищу (ХI в.) [там же, с.84]. Муромский манускрипт называет ориентиром Калязин монастырь [там же, с.125], возникший в сер. ХV в., тоже не зная о городе.

Я думаю, летопись, включенная в «Муромскую топографию», и была некогда источником повести. Поэтому в ней не отражается эпизод 1169 года, сохраненный летописью Устюжской (в обеих ее редакциях), бывший первопричиною нападения на Муромских князей змея-оборотня. Повествователи эпохи Пахомия Серба и Ермолая Еразма любят, на грани кощунства, сюжет с великим согрешением героя, искупленным глубиною покаяния. В те века биография Андрея Боголюбского уже была освещена культом благоверного кесаря, вместе с сопричастными его биографии эпизодами. Но муромские хронисты умолчали об эпизоде 1169 г. Так м.б. в древнем первоисточнике. Провинциальное же происхождение Муромской Легенды, противоречившее новгородской и чуждое суздальской традиции, вызвало недоверие к ней московских книжников, и до эпохи ВасилияIII и ИванаIV, когда возникает общерусское самосознание, ее герои оставались местными.

Потеряв на Светлую неделю 1227 г. Святослава, как пишет Лаврентьевская летопись (ультрамартовский стиль): "В лето 6736. Умре сын Давыдовъ Муромьскаго, месяца апреля Святыя неделя праздныя. Тое же недели преставися и самъ Давыдъ Муромский, в черньцих и въ скиме" [ПСРЛ, т. 1-й, с.450]. Это считалось трагедией. Ранее, в лето 6683-е, так же хоронил наследника – княжича Глеба Андрей Боголюбский, погибнув от рук заговорщиков спустя 8 дней. Воскресенская летопись: "Преставися князь Давидъ Муромъской въ черньцехъ, а по немъ седе на Муроме сын его Юрьи, а по Юрье седе на Муроме сын его Ярославъ, а у него были два сына Юрьи да Василей" [там же, т. 7-й, с.244]. Татищев уточняет, что смерть Давида наступила в скорби, год спустя [Татищев, т. 3-й, с.221]. Поэтому - скорбя по первенцу - и приняли схиму его родители, так и не отрекшиеся, чего требовал монашеский устав, друг от друга. Варварская – родовая мораль ставит кровные узы выше духовных (брачно-тАинственных) и плотских! Она являема, напр., исторической песней «Авдотья, жена-рязаночка» [«Былины», Учпедгиз, 1937, с.с. 166-170]. И в 1228 г. Суздальскую землю покинула сестра умершего княжича – Евдокия Давидовна, отпущенная Юрьевским князем, наделенная многими дарами [ПСРЛ, т. 1-й, с.450], приняв постриг 24 июля, на день св.братьев Бориса и Глеба, в Муромском Борисоглебском монастыре. Становясь инокиней, Авдотья Юрьевская «отпускала» мужа, давая право на женитьбу церковным чином. Она действительно любила его - потому не пыталась его связать путами поповских «таинств», взиравших на супружество, как на «меньшее зло». Но, судя по родословцам и синодикам, в новый брак 30-летний князь не вступал [см. А.В.Экземплярский «Великие и удельные князья Северной Руси…», 1998, с.22]. Это – западный образ мысли Юрьевской четы. Восточно-христианский обычай, полагая человека «похотливым животным» (по Аристотелю), требовал от вдовца новой женитьбы, затем, дабы не «распалялся» (это причина многочисленности браков Ивана Грозного: цариц травили княжата-заговорщики). И полугрек Всеволод, отец Святослава, уже немолодым, похоронив в 1206 г. любимую им, судя по прочувственным отзывам в летописи, Милославу Чешскую, 7 лет пролежавшую в параличе, спустя 2 года женится вновь… Евдокия и Святослав звали своего сына Дмитрием, по-европейски, без мирского русского имени (как было принятого от св.Владимира), а дочь – Болеславой, по-западнославянски.

В 1228 Святослав Всеволодович получает фамильный домен потомков Владимира Мономаха - Переяслав Русский. Но в своем уделе Юрьеве-ПольскОм - в память о прожитых там летах, им в 1229 закладывается чудный, по-язычески пышный, покрытый райским резным узором Георгиевский собор (старая церковь стояла на ином месте), по образцу Богородичного Суздальского, а возможно, что и Муромского - перестраивавшегося в нач. ХIII в. (ибо Владимир-Павел хоронится в старой церкви Христа) [«Троицкая летопись», 1950, с.287]. Впервые на Руси, собор не имел хор, прибежища знати и свиты, а только маленькую, «интимную» ложу, назначенную для князя с семьей [Н.Н.Воронин «Памятники Владимиро-Суздальского зодчества», М.-Л., 1945, с.72]. Он возведен с личным участием Святослава, своею рукой резавшего узор, казалось, собрав воедино все достижения русского зодчества, всю русскую «святость в образах». Впервые, в нем появились изображения восточных (когтистых) кентавров - символ неудержимой страсти, держащих в руках зайцев (фольклорный образ жениха, также явленный в повести о матушке Евдокии Муромской) [«Изборник», с.456]. Алтарные апсиды украсил пехлевийский орнаментальный мотив - трилистник с вписанным сердцем, перехваченный лентою Митры. На родине смысл его забыт после мусульманского завоевания, ученые его раскрыли недавно, это был символ воскресения («вечного возвращения», - как дипломатично говорит Л.А.Лелеков в статье атеистической эпохи) [Лелеков "Искусство Древней Руси в его связях с Востоком"\ "Древнерусское искусство…", М., 1975]. А на Руси его знали, использовав только в орнаментировке жертвеннических и алтарных апсид. Будете в Юрьеве - взгляните на Георгиевский собор, памятник любви, послуживший образцом для 1-го каменного собора Москвы, творения московского первосвятителя Петра (увы, радикально перестроенного Аристотелем Фьораванти - по образцу Владимирской церкви, по капризу Вел.князя).

Георгиевский собор в Юрьеве-Польском Владимирской области.
08 Июня 2006 г. (Фото: Сивицкая Анна)

В древних святцах князь Святослав Всеволодович (+ 1252) и его сын Дмитрий (+ 1269) местночтимые юрьевские святые [Карамзин «История…», кн. 4-я, прим.83]. Память их чтится на день Собора Владимирских святых(23 июня) – другого Купальского предания Руси [В.Л.Комарович «Китежская легенда», Л., 1936, гл.1], соединяемого с Муромской Легендой(25 июня) не только оперой «Сказание о невидимом граде Китеже», но и святцами - днем Ивана Купалы(24 июня).

…В том же 1227 состоялся поход на мордву Владимирского войска. В нем ходила и Муромская дружина [ПСРЛ, т. 1-й, с.452], но вел ее уже младший сын Петра, Юрий Давидович. Он вновь водит муромцев в крестовые походы на агарян - в 1229, в 1232 годах [там же, т. 18-й, с.с. 53-54]. Пал он в 1237, как мы писали, в самой первой битве с татарами муромо-рязанских князей - на реке Воронеже, единственной битве, где врагу нанесся весомый урон. Верно определив, как мало значимы крепости пред многочисленным врагом, обращаясь в ловушки, князья выступили навстречу татарам. По монгольским летописям, здесь, в походе на города Пронск и Бел («Арпан» и «Ике»-град) [Рашид-ад-Дин «Сборник летописей», т. 2-й, с.с. 37-38], - а не под Коломной, как фантазируют историки, - получил смертельную рану Кульхан, младший сын Тэмуджина, старший среди Чингизидов, участвовавших в Русском походе. Это возможно было лишь при прорыве монгольского фронта, позади которого стояли военачальники. Здесь «Повесть о разорении Рязани» не лукавила: «И поидоша против нечестиваго царя Батыя, и сретоша его близ придел Рязанских, и нападоша на нь, и начата битися крепко и мужественно, и бысть сеча зла и ужасна. Мнози бо полки падоша Батыевы…» [Лихачев, 1947, с.290]. Не решаясь осаждать «злой город» Зарайск (Новгородок-на-Осетре) татары свернули с Веневской возвышенности к Рязани [см. Кузьмин, с.161], пойдя на Коломну по льду Оки: «князи же Рязаньстии - Гюргий, Инъгваровъ братъ, Олегъ, Романъ Инъгоровичь, и Муромьскыи, и Проньскыи, не въпустяче къ градомъ, выехаша противу имъ на Воронажь» [ПСРЛ, т. 3-й, с.74]. «И сотвориша съ ними брань, и бысть сеча зла, и одолеша безбожнии измаилтяне, и бежаша князи во грады свои» [там же, т. 10-й, с.106]. «И начаша воевати Татарове землю Рязаньскую, и грады ихъ розбивающе и люди секуще и жгущее, и поплениша ю и до Проньска» [там же, т. 18-й, с.55]. В древних хрониках здесь стоял мартирий воина-мученика Олега Муромского, изъятый из летописей Владимирскими и всея Руси митрополитами и их паствой, властвовавшими по бусурманским ярлыкам, однако фрагментарно сохранившийся в «Повести о разорении Рязани» (после отпадения Мурома в ХIV в. подменившей его имя именем Олега Красного). Разорванная лакуной фраза в летописи продолжается: «…И приидоша окааннии иноплеменници подъ столныи ихъ городъ Рязань месяца Декамвриа в 6, и острогомъ оградиша ю. Князи же Рязанстии затворишася въ граде съ людми, и крепко бившееся, и изнемогша. Татарове же взяша град ихъ Рязань того же месяца 21 и пожгоша весь, а князя великаго Юрья убиша и княгиню его, и инех князеи побиша.

…Потом же поидоша татарове на Коломну» [там же].

*Судя по содержанию «Висрамиани» и «Витязя в барсовой шкуре», в античном протографе «Повести о Тристане» их не было.

4.

Окончание.

Петр и Феврония Муромские и Валентин Интерамнский

Мы проследили земной путь Петра и Февронии Муромских [«Минуты Века», №№ 5,7,9\ 2012].

Теперь рассмотрим вопрос, может ли св.Валентин Интерамнский, по православному календарю почитаемый 30 июля, а по латинскому 14.02, быть покровителем «Дня любви, семьи и верности», возгретого в 2008 президентской четой, - именно в русской традиции, оправдана ли борьба радетелей нравственности - с «валентинками»?

Вопрос кажется юмористическим, но лишь на первый взгляд. В ХV веке решался вопрос, обратится ли языческое Литовское княжество, завладевшее 3\4 древнерусских княжений и имеющие русскую на 9\10 династию - по женской линии идущую от Полоцких князей [«История родов русского дворянства», с.31], в русскую веру, или в польскую – католическую? Это определяло: пойдут ли путем Греко-великорусской, или же Западной цивилизации земли Белоруссии, Прибалтики, Польши, Украины. К первому пути клонили все факторы. Кроме одного. Польская знать уже усвоила светскую христианскую культуру - латинскую, хотя весьма провинциальную, но конкурентоспособную перед варварской. Героические сказания «древнейшего сказания Европейского человечества» - как назван архетип протографа «Илиады» учителем А.Ф.Лосева Тадеушем Зелинским [Ф.Зелинский «Соперники Христианства», гл. «Елена Прекрасная»] - могли быть переложены на язык христианских повестей о Зигфриде, Артуре, Тристане. На Руси же гражданская христианская культура, сколько-нибудь привлекательная для обращаемых, в ХIV в. была Православною церковью вытравлена [см. Хорошев, с.79]. Не только идеалом (порождаемым асоциальным византийским индивидуализмом), но и вообще единственной фигурой, достойной «спасения», стал считаться «умерший для мира» монах. Если в Х веке св.Владимир вывозит из побежденного Корсуня римскую имперскую квадригу и статуи греческих богинь, украсив трофеями Киев – поставив их на Рыночной площади, о чем в ХII в. гордо напишет летописец Выдубицкого монастыря, то после эпохи татарско-византийского Ига, в веке ХVII - св.Митрофан Воронежский требует от Петра Алексеевича демонтировать дворцовую ренессансную скульптуру, как «языческих идолов», и царь покорно подчиняется суеверию просвещенного епископа…

Как результат клерикального одичания Руси ХIV века, Великое княжество Литовское, Русское и Жмудское, чья знать была русской, чьим государственным языком был русский язык(!), необратимо разойдясь с Великороссией культурно, объединилось с Польшей и скоро превратилось в католическую страну. Граница Русской цивилизации с Дуная была отброшена к Вязьме.

Древнерусских любовных повестей наши книгохранилища, в отличии от западных, не сохранили, ибо это - не считая архива МИД – архивы исключительно епархиальные и монастырские. Мы можем лишь представлять жанровое различие агиографических повестей со светскими, по поздним спискам рассказа об одном и том же событии, сделанным на Руси в этих жанрах (напр., рукописная повесть конца ХVI в. о Варламии Кольском и старина о нем же – русское предание о «Летучем Голландце», известное даже норвежцам, но записанное лишь в ХIХ в., уже полузабытым, сложенное раньше повести - прежде того, как на Керети объявился протопоп, искупивший подвижничеством грехи, но песнью всё еще уподобляемый Антихристу).

В ХIV, ХVII, а особенно в ХIХ – ХХ веках, когда церковное миросозерцание проникалось мироотрицающим богомильским сектантством, в монашеском скриптории и не могло копироваться ничего подобного.

В ХV-ХVI, по-видимому, м.б. иначе: от этого времени дожил до 1812 г. Мусин-Пушкинский сборник, кроме «Слова о полку Игореве», включивший также «Еллинский летописец» и «Девгениево деяние». Но в тот век пергамент был вытеснен бумагой, а фонды манускриптов на бумаге описаны лишь в малой доле. Гипотезы, выстраиваемые на материалах эпических песен, былин и сказок, неизбежно останутся гипотезами, т.к. фольклористика молодая наука, а реконструировать дружинный рассказ, бытовавший в ХI веке, по записям песен и сказок, от мужиков века ХIХ, невозможно [Д.С.Лихачев "Человек в литературе Древней Руси", М., 1970]. Известно, что имена простонародья перестали быть чисто языческими после ХIII в. И если, напр., героиня носит имя Василисы Премудрой (это калька с греческого титулования: басилина Медея), то значит, оно было воспринято из какого-то переводного византийского источника ХIV века. Но русская фольклорная сказка, как и былинный рассказ времен татарщины о новгородском боярине Ставре Гордятиче, отстоят от Еврипида так далеко, что невозможно судить о промежуточных средневековых книгах, византийских и русских, равно утраченных.

Мы имеем лишь косвенные указания. Скажем, град Свияжск, в 1550 поставленный пред Казанью, как форпост, перед решительным наступлением на нее, был освящен 30 июля – на день св.Валентина. И Казанский Летописец, воспроизводя из «Троицкой повести» о покорении Казани [см. «Библиотека литературы Древ.Руси», т. 10-й] 3 чуда 1552 года - предвозвестивших русским воинам успех, дополняет их 4-м чудом, явленным в 1540-х, на месте будущего Свияжска. Он сочиняет(!) этот эпизод – по тому шаблону, что был задан дохристианской Черниговской Легендой [МВ № 3(199), с.7] – древнерусским изводом «древнейшего сказания европейского человечества» [см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2010/letter_0030.htm, ч. 2-я].

Но в древнерусской литературе есть роман, сохранивший нужное нам указание. Это памятник знаменитый! Он был издан Д.С.Лихачевым [«Повести о Николе Заразском», ТОДРЛ, №7, 1947 г.] и включен в серию «Литературные памятники» [«Воинские повести Древней Руси», М.-Л., 1949].

***

Разбираемый далее вопрос, обычно, «политкорректно» не рассматривался вовсе. Дело в том, что наши летописи, откуда извлекается для публикации в литературных сериях большинство повестей, – это источник, проходивший строгое цензорское сито. Архивский сборник (Архива Посольского приказа - МИД), сохранившийся в копии 1460-х, включил «Иудейский Хронограф» (хронограф с переводом Иосифа Флавия), переведенный ок. 1262, и Переяславльскую летопись. Хотя она зовется «Летописцем Русских царей» (два списка 3-й\4 ХV в., 2-й сохранился лишь до статьи 907 г.), а соединена с хронографом после 1262, повествование завершается 1214 годом (далее Владимирские князья были изгнаны в Городец). Летописание в 1220 – 1246 д.б. вестись возвратившими столы князьями (в 1246 году князь перестал быть царем, став подручником Монгольского Улуса). Оно было! Рассказ о разорении, наряду с Муромом и Гороховцом, в 1239 году и Городца Волжского, цитированный нами в гл.1-й, дан только Львовской, Тверской и Холмогорской (в сокращении) летописях. Источником был несохранившийся Свод 1518 г. (впрочем, конспективно и в иной редакции, это же говорит Рогожский Летописец: начало ХV в.) [ПСРЛ, т. 15-й, с.29]. Он использовал, наряду с Переяславльской, великокняжескую летопись, причем более исправную [Милютенко, с.47]. В другом его низовском источнике, в Ермолинской летописи 4-й\4 ХV в. такой дописки нет, в ней название Городца, по-видимому, из перечня сокращено, сочтенное лишним (он уже назывался в перечне 6745-го лета): «…Татара тогда Мръдву взяша, и Муромъ, и Гороховецъ, градъ святыя Богородица Володимерьская. И бысть пополохъ въ всея земля золъ, не ведяху ся, кто камо бежаше» [ПСРЛ, т. 23-й, с.77]… Еще уникальное чтение Свода 1518 г. - рассказ о женитьбе Ярослава Муромского в 1226, деянии Ярослава Переяславльского, помянутый в гл.3-й, тоже, видимо, взят из великокняжеского источника того века. Эта летопись, бывшая одним из источников «Китежского Летописца» (вместе с источником типа Сб. №154 Синодального собрания), существовала в нач. ХVI в.. Но великокняжеские посольские книжники ХV века ее игнорировали!

В «Повесть о битве на Калке» из Ипатьевской и НПЛ (летописей 1292 и 1234 годов) – сложенную ок. 1225 г., почти одинаковую и, как указывает ремарка в Ипатьевской, в летописи интерполированную [там же, т. 2-й, с.778], введена цитата Мефодия Патарского. Хронист о татарах риторично говорит, как об "языцех незнаемых". Это принимают за чистую монету. Но, прочтя писавшийся ок. 1245 г. на Волыни, где князья не зависели от Хана, рассказ Ипатьевской летописи, мы увидим, что о делах на Дал.Востоке летописец знает. Он осведомлен о войне Улуса с Тангутской империей в 1220-х, о смерти предводителя монголов, наступившей в походе на Тангут. Зная о разбойничьем происхождении Тэмуджина, Чингиз-ханом избранного, он противопоставляет ордынского атамана аристократам с ханскими титулами, не употребляя его имени с царским суффиксом [там же, с.745]. Это именно противопоставление плебею знати: рассказывая об ордынском богопочитании, он называет титул царя-первосвященника: "…Обладаемы дьяволомъ, скверныя ихъ кудешьсныа бляденья! Чингиза, канова, мечтаныа скверная его [ханово скверное колдовство], кровопролитыя многиа, многиа его волъжбы! Приходящая <к ним> цесари, и князи, и вельможи - Солнцу и Луне [т.е. Небу, но не христианскому], и Земли-Дьяволу, и умершим въ Аде оцамъ ихъ, и дедомъ, и матерямъ - водяще, около куста, - поклонястися им. О, скверная прелесть их!" [там же, с.806].

О войне Чингизовой Орды с племенами Вел.Степи, крайними из коих были половцы [см. Л.Н.Гумилев «Поиски вымышленного царства», гл.7-8], на Руси знали, сочувствуя соседям - жившим родовым строем и крестившимся в Православие, против ордынских банд, где кровавые жертвы Матери-Земле соседствовали с ересью Нестория. Но этого мы не прочтем в ранних великорусских летописях. То, как благоверные князья и блаженные архиереи получали ярлыки на княжение и иммунитет (чем не современная картина?), кланяясь идолищам работорговцев, не живописалось в официозных источниках – летописях и житиях. Потому, известия Ипатьевской летописи являются в великорусских манускриптах лишь после низвержения Орды. Потому, дошел лишь один древний список этой летописи (псковский, 1410-х годов), прочие, хотя передают редакцию нач. XIV в., списаны в XVI - XVIII веках. И поэтому, почти не осталось летописных манускриптов века XIII, хотя ни Новгород, ни Белоозеро, ни Смоленск татарами не разорялись.

Как говорилось, в НПЛ внесена та же повесть о битве на Калке, что и в Ипатьевскую. Но пояснений о татарах в ней уже нет. 1-я часть Синодального - единственного списка старшего извода НПЛ, была списана с первоисточника ок. 1250-х. Хроника обрывается на лете 6743, дате Вел.Курултая, собравшегося в Монголии летом 1235, где принято было решение о войне против половецких союзников в Европе: Булгарии, Руси и Венгрии. Окончание летописи тогда - в эпоху подчинения владимирско-новгородских князей ханам - было изъято. Что говорилось в источнике рукописи НПЛ(С), как он повествовал о татарском нашествии, о поездках князей в Орду, мы не знаем.

Рассказов НПЛ о татарских послах, о бегстве Рязанского епископа, о взятии Торжка нет в Лаврентьевской и Троицкой летописях, в Владимирском Летописце, имевших с Симеоновской общий протограф XIV века. Но в Симеоновской летописи протограф выправлен по новгородскому источнику. И он приобрел типичные его выражения: сравнение татар с саранчою («аки прузи»), парафраз строки Овидия «железом и огнем», любимой новгородцами («овых рассекая мечами, а иных стрелами состреливая, а иных в огнь вметывая») [ПСРЛ, т. 18-й, с.55], сообщения о Рязанском владыке, о Торжке. Но зачин рассказа Синодального списка - о «жене-чародеице» [там же, т. 3-й, с.74], возглавлявшей посольство Батыя, протограф не перенял (нет этого и в «Повести о разорении Рязани»), как и ошибку НПЛ в датах 1238 г.. Он использовал неизвестную ныне редакцию - сближающуюся с «Повестью о разорении Рязани». Она тоже любит эти «новгородские» парафразы: «Батый царь дохнув огнем от сердца мерскаго, вскорЕ повеле Олга ножива на части розняти. …Придоша погании ко граду, ови со огни, а инии с топоры и топорки, …и княгиню Агрепену, матерь великаго князя, <и> сноху его, с протчими княгинями, - мечи их секоша, а епископа и священическый чин - огню предаща» [Лихачев, 1947, с.с. 291-292 (Академический список)]. Увидеть эту утраченную новгородскую летопись можно в Летописи Авраамки, начало которой ведется по двум новгородским летописям – с ультрамартовским (НПЛ) и мартовским исчислениями новолетий, от чего многие сообщения, излагаемые лишь конспективно, дублируются [см. напр.: ПСРЛ, т. 17-й, с.с. 49-52]. По-видимому, эту же летопись – новгородскую 1-й\2 ХIII века, с мартовским стилем - использовали сводчики Софийской и Тверской летописей, Рогожского Летописца.

Возобновлено новгородское летописание лишь спустя 3 поколения. 2-я часть НПЛ(С) рассказывает о событиях позже 1234, но известий о Батыевой рати, после разорения ею Торжка и ухода из границ Новгорода, летопись лишена. Она путает дни, называя чтв. 05 марта 1238, дату падения Торжка, средохрестной средой и днем памяти мч.Никона [там же, т. 3-й, с.76]. Его память - 28 сентября, среда в 1237 году. В ветхом источнике НПЛ(С) был пробел между 2 разными, по-разному обозначенными датами. Реплика в рассказе НПЛ о Коломенской битве: "москвичи же побегоша, ничегоже не видевше" [там же, с.75], - при оценке значения Москвы в XIII и в XIV веках, - говорит, что рассказ писался не ранее 2-й\4 XIV в. [Кузьмин, с.159]. Поэтому, напр., вместо канцелярской справки, типичной летописям, о Невской битве 1240 г., неизвестной в зарубежных источниках(!), НПЛ повествует речью богатырского сказания, явно устного происхождения. Рассказ ее о разорении Рязани цитирует слова свидетеля, чье Сказание бытовало в Муромо-Рязанской земле [там же, с.168]. А летописания за те годы - у хрониста 1330-х годов не было!

Провалом в летописании столичных городов объясняется молчание общерусских летописных кодексов о героях средневековой русской литературы - Коловрате, Федоре и Евпраксее Зарайских, Александре Поповиче и Тимофее (Добрыне) Никитиче, о Февронии Муромской, иных героях ХIII века, известных из лишь из беллетристики (часто копировавшейся).

Но значение лета 1235 года во Всемирной истории - древнерусские литераторы хорошо знали. В Хронографе 1599 г. и некоторых иных хронографах [«Русский Времянник…», М., 1820] - повести о Николе Зарайском хронографической редакции, знакомые нам [«Воинские повести Древ.Руси», 1949, с.23 и дал.], стоят в непривычном сопровождении. Их перебивают, показывая, что в прошлом сюжеты тоже примыкали к Зарайскому циклу, повесть о Липицкой битве, повесть о битве на Калке - рассказывавшие читателю хроники, кем были древнерусские храбрЫ (богатыри), почему они некогда собрались в Стольном Киеве и как перевелись, погибнув на Калке, повесть о битве на Сити, где погиб Вел.князь, а также главы «О разорении Москвы» и «О разорении Владимира», - показывая, что древние редакции «Повести о разорении Рязани» - были шире теперешних.

Венчая главу «О Евпатии Коловрате» [там же, с.26] перечнем суздальских городов, разоренных Батыем «невозбранно» после гибели рязанского вельможи – земляка Добрыни Рязанича (павшего на Калке), последнего храбрА Русской земли, хронографы нежданно раскрывают нам число «14 городов», упоминаемое в летописях (завершение статьи лета 6745-го). В них, начиная с Лаврентьевской, перечень нигде не дан полностью, названа лишь часть удельно-княжеских столов. Здесь же мы видим источник исходный [см. http://www.zrd.spb.ru/letter/2012/letter_0025.htm ], – перечень, составлявшийся в ХIII веке, подтвержденный археологами [В.В.Каргалов «Народ - богатырь», 1971, с.126], первичный перед летописными конспектами, достоверно показавший путь татарских корпусов: разделившихся после взятия Переславля - пойдя вверх (Батый) и вниз (Бурундай) по Волге. То же рассказывают татарские летописи [см. Ю.К.Бегунов «Александр Невский», 2002 или 2010]. Важно, что источник, внесенный в хронографы, был светским - он венчал воинскую повесть, рассказывавшую о подвигах богатырей.

По манускриптам ХVI–ХVIII веков, о тех мирских муромо-рязанских сказаниях, что ныне утрачены, но, согласно Д.С.Лихачеву, повлияли на эпос прежде «циклизации» сюжетов вкруг великого стола Киевского (ХV век) [Д.С.Лихачев «Культура Руси времени…», М.-Л., 1962, с.114], - передав былинам имя княгини Апраксы, - можно лишь строить догадки. Но осталось косвенное указание, нужное нам.

Зарайская Легенда, подобно Муромской Легенде, складывалась как Купальское предание – предание о «Невидимом Граде», объясняя, почему татары, пойдя к Москве вдоль Оки, миновали реку Осетр, не разорили Осетровский городок. К этому имелись исторические основания. «Книга глаголамая о российских святых…» - каталог местночтимых святых, составленный прежде 1670-х (в нем числится св.Анна Кашинская, в те годы деканонизированная никонианами), называет возраст «единолетнего» княжича Иоанна, сына Федора Зарайского [Буслаев, с.268], погибшего зимой 1237: ему шел 2-й год. Встреча его отца с царевной Апраксой - рассказ о чем, хотя в древности вдохновлял певцов былин [см. В.А.Келтуяла "Курс истории русской литературы", 1913, ч. 1-я, с.700], ныне утрачен, так получает дату - 1235 год, год Вел.Курултая в Монголии, где принято было решение о походе на Русь. Прозвище же «Постник» (оно не связано со св.постником Иоанном) говорит о рождении в Великий пост: на прочие посты тогда на Руси внимания не обращали. Зачат был княжич - около Летнего Солнцеворота, рождества Иоанна Предтечи лета 6743-го.

Такому сказанию отвечало и положение Предтеченской церкви - соборной в Осетровском городке (Зарайске), и реальная биография князя Федора, Евпраксеи-царевны (то бишь, княжны из греческого рода Комнинов)* и княжича, погребенных в ее паперти.

Крестильное имя Ивана в Древ.Руси не считалось княжеским (как Георгий, Василий, Александр и т.п.).

Но иногда, уже с ХI века, его давали, и тогда князь именовался по нему, даже минуя мирское славянское прозывание** [генеалогические таблицы см.: Соловьев, с.736 и дал.]. Как следует из доступных нам биографий, под покровительство Предтечи княжич ставился, когда соединение родителей либо рождение ребенка было событием экстраординарным. Иваном нарекли сына Олега Святославича (Гориславича), женившегося на греческой патрицианке, чудом уцелев (заступничеством Владимира Мономаха) после резни его братьев - гибели Глеба и Романа, бегства Панкратия-Ярослава с матерью на ее родину, - и коротая дни в ссылке на о.Хиос, без надежды на освобождение***. Также: сына Василька Теребовльского - зачатого отцом, видимо, после ослепления (является на страницах летописи он лишь в 1120-х, скончавшись в 1141 г.); последнего сына Всеволода Бол.Гнездо, рожденного княгиней Марьей, уже разбиваемой параличом; сына Всеволода Мстиславича - женившегося на дочери Николы Святоши спустя 17 лет после пострижения тестя в Печерские иноки (иначе говоря, до знакомства с сыном Вел.князя Киевского, черниговскую княжну - великовозрастную невесту не удавалось «пристроить» даже за боярина). Это не противоречит общеевропейской традиции, напр., именно к Иванову дню приурочены экстраординарные события «Нюрнбергских мейстерзингеров» Р.Вагнера.

Священники Никольского храма Зарайска - «оцерковив» предание, оторвали его от соборной Предтеченской церкви - связали со своим образом Николы, по их утверждению, направлявшего события. Но при этом, устраняя языческие ассоциации летнего солярного празднования Купалы – Марены (т.е. дня «любви и смерти»), они привязывали его к дню христианского святого Валентина Интерамнского (30 июля) - небезызвестного ныне, когда с ним начали бороться «патриоты» из Кремлевской администрации (вменив покровительство любви и семье воинским споспешникам Петру и Февронии), датировав перенос Корсунской иконы в Осетровский городок по дню мч.Калинника - 29 июля. Так датируется празднование Николы Зарайского уже в Минее митр.Макария, дошедшей в гораздо старших списках, нежели Русский Временник и Рязанский сборник.

День перенесения Корсунской иконы Николы, начавший далее праздноваться как день рождества Мирликийского епископа (30.07), и должен праздноваться, как день «семьи, верности и супружеской любви». Если, разумеется, вас удовлетворяют те требования, что предъявлены были Николою – не только патроном моряков, но и защитником родных очагов, хранителем городских стен, ваяемым с мечом в руках (Никола Можайский; Никола Рязанский), - к своим избранникам… А иначе – не дерзайте воздвигать хулу на «космополита» св.Валентина!

Петр же и Феврония Муромские должны оставаться теми, кем они и являются, засвидетельствовав это перед Русской Историей: покровителями Русского воинства.

*Кроме Трапезундского «царства», созданного для свойственника из рода Комнинов грузинской царицей Тамарой, потеряв Цареградский трон, Комнины стали удельными подунайскими подручниками Галицких князей, с которыми тоже состояли в династическом свойствЕ. Связь рязанского фольклора с новгородским былинным эпосом осуществилась именно через галицкое посредничество, ибо герою былины «О женитьбе князя Владимира», усвоившей эпосу имя княгини Апраксы, вменилось имя Дуная - по ассоциации с именем воеводы Даниила Галицкого.

**Напр., Иван Ростиславич Берладник, первый русский князь-кондотьер.

***Нежданно наступившее, с переворотом Алексея Комнина в Царьграде.

Роман Жданович
 

Перепечатка материалов разрешена. Ссылка на газету и сайт обязательна.
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.