Ещё никогда евреи не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире
Димы Головкова. Надо сразу сказать, что в этот день Дима праздновал своё
50-летие, а сам он корнями уходил туда, откуда... В общем, был он еврей и черта
его оседлости, уже c утра проведённая тёщей, белела где-то в дальнем углу
комнаты, на расстоянии двух вытянутых рук от столов с запасами спиртного и
закусками. Там, в этом углу, стоял колченогий стул, на котором Дима и сидел,
печально наблюдая за происходящим. Вначале, конечно, он пытался возражать, на
что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не иудейская Пасха и,
если Диме что-то не нравится, он может сложить свои вещи на этот дурацкий стул и
идти к своему посольству, где его с удовольствием примут. Дима обиженно
замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про
антисемитизм, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов. А гости уже
собирались. Они шумно заходили, шумно отдавали пакеты с подарками Диминой жене,
шутили, смеялись и ещё более шумно рассаживались. Дима безучастно смотрел на всё
это, в его глазах плескалась боль всего Ближнего Востока, а губы беззвучно
шевелились. Тёща, заметив это, сказала, что Дима за всю жизнь не прочёл ни одной
строчки из Торы, что еврейских молитв он не знает, что с исторической родиной
его связывает лишь исполнение в пьяном виде "Хавы Нагилы" да эти вечно печальные
глаза и праздник начался. Диме выдали немного салата и жёстко прервали его
попытку прорваться к столам. В подавлении бунта активное участие принял Димин
друг Андрианов, специально приглашённый в качестве казака-антисемита и имеющий
большой опыт погромов в квартирах друзей-евреев. Вконец обидевшийся Дима затих в
своём местечке, осознав, что это и есть маленькое еврейское счастье, а гости,
наоборот, развеселились. После тостов за тёщу и жену пришло время песен.
Исполняли в основном произведения разудалых русских композиторов Фельцмана,
Френкеля и Фрадкина, казачий цикл Розенбаума и "Русское поле" из репертуара
Кобзона. Иногда в этот ряд врывались песни, которые давно стали национальным
достоянием России - "Сулико", "Четыре татарина" и "Хаз-Булат удалой". Вот во
время исполнения последней и произошло то, чего так опасалась тёща. Одного из
гостей, Савельева, так разжалобила фраза "Бедна сакля твоя...", что он
расплакался и незаметно катнул Диме бутылку "Русской" водки. Женщины в это время
находились на кухне, поэтому Дима подарок принял с благодарностью и залпом...
Когда через несколько минут тёща зашла в комнату, её взору предстала страшная
картина. Дима с пустой бутылкой водки стоял на столе и пел "Хаву Нагилу". Вокруг
плясали что-то похожее на кадриль гости, иногда подсказывая Диме слова и
напоминая мелодию. Тёща попыталась пресечь эту наглую жидомасонскую выходку,
но... Но её увлёк вихрь танца и спустя мгновение, заложив пальцы за
несуществующую жилетку, она лихо дёргала ножками.
Измученные шумом соседи вызвали милицию часа через три. Зайдя в квартиру,
милиция долго не могла понять, куда она попала. В большой комнате громко, на
непонятном языке спорили мужчины в шляпах. "На иврите говорят." - сказал
лейтенант Чернышов, знавший татарский. Ещё один мужчина - это был Андрианов -
вырезал из газет шестиконечные звёзды и обклеивал ими стены. Откуда-то доносился
голос тёщи - она обзванивала еврейские общины США и Канады, а из кухни лилась
печальная песня на том же языке в исполнении женщин. На вопрос о документах,
заданный главным милиционером, никто не ответил, лишь проходящая мимо с подносом
закусок чернявенькая девушка улыбнулась и сказала: "Шолом!". "Это она
поздоровалась" - перевёл лейтенант Чернышов и зачем-то добавил: " Татарский и
иврит очень похожи". Выяснив, что в квартире по-русски, и то с большим трудом,
говорит только Дима, милиционеры удалились, забрав его с собой. Пропажу
именинника никто не заметил и праздник покатился дальше. Тёща обзвонила все
континенты и, сидя у окошка, ждала переводы с материальной помощью по еврейской
линии, Андрианов обклеил звёздами квартиру и перешёл на лестничную клетку,
гости, узнав, кто именно пресёк безобразный геноцид по отношению к Диме, избрали
Савельева главным раввином и просили его заняться уже строительством синагоги. А
у подъезда, сжимая розы, стоял лейтенант Чернышов - чернявенькая девушка вместе
с подносом зашла в его сердце...
Время летело. Во дворе Диминого дома строилась синагога, "Мосфильм" снимал кино
под названием "Список Савельева", тёща занималась финансовыми вопросами мирового
сионизма, причём сионизм беднел, а тёща богатела, Андрианов обклеил звёздами все
близлежащие дома и деревья, лейтенант Чернышов… А лейтенант Чернышов,
влюбившийся, как оказалось, в жену Димы, убрал его в тюрьму, уволился из милиции
и работал на Андрианова, вырезая для него газетные звёзды. По субботам,
разумеется, он только молился, с ужасом вспоминая свою прошлую, несемитскую
жизнь.
Дима вернулся через 5 лет. Встретили его, как Мессию - все, кроме бывшего
лейтенанта Чернышова – зажгли старинные семисвечники ручной работы, купленные
тёщей на распродаже в «Икее», показали синагогу, фильм "Список Савельева",
шестиконечные звёзды на деревьях, детей, родившихся от него в его отсутствие и
дали самоучитель иврита. Диме многое не понравилось - не понравился бывший
лейтенант Чернышов, постоянно глазеющий на чужую жену, не понравились
архитектура синагоги, концепция фильма, сложный язык, свет от семисвечников и
непонятные скуластые дети. Он уставал от лиц еврейской национальности,
окружавших его, тосковал по славянам, которых полюбил в тюрьме, не понимал, о
чём плачет в своих речах Савельев и почему его надо называть "ребе", кто
запретил пить пиво по субботам и что в его квартире делает огромное количество
ортодоксальных иудеев из Израиля, если раньше заходили только русские атеисты с
водкой и подружками. Не изменилась лишь тёща - она по-прежнему боролась с
Диминым алкоголизмом, хотя им, алкоголизму и Диме, на двоих исполнялось уже 100
лет...
Ещё никогда русские не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в
квартире Димы Головкова. Сам Дима с утра сидел в углу комнаты на колченогом
стуле, на расстоянии двух вытянутых рук от столика со спиртным и закуской.
Вначале, конечно, он пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово
заметила, что у них здесь не православная Пасха и, если Диме что-то не нравится,
он может отписать ей свою долю жилплощади и уже таки идти в пивную, где его с
удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и
сказал, правда, какую-то фразу про антирусские настроения, за что тёща до
минимума уменьшила сферу его интересов, объяснив, что с русской нацией Диму
связывает лишь исполнение в пьяном виде "Калинки-малинки" да эти вечно
похмельные глаза. А гости уже собирались. Они тихо заходили, со слезами отдавали
открытки с видами Иерусалима Диминой жене и, повеселев, рассаживались. После
тоста пришло время песен. Исполняли в основном произведения печальных еврейских
композиторов Дунаевского, Шаинского и Богословского, еврейский цикл Утёсова, и,
разумеется, "Хаву Нагилу". Иногда в этот ряд врывались песни, которые давно
стали общенациональными - "Сулико", "Четыре татарина" и "Хаз-Булат удалой". Вот
во время исполнения последней и разжалобился ребе Савельев, расплакался и
незаметно плеснул Диме 15 грамм кошерной водки...
Илья Криштул
|