|
В церкви при кладбище в поте лица своего вкалывал
поп. Пять-семь минут на обряд отпевания – и подноси следующего. Какую
мзду брал он за сей обряд, узнавать я не стал, но стоящая рядом со
мной незнакомая дама определила поповскую услугу в пять тысяч рублей и
возмущённо произнесла:
– Прямо-таки конвейер какой-то! Подносят и относят, подносят и
относят. Нехудой бизнес!
И правда, поп отбарабанивал текст монотонно, с безучастным выражением
лица, как бы отбывая повинность. А ведь приобщал очередную грешную
душу к Христу, и приобщение это попы, неясно почему, нарекают
таинством. Быстренько отправив усопшего в мир горний, христов воин
брался за следующего мертвеца. Вредное, однако, «производство».
Впрочем, попам всё равно, они одинаково гребут: что с живых, что с
мёртвых. Вопрос лишь в том, насколько необходим и полезен этот обряд.
– Ай да работёнка, – по выходе проговорила та же дама, – начинаю
понимать, почему в семинарии лезут.
Южное кладбище огромно, как и другие скорбные места близ мегаполиса.
Как в городе, есть тут «проспекты», улицы и переулки; как в городе,
улицы имеют названия. Нашего покойника определили по адресу
Шестнадцатая Грушёвая улица, «дом» № 856. У закрытого гроба собрались
немногие родственники, друзья и знакомые, и после небольшой заминки
один из этих знакомых принялся мямлить речь:
– От нас ушёл… он был… несмотря ни на что… на работе он… по работе
показал себя… правда, просмотрели… недоглядели… упустили… не подали
руку помощи… – и «бу-бу-бу», «бу-бу-бу», опустив очи долу.
Публика явно томилась. Та же дама, почему-то выбравшая меня в
слушатели, шепотком спросила:
– Знаете, о чем все они думают, даже родственники?
Я посмотрел ей в подбородок.
– Они, слушая сей ораторский бред, вовсю уже мечтают: скорей бы вся
эта бодяга закончилась, да сесть за стол, да махануть
рюмку-другую-третью, да и что, интересно, на столе вкусного, да как
там новая вдова… Да и тут, смотрите, к вдове уже клинышки подбивают, и
не сказать, чтобы она сильно скорбела. Улыбается уже слегка.
– А может, это нервное?
– Да ну! Вот за поминальным столом увидите. Мне приходилось, по нужде,
бывать за такими столами. Очень я их не люблю. То же лицемерие, как и
здесь, но усугублённое спиртным, чуть ли не песни начинают петь. Но
это уже отголоски древности нашей. Про тризну ведь слышали?
– Как не знать: древнейший наш обряд погребения.
– На тризне такого лицемерия и в помине не было. Естественно, природно
вели себя предки наши. А тут нажрутся – и такое начинается!.. После
славословия (о покойнике или хорошо, или ничего – это кто ж такое
постановил!) пойдут тосты. Один, помню, подпил крепко уже, встал со
стаканом, да и забрякал: «Ну, давайте выпьем за нашу Матрёну
Трофимовну, хорошая была женщина, пусть земля ей будет пухом, пожелаем
ей крепкого здоровья…». Песни, говорю, поют, разве что не пляшут. А чё!
Душа-то наша широкая! Нет уж: ты встань у того же гроба, если умерший
был тебе не чужим (друг там, брат), да подними голову-то повыше, да
огляди друзей-товарищей, да резани, что думаешь и что они думают, но
помалкивают, да изрекай соразмерно отваге, а не мямли то, что
«положено говорить». Так, мол, и так, провожаем (имярек) и далее, как,
например, у одного замечательного писателя: «Се предлежит пред очами
вашими по телу старец, а по духу младенец, по уму хуже всякого
животного! Что означает толщина необъятного чрева его? Неужели
воздержание? Обрюзглые ланиты его?». И прочая, и прочая… И если дали
бы продолжать, напомни про великое пьянство его, про сотни
оприходованных им баб и девок, и отчего быть в человеке широте души,
коли бабы сами на шею вешаются… Вот вдова-то и не скорбит. Эх, «не
принято» таково-то… А закопают, так понаблюдайте, какое появится
облегчение на лицах, будто тяжкую ношу с плеч свалили. Да разве так
скорбят? Ведь радуются – не меня закапывают. Что говорить: есть места,
где утешнее быть зрителем, нежели предметом зрения.
А и я процитирую упомянутого писателя, творившего в XVIII-XIX веках:
«Лицемерие есть порок важный, и употребляющий оное увеселяет собою
демонов».
А всё потому, что христианские похороны самой своей сутью ужасны. Даже
за тысячу лет русские люди не смогли к ним привыкнуть, принять их, как
и другие чужеродные обряды, которыми буквально напичкана наша жизнь.
Был же у нас свой, родовой обряд Тризны, ныне уничтоженный. Тело
умершего возлагалось на костёр, называемый кродой, и душа его
возносилась, пополняя собою Вселенский Разум. Кто-то говорит, мол, нет
никакого такого вселенского разума, но так (не имея в виду
идеологических врагов) «рассуждают» невегласы – от неведения.
Суть закапывания тела в землю (вместе с душой!): у души нет сил
выбраться из подземного мрака, и она постепенно угасает в могиле,
умирает в тесноте и жуткой темени.
А какова цель уничтожения наших душ? В трактате от Талмуда Сефер ор
Израель чётко прописано: нам не достигнуть победы, пока у неверных для
сопротивления будет достаточное количество душ. Вот и заставили нас
хоронить умерших не позднее третьего дня после смерти, а мусульман и
вовсе в день смерти человека. Тогда как душа исходит из тела на
девятый только день.
По Закону Богини Карны, – гласят наши древние Знания, – после
смерти тела душе предстоит пройти Три Великих Суда, называемых
христианами Страшным Судом. На самом деле никакого Страшного Суда нет,
есть только задержка восхождения. Суд состоит из трёх ступеней: Боги
спрашивают, чему ты научился в том Мире, в который мы тебя послали?
Что ты сделал для Рода? И как ты жил по Совести? Отвечать надо честно,
ничего утаить нельзя; проявляется всё, что ты сделал за всю жизнь. Для
души это мучительно, так как в ней отпечатываются все пристойные и
непристойные деяния. Никто не в силе их добавить или стереть. После
Суда Совести душу направляют в тот Мир, который соответствует её
Душевному и Духовному развитию.
Юрий Ярков
|